Мы сидели с ним рядом, и он все время чему-то улыбался, постукивая пальцами по столу.
– Эпини? – тихо спросил я.
Он посмотрел на меня чуть мутными от недосыпа глазами, однако я не увидел в них печали.
– Я ее не нашел, – после короткой паузы сообщил он. – Сначала я пытался, но потом понял, что это бесполезно. Быть может, ей хватило ума остаться дома. Тебя мне тоже не удалось найти. Слишком много людей. Ты спросишь, как у нее дела, когда будешь писать следующее письмо дяде?
– Обязательно. – Я сообразил, что вчера так и не отправил ему весточку.
Кроме того, я не получил письма и от него. Что ж, с плохими новостями можно не торопиться, как любит говорить мой отец, а сейчас все мои новости были плохими. Мне очень хотелось рассказать Спинку о беседе с капитаном Моу. Но тогда мне пришлось бы поведать и о том, что все наши мечты пошли прахом, поэтому я отбросил эту мысль. Я все еще на что-то надеялся и боялся вслух говорить о нашем исключении, словно мои слова могли навлечь на нас проклятье. Мои мысли перескочили на нечто менее неприятное.
– Ну, ты хотя бы неплохо провел время, – хмыкнул я и доложил о том, как вернулся в Академию с Колдером.
Я думал, Спинк будет смеяться, но он помрачнел.
– Вероятно, ты спас ему жизнь, но мы все знаем, какой гад этот Колдер. Он не ценит то, что для него делают.
Наш разговор прервал Орон, с опозданием присоединившийся к нашей трапезе. Он выглядел бледным, под глазами темнели круги. Руки Орона слегка тряслись, когда он накладывал еду на свою тарелку. Потом он грустно улыбнулся.
– Оно того стоило, – ответил Орон на наш немой вопрос.
– А Рори вернулся к женщине спеков? – прямо поинтересовался я.
Орон смущенно уставился в свою тарелку.
– Рори и Трист, – признался он, а потом выпалил: – На самом деле мы все вернулись. Это было потрясающе.
Не думаю, что Спинк понял, о чем мы говорим.
– На самом деле весь праздник Темного Вечера был потрясающим! – с энтузиазмом согласился Спинк, чем очень меня удивил. Он был в таком хорошем настроении, что я не мог на него смотреть. Казалось, он совершенно забыл об угрозе возможного исключения. Не замечая моего изумленного взгляда, Спинк продолжал: – Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Я даже не представлял себе, что на свете столько людей – ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Никогда прежде я не оказывался в такой огромной толпе и не пробовал столь замечательной еды. Я видел женщину, чей наряд состоял только из бумажных цепочек! Ее спутник был одет как дикарь – его наготу прикрывала лишь набедренная повязка. Они так отплясывали, что я не мог отвести от них глаз! Кстати, вы заходили в цирк? Вам довелось взглянуть на укротителя тигров и диких кошек, прыгавших сквозь пылающие обручи? А помните эту несчастную девчушку, которая так трогательно пела? Кстати, я присутствовал, когда спеки нарушили свои традиции и показали танец Пыли! Потрясающе! Старик сказал, что до сих пор они еще ни разу не выступали с ним на западе! И…
– Я тоже видел этот танец, – вмешался я. Внезапно мне в голову пришла забавная мысль. – Полагаю, он нас обманул, Спинк. Наверное, он всегда так говорит, а они танцуют постоянно. А так все думают, будто стали свидетелями уникального события.
– Ты так считаешь? – разочарованно протянул Спинк.
Сидевший напротив нас Орон с умным видом кивнул.
– Могу спорить, что большинство номеров – это самый настоящий обман.
– Я разговаривал с толстяком, и он сказал мне, что когда-то был лейтенантом каваллы. Вы можете в такое поверить? – спросил я у обоих.
Орон фыркнул.
– Он бы сломал лошади хребет.
Спинк выглядел таким обескураженным и огорченным, что я пожалел о своих словах. А потом он тихо произнес:
– Он то же самое поведал мне. Я его пожалел, и мы дали ему немного денег.
– Доверчивые провинциальные мальчишки! – громко воскликнул Орон, но тут же застонал и прижал руку к животу. – Похоже, я отделался совсем не так легко, как мне показалось сначала. Пойду, парни, немного полежу.
Он ушел, а вскоре и мы со Спинком закончили трапезу. Лицо моего друга все еще оставалось слишком бледным, и я подозревал, что сам выгляжу не лучше. Мы вернулись в Карнестон-Хаус, где большинство наших товарищей все еще валялись в постелях. Я сел за стол и написал длинное послание дяде и, подумав, начал письмо отцу, в котором решил предупредить о возможном исключении, но тут в учебную комнату вошел сержант Рафет. Он редко поднимался наверх, поэтому мы вскочили на ноги. Сержант мрачно посмотрел на меня и пробурчал:
– Кадет Бурвиль, следуй за мной. Тебе надлежит немедленно прибыть в кабинет полковника Стита.
Я быстро передал письмо, адресованное дяде, Спинку, с тем чтобы он его отправил, и взял шинель. Рафет был настолько добр, что позволил мне причесаться и привести в порядок форму. Я спустился вслед за ним по лестнице и очень удивился, когда он вышел со мной на улицу.
– Мне знакома дорога, сержант, – вымученно улыбнулся я.
– Приказ. Я должен тебя сопровождать, кадет.
Он вел себя так, словно похмелье мучило его не меньше, чем кадетов, поэтому я молча шагал рядом с неприятным чувством, что ничего хорошего меня не ждет. Рафет доложил адъютанту Стита, что он привел кадета Бурвиля. На сей раз Колдера я не встретил. Адъютант молча кивнул, чтобы я проходил, а сержант Рафет остался в приемной. Я аккуратно прикрыл за собой дверь.
После яркого солнца, светившего на улице, в кабинете было сумрачно. Несмотря на праздник, полковник Стит сидел за своим столом в полной форме. Он не поднял головы и даже ни разу не взглянул на меня, пока я шел от двери к тому месту, где полагалось стоять кадетам. Я замер по стойке «смирно» и отрапортовал:
– Кадет Бурвиль прибыл по вашему приказу, сэр.
Когда я вошел, он что-то писал и, естественно, не счел нужным прерывать свое занятие, чтобы поприветствовать кадета из числа сыновей новой аристократии. Наконец он закончил, поставил подпись, посыпал документ песком и молча воззрился на меня. Его глаза полыхали холодным гневом. И все же, невзирая на охвативший меня страх, я отметил, что сегодня он выглядит особенно усталым и, как ни странно, встревоженным. Все встало на свои места, когда он заговорил:
– Прошлой ночью мой сын мог умереть, кадет Бурвиль. Ты это знал?
Мгновение я молчал, а потом честно ответил:
– Только после того, как мне об этом сказал доктор Амикас, сэр. Поэтому я сделал все, что он мне велел.
Я хотел спросить о здоровье Колдера, но не осмелился.
– А до этого, кадет? Что ты делал до того, как встретил доктора?
Я почувствовал, что холодею. Мне вдруг стало ясно, как много зависит от моих следующих слов. Но я не стал ничего скрывать.
– Я пытался не давать ему спать, сэр. Он был без сознания, когда я его нашел, и мне стало ясно, что, если оставлю его на Большой площади, он замерзнет или его затопчут. Поэтому я отнес его на стоянку экипажей и привез домой.
– Это я слышал. От доктора и моих слуг. А что было до того, кадет Бурвиль? Что ты делал? Ты пытался помешать ему пить? Разве тебе не приходило в голову, что мальчику в таком возрасте ни в коем случае нельзя столько пить этой крепкой гадости?
– Сэр, это не моих рук дело!
– Я спрашиваю тебя совсем о другом! – заорал полковник. – Отвечай на вопрос! Ты бы допустил, чтобы другой десятилетний мальчик выпил целую бутылку? Неужели ты не понимаешь, что нельзя так наказывать ребенка за его проказы?
Я смотрел на него, не понимая, в чем он меня обвиняет. Мое молчание рассердило его еще сильнее.
– Он еще ребенок, кадет Бурвиль. Ребенок, склонный к детским шалостям. Он мой сын, однако я готов признать, что иногда ему не хватает здравого смысла. Но чего еще ждать от мальчишки? Какую бы обиду ты ни затаил на него, она не стоит того, чтобы лишать его жизни. Ты старше, чем он, и ты кадет каваллы. Он смотрел на тебя снизу вверх, хотел быть на тебя похожим, слепо тебе верил! И ты предал его! Из-за чего? Чтобы отомстить за мелкую шалость с твоим другом толстяком? Ты зашел слишком далеко! Вот! – Он поднял со стола лист бумаги, на котором только что поставил подпись. – Приказ о твоем исключении. Ты должен покинуть Академию до того, как начнутся занятия. Собирай вещи и выметайся. В Королевской Академии нет места для таких, как ты.
– Я не справился с экзаменами, – пробормотал я.
Что ж, я этого ждал. Правда, меня несколько удивило, что я должен первым собрать вещи.
– Нет! Это было бы слишком хорошо для тебя. Тебя с позором исключают из Академии. Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что это означает. Я намерен сделать так, чтобы у тебя никогда не было возможности не только отдавать приказы, но и вообще служить своему королю. Ты показал, что не достоин быть солдатом, что тебе нельзя доверять. Забирай приказ и убирайся отсюда!
Голова у меня закружилась. Я прекрасно знал, что такое исключение из Академии с лишением всех прав и привилегий. Это не позволит мне служить в армии. Я даже не имею права стать рядовым в пехоте. О да, я слышал романтические истории о молодых людях, изменивших имена и записавшихся в армию, поскольку они не мыслили своей жизни без нее. Ходили даже слухи, что некоторые разведчики, служившие в самых опасных местах, прежде были уволены из армии с лишением всех прав и привилегий.
Однако я прекрасно понимал, что означает подобное исключение для меня. Я буду вынужден навсегда отказаться от карьеры военного, вернуться в поместье брата, чтобы прожить никчемную, бессмысленную жизнь. Покрывший себя позором, бесполезный сын. А нашей семье придется ждать, пока у моего старшего брата появится на свет второй сын, если вообще появится, – а ведь это целое поколение! На плечи еще не рожденного мальчика из-за меня ложится обязанность восстановить фамильную честь. Мне физически стало плохо. Я сделал доброе дело и из-за этого потерял все надежды на будущее. Теперь слишком поздно обращаться к капитану Моу с просьбой дать мне рекомендацию в разведчики. Мне остается одно – позор.
Я находился за гранью отчаяния и потому нарушил приказ командира: не взял бумагу с приказом и заговорил, не получив разрешения.
– Сэр, боюсь, вы получили неправильную информацию о том, что произошло вчера. Я не брал с собой вашего сына на праздник. Мне даже не было известно, что Колдер находится за стенами Академии до тех пор, пока я не увидел его в компании других кадетов. Я не давал ему выпивки. Моя вина лишь в том, что я подошел к вашему сыну после того, как он потерял сознание, и благополучно доставил его до дома. Клянусь честью, сэр, я не имею никакого отношения к неприятностям, произошедшим с вашим сыном.
Мое тело в буквальном смысле горело. Я знал, что меня шатает, и молился о том, чтобы не упасть, как нервическая барышня, на пол. Полковник Стит удивленно посмотрел на меня.
– Неужели ты хочешь усугубить свои неприятности ложью? Или ты думаешь, что Колдер все еще без сознания и я не знаю правды? Он мне во всем признался, Бурвиль. Во всем. Именно ты принес бутылку и вложил ее моему сыну в руки. Ты и твои друзья уговаривали его выпить до дна, хотя он говорил, что ему уже хватит. Их тоже исключат, хотя они были бы отчислены в любом случае. – Он посмотрел на приказ, который все еще держал в руках. – Я сожалею лишь о том, что не могу поступить с тобой более сурово. Я сообщу обо всем твоему дяде. Завтра он узнает, как ты обесчестил его имя.
– Я этого не делал, – повторил я, но мои слова прозвучали едва слышно. Я вдруг ощутил острую боль в животе, не выдержал и согнулся. – Сэр, я плохо себя чувствую. Прошу разрешения выйти, сэр.
– Ты свободен и не забудь приказ. Я же больше не желаю видеть тебя в своем кабинете.
Он всунул документ в мою слабеющую руку. Я прижал ее к животу и, шатаясь, вышел из кабинета. Адъютант полковника с удивлением смотрел на меня, пока я молча шел мимо него. Возле двери с застывшим лицом меня ждал сержант Рафет. Мы вышли из здания и направились в сторону нашей казармы. Внезапно я споткнулся и едва не упал. У меня закружилась голова, и я был вынужден остановиться.
– Наверное, ты получил строгое взыскание, – негромко проговорил Рафет. – Вижу, ты принял его близко к сердцу. Нужно терпеть. Будь мужчиной, кадет. Будь мужчиной. Глупый, бесполезный совет.
– Да, сержант. Я снова побрел вперед. В глазах у меня потемнело. Нет, я не упаду в обморок. Никогда прежде плохие новости не вызывали у меня такой реакции. Живот болел так, словно его резали раскаленными ножами, голова страшно кружилась. Я попытался сфокусировать взгляд и сделал еще несколько шагов.
– Ну, сколько взысканий ты получил? – осведомился сержант.
Он старался говорить небрежно, но мне показалось, что я уловил нотки сочувствия.
– Мне вообще не придется маршировать, – дрогнувшим голосом ответил я. Мне стало стыдно, что я не сумел сдержать свою боль. – Меня исключили из Академии с лишением всех прав и привилегий. И с позором отсылают домой. Я никогда не буду солдатом и тем более офицером.
Сержант так удивился, что застыл на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– Эпини? – тихо спросил я.
Он посмотрел на меня чуть мутными от недосыпа глазами, однако я не увидел в них печали.
– Я ее не нашел, – после короткой паузы сообщил он. – Сначала я пытался, но потом понял, что это бесполезно. Быть может, ей хватило ума остаться дома. Тебя мне тоже не удалось найти. Слишком много людей. Ты спросишь, как у нее дела, когда будешь писать следующее письмо дяде?
– Обязательно. – Я сообразил, что вчера так и не отправил ему весточку.
Кроме того, я не получил письма и от него. Что ж, с плохими новостями можно не торопиться, как любит говорить мой отец, а сейчас все мои новости были плохими. Мне очень хотелось рассказать Спинку о беседе с капитаном Моу. Но тогда мне пришлось бы поведать и о том, что все наши мечты пошли прахом, поэтому я отбросил эту мысль. Я все еще на что-то надеялся и боялся вслух говорить о нашем исключении, словно мои слова могли навлечь на нас проклятье. Мои мысли перескочили на нечто менее неприятное.
– Ну, ты хотя бы неплохо провел время, – хмыкнул я и доложил о том, как вернулся в Академию с Колдером.
Я думал, Спинк будет смеяться, но он помрачнел.
– Вероятно, ты спас ему жизнь, но мы все знаем, какой гад этот Колдер. Он не ценит то, что для него делают.
Наш разговор прервал Орон, с опозданием присоединившийся к нашей трапезе. Он выглядел бледным, под глазами темнели круги. Руки Орона слегка тряслись, когда он накладывал еду на свою тарелку. Потом он грустно улыбнулся.
– Оно того стоило, – ответил Орон на наш немой вопрос.
– А Рори вернулся к женщине спеков? – прямо поинтересовался я.
Орон смущенно уставился в свою тарелку.
– Рори и Трист, – признался он, а потом выпалил: – На самом деле мы все вернулись. Это было потрясающе.
Не думаю, что Спинк понял, о чем мы говорим.
– На самом деле весь праздник Темного Вечера был потрясающим! – с энтузиазмом согласился Спинк, чем очень меня удивил. Он был в таком хорошем настроении, что я не мог на него смотреть. Казалось, он совершенно забыл об угрозе возможного исключения. Не замечая моего изумленного взгляда, Спинк продолжал: – Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Я даже не представлял себе, что на свете столько людей – ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Никогда прежде я не оказывался в такой огромной толпе и не пробовал столь замечательной еды. Я видел женщину, чей наряд состоял только из бумажных цепочек! Ее спутник был одет как дикарь – его наготу прикрывала лишь набедренная повязка. Они так отплясывали, что я не мог отвести от них глаз! Кстати, вы заходили в цирк? Вам довелось взглянуть на укротителя тигров и диких кошек, прыгавших сквозь пылающие обручи? А помните эту несчастную девчушку, которая так трогательно пела? Кстати, я присутствовал, когда спеки нарушили свои традиции и показали танец Пыли! Потрясающе! Старик сказал, что до сих пор они еще ни разу не выступали с ним на западе! И…
– Я тоже видел этот танец, – вмешался я. Внезапно мне в голову пришла забавная мысль. – Полагаю, он нас обманул, Спинк. Наверное, он всегда так говорит, а они танцуют постоянно. А так все думают, будто стали свидетелями уникального события.
– Ты так считаешь? – разочарованно протянул Спинк.
Сидевший напротив нас Орон с умным видом кивнул.
– Могу спорить, что большинство номеров – это самый настоящий обман.
– Я разговаривал с толстяком, и он сказал мне, что когда-то был лейтенантом каваллы. Вы можете в такое поверить? – спросил я у обоих.
Орон фыркнул.
– Он бы сломал лошади хребет.
Спинк выглядел таким обескураженным и огорченным, что я пожалел о своих словах. А потом он тихо произнес:
– Он то же самое поведал мне. Я его пожалел, и мы дали ему немного денег.
– Доверчивые провинциальные мальчишки! – громко воскликнул Орон, но тут же застонал и прижал руку к животу. – Похоже, я отделался совсем не так легко, как мне показалось сначала. Пойду, парни, немного полежу.
Он ушел, а вскоре и мы со Спинком закончили трапезу. Лицо моего друга все еще оставалось слишком бледным, и я подозревал, что сам выгляжу не лучше. Мы вернулись в Карнестон-Хаус, где большинство наших товарищей все еще валялись в постелях. Я сел за стол и написал длинное послание дяде и, подумав, начал письмо отцу, в котором решил предупредить о возможном исключении, но тут в учебную комнату вошел сержант Рафет. Он редко поднимался наверх, поэтому мы вскочили на ноги. Сержант мрачно посмотрел на меня и пробурчал:
– Кадет Бурвиль, следуй за мной. Тебе надлежит немедленно прибыть в кабинет полковника Стита.
Я быстро передал письмо, адресованное дяде, Спинку, с тем чтобы он его отправил, и взял шинель. Рафет был настолько добр, что позволил мне причесаться и привести в порядок форму. Я спустился вслед за ним по лестнице и очень удивился, когда он вышел со мной на улицу.
– Мне знакома дорога, сержант, – вымученно улыбнулся я.
– Приказ. Я должен тебя сопровождать, кадет.
Он вел себя так, словно похмелье мучило его не меньше, чем кадетов, поэтому я молча шагал рядом с неприятным чувством, что ничего хорошего меня не ждет. Рафет доложил адъютанту Стита, что он привел кадета Бурвиля. На сей раз Колдера я не встретил. Адъютант молча кивнул, чтобы я проходил, а сержант Рафет остался в приемной. Я аккуратно прикрыл за собой дверь.
После яркого солнца, светившего на улице, в кабинете было сумрачно. Несмотря на праздник, полковник Стит сидел за своим столом в полной форме. Он не поднял головы и даже ни разу не взглянул на меня, пока я шел от двери к тому месту, где полагалось стоять кадетам. Я замер по стойке «смирно» и отрапортовал:
– Кадет Бурвиль прибыл по вашему приказу, сэр.
Когда я вошел, он что-то писал и, естественно, не счел нужным прерывать свое занятие, чтобы поприветствовать кадета из числа сыновей новой аристократии. Наконец он закончил, поставил подпись, посыпал документ песком и молча воззрился на меня. Его глаза полыхали холодным гневом. И все же, невзирая на охвативший меня страх, я отметил, что сегодня он выглядит особенно усталым и, как ни странно, встревоженным. Все встало на свои места, когда он заговорил:
– Прошлой ночью мой сын мог умереть, кадет Бурвиль. Ты это знал?
Мгновение я молчал, а потом честно ответил:
– Только после того, как мне об этом сказал доктор Амикас, сэр. Поэтому я сделал все, что он мне велел.
Я хотел спросить о здоровье Колдера, но не осмелился.
– А до этого, кадет? Что ты делал до того, как встретил доктора?
Я почувствовал, что холодею. Мне вдруг стало ясно, как много зависит от моих следующих слов. Но я не стал ничего скрывать.
– Я пытался не давать ему спать, сэр. Он был без сознания, когда я его нашел, и мне стало ясно, что, если оставлю его на Большой площади, он замерзнет или его затопчут. Поэтому я отнес его на стоянку экипажей и привез домой.
– Это я слышал. От доктора и моих слуг. А что было до того, кадет Бурвиль? Что ты делал? Ты пытался помешать ему пить? Разве тебе не приходило в голову, что мальчику в таком возрасте ни в коем случае нельзя столько пить этой крепкой гадости?
– Сэр, это не моих рук дело!
– Я спрашиваю тебя совсем о другом! – заорал полковник. – Отвечай на вопрос! Ты бы допустил, чтобы другой десятилетний мальчик выпил целую бутылку? Неужели ты не понимаешь, что нельзя так наказывать ребенка за его проказы?
Я смотрел на него, не понимая, в чем он меня обвиняет. Мое молчание рассердило его еще сильнее.
– Он еще ребенок, кадет Бурвиль. Ребенок, склонный к детским шалостям. Он мой сын, однако я готов признать, что иногда ему не хватает здравого смысла. Но чего еще ждать от мальчишки? Какую бы обиду ты ни затаил на него, она не стоит того, чтобы лишать его жизни. Ты старше, чем он, и ты кадет каваллы. Он смотрел на тебя снизу вверх, хотел быть на тебя похожим, слепо тебе верил! И ты предал его! Из-за чего? Чтобы отомстить за мелкую шалость с твоим другом толстяком? Ты зашел слишком далеко! Вот! – Он поднял со стола лист бумаги, на котором только что поставил подпись. – Приказ о твоем исключении. Ты должен покинуть Академию до того, как начнутся занятия. Собирай вещи и выметайся. В Королевской Академии нет места для таких, как ты.
– Я не справился с экзаменами, – пробормотал я.
Что ж, я этого ждал. Правда, меня несколько удивило, что я должен первым собрать вещи.
– Нет! Это было бы слишком хорошо для тебя. Тебя с позором исключают из Академии. Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что это означает. Я намерен сделать так, чтобы у тебя никогда не было возможности не только отдавать приказы, но и вообще служить своему королю. Ты показал, что не достоин быть солдатом, что тебе нельзя доверять. Забирай приказ и убирайся отсюда!
Голова у меня закружилась. Я прекрасно знал, что такое исключение из Академии с лишением всех прав и привилегий. Это не позволит мне служить в армии. Я даже не имею права стать рядовым в пехоте. О да, я слышал романтические истории о молодых людях, изменивших имена и записавшихся в армию, поскольку они не мыслили своей жизни без нее. Ходили даже слухи, что некоторые разведчики, служившие в самых опасных местах, прежде были уволены из армии с лишением всех прав и привилегий.
Однако я прекрасно понимал, что означает подобное исключение для меня. Я буду вынужден навсегда отказаться от карьеры военного, вернуться в поместье брата, чтобы прожить никчемную, бессмысленную жизнь. Покрывший себя позором, бесполезный сын. А нашей семье придется ждать, пока у моего старшего брата появится на свет второй сын, если вообще появится, – а ведь это целое поколение! На плечи еще не рожденного мальчика из-за меня ложится обязанность восстановить фамильную честь. Мне физически стало плохо. Я сделал доброе дело и из-за этого потерял все надежды на будущее. Теперь слишком поздно обращаться к капитану Моу с просьбой дать мне рекомендацию в разведчики. Мне остается одно – позор.
Я находился за гранью отчаяния и потому нарушил приказ командира: не взял бумагу с приказом и заговорил, не получив разрешения.
– Сэр, боюсь, вы получили неправильную информацию о том, что произошло вчера. Я не брал с собой вашего сына на праздник. Мне даже не было известно, что Колдер находится за стенами Академии до тех пор, пока я не увидел его в компании других кадетов. Я не давал ему выпивки. Моя вина лишь в том, что я подошел к вашему сыну после того, как он потерял сознание, и благополучно доставил его до дома. Клянусь честью, сэр, я не имею никакого отношения к неприятностям, произошедшим с вашим сыном.
Мое тело в буквальном смысле горело. Я знал, что меня шатает, и молился о том, чтобы не упасть, как нервическая барышня, на пол. Полковник Стит удивленно посмотрел на меня.
– Неужели ты хочешь усугубить свои неприятности ложью? Или ты думаешь, что Колдер все еще без сознания и я не знаю правды? Он мне во всем признался, Бурвиль. Во всем. Именно ты принес бутылку и вложил ее моему сыну в руки. Ты и твои друзья уговаривали его выпить до дна, хотя он говорил, что ему уже хватит. Их тоже исключат, хотя они были бы отчислены в любом случае. – Он посмотрел на приказ, который все еще держал в руках. – Я сожалею лишь о том, что не могу поступить с тобой более сурово. Я сообщу обо всем твоему дяде. Завтра он узнает, как ты обесчестил его имя.
– Я этого не делал, – повторил я, но мои слова прозвучали едва слышно. Я вдруг ощутил острую боль в животе, не выдержал и согнулся. – Сэр, я плохо себя чувствую. Прошу разрешения выйти, сэр.
– Ты свободен и не забудь приказ. Я же больше не желаю видеть тебя в своем кабинете.
Он всунул документ в мою слабеющую руку. Я прижал ее к животу и, шатаясь, вышел из кабинета. Адъютант полковника с удивлением смотрел на меня, пока я молча шел мимо него. Возле двери с застывшим лицом меня ждал сержант Рафет. Мы вышли из здания и направились в сторону нашей казармы. Внезапно я споткнулся и едва не упал. У меня закружилась голова, и я был вынужден остановиться.
– Наверное, ты получил строгое взыскание, – негромко проговорил Рафет. – Вижу, ты принял его близко к сердцу. Нужно терпеть. Будь мужчиной, кадет. Будь мужчиной. Глупый, бесполезный совет.
– Да, сержант. Я снова побрел вперед. В глазах у меня потемнело. Нет, я не упаду в обморок. Никогда прежде плохие новости не вызывали у меня такой реакции. Живот болел так, словно его резали раскаленными ножами, голова страшно кружилась. Я попытался сфокусировать взгляд и сделал еще несколько шагов.
– Ну, сколько взысканий ты получил? – осведомился сержант.
Он старался говорить небрежно, но мне показалось, что я уловил нотки сочувствия.
– Мне вообще не придется маршировать, – дрогнувшим голосом ответил я. Мне стало стыдно, что я не сумел сдержать свою боль. – Меня исключили из Академии с лишением всех прав и привилегий. И с позором отсылают домой. Я никогда не буду солдатом и тем более офицером.
Сержант так удивился, что застыл на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98