Ни проблеска.
Грациллоний вдруг успокоился. Словно перед битвой. Некогда размышлять, молиться, надеяться. Только обнажить меч…
Он вынес фонарь, держа его за дужку как можно ниже, чтобы отыскать начало тропы. Ветер, снег, ночь — все это отошло куда-то, гром прибоя доносился словно из бесконечного далека… На двери Дома — молоток в форме трезубца. Он ударил что было силы.
— Дахилис, Дахилис, ты здесь? — голос сорвался. — Грех на мне, — сказал он, больше ради нее, и открыл дверь.
По единственной комнате Дома заметались тени. Наверх в башню вела лестница. Но там, наверху, всего лишь убежище на случай бури. Жилье же — очаг, печь, стол, стулья — внизу… Коврик на мозаичном полу, лампа и огарки свечей на полке, занавеси, скрывающие пустоту каменных стен… в дальнем конце, кажется, алтарь… ближе простая кровать, и на ней знакомый сверток с постелью.
— Дахилис! — насмешкой отозвалось эхо.
Так, — подумал он.
Тепло понадобится, но неизвестно, сколько времени займут поиски. Он приготовил в очаге растопку, плеснул на нее масла из кувшина. Масло впитается, и огонь разгорится мгновенно.
Огонь… Искать, возможно, придется долго. Он прихватил с полки несколько сальных свечей для фонаря, сунул в кошель на поясе вместе с кремнем, огнивом и трутом — на всякий случай, хотя чтобы воспользоваться всем этим, придется искать укрытие от ветра. Перебросил через левое плечо теплое шерстяное одеяло, а в правой твердо сжал дужку фонаря — и вышел из Дома.
— Дахилис! — крикнул он. — Дахилис!
Голос затерялся в свисте ветра и грохоте прибоя. Выходя, он заметил на галечной полосе тюленя. Тюлень провожал Грациллония взглядом, пока тот не скрылся из виду.
Центурион совершенно не представлял себе проклятый остров. Где-то должна быть тропа, но где? Под снегом не разглядишь. Во всяком случае, не там, где топорщатся сухие кусты и кочки с пожухлой травой.
Нет смысла с воплями носиться по округе, как потерявшемуся щенку. Лучше зигзагом прочесывать остров поперек, ориентируясь по шуму моря на юге и на севере. До рассвета еще далеко… — Дахилис, Дахилис!
…Он наткнулся на пару менгиров. Камни возвышались над ним, на одном виднелся выступ вроде клюва, другой расширялся к вершине. Должно быть, те самые Камни. Ему приходилось слышать, как о них шепчутся в городе. Он обшарил землю вокруг. Не здесь. Грациллоний уже сорвал голос.
…Снегопад кончился.
…Голос уже походил на воронье карканье.
…Руки так дрожали, что заменяя свечу в фонаре, он едва не выронил ее.
…Ветер стих, но стало заметно холоднее. В небе — ни просвета. С запада начал доноситься шум прибоя.
…Грациллоний нашел ее. Заметил в очередной раз что-то темное на снегу, подошел ближе, всматриваясь, спотыкаясь о камни, — и это оказалась она. Промокшая одежда заледенела ломкой коркой. Дахилис лежала, свернувшись, защищая младенца в животе. Лицо было чистым и спокойным. Глаза — закрыты. Грациллоний заметил сломанную лодыжку. О Митра! Белисама! Куда же вы глядели?
Он опустился на колени, припал ухом к ноздрям, прижал ладонь к груди… Жива. Холод еще не убил ее. И под сердцем что-то толкнулось. Дочь рвется на свет?
Придется тебе подождать своей очереди, детка.
Силы не вернулись к Грациллонию, просто он перестал ощущать усталость. Обернуть Дахилис одеялом, обхватить руками, подцепить фонарь указательным и большим пальцем… Он поднялся и пошел. В голове сам собой составлялся план. Необходимо заранее продумать каждое движение, чтобы не терять драгоценное время. Отец, когда брал его в плавание, рассказывал, как люди умирают от переохлаждения и что нужно делать, чтобы спасти, если не появились еще роковые признаки. И армейский хирург тоже наставлял молодых офицеров-южан, не знавших до тех пор зимы. Дахилис ушла далеко…
Белисама, Белисама, помоги ей. Ведь ты тоже любишь ее?
Не сова ли пролетела над ним? Почудилось…
Впереди темным пятном появился Дом. Он открыл дверь, поддерживая Дахилис на колене. Горбатые тени расползлись по стенам. Скинул с кровати сверток и уложил ее на матрас. Ветер ворвался в открытую дверь следом за ними. С плаща и волос Дахилис текло. Пришлось поставить фонарь на пол. Некогда тратить даже минуту на очаг. Ей нужно тепло. Немедленно. Грациллоний проворно сорвал одежду с Дахилис, потом с себя. Постель не шире гроба, но это и хорошо: нужно прижаться потесней, согреть ее теплом живого тела. Он сгреб пару сухих одеял, накинул сверху. Приходилось цепляться за край, чтобы не свалиться, рама врезалась в бедро, но это ничего, ничего…
Он коснулся губами ее щеки — словно лед. Что-то неуловимо изменилось в ней: тело стало влажным, еле слышное дыхание — прерывистым и слабым, слабым, бесконечно далеким. Грациллоний подавил вопивший в нем ужас и прижал палец к жилке под челюстью. Челюсть отвисла. Звуки и запах — все это было ему знакомо.
Уже не борьба со смертью — поражение. (Белисама, да будет воля Твоя.) Грациллоний скатился с постели, поднялся на ноги, наклонился над нею. Поискал пульс на шее — и не нашел. Из-под век выглядывали полоски белков. Он положил ладонь на грудь и уловил слабое движение. Она еще дышала.
Ладонь скользнула ниже, к вздымавшемуся животу. Удары, будто кто-то стучится в дверь. Он не врач… Но он видел заколотых животных и убитых варварок. Сам Цезарь возвел в ранг закона то, что издавна делалось по обычаю: в таких случаях надо попытаться спасти ребенка.
Может быть, она не пожелала бы этого, зная, как ему будет тяжело. Но ее уже не спросишь.
Время истекало с каждым мигом. Дитя быстро уходит из жизни вслед за матерью. Он слышал, что, бывало, младенец выживал, но рос ущербным, как бедняжка Одрис. Можно бороться за жизнь Дахилис до конца — но надежды на победу не оставалось. Или попытаться спасти ее дитя, наследницу. Она уходит, решать надо немедля.
Он снова взял фонарь и вышел на берег, к своей палатке. Нагое тело уже не чувствовало ледяного ветра.
Вернувшись, он зажег свечи от фонаря и развел огонь в очаге, то и дело прерываясь, чтобы подойти к Дахилис. Она не отзывалась на его заботу. Он уже не слышал дыхания и откопал в ее свертке бронзовое зеркальце. Конечно, у нее, как у всякой женщины, которая хочет нравиться своему мужчине, зеркальце всегда было с собой. Сперва оно затуманивалось, но так слабо, что приходилось держать его у самых губ. Когда блестящая поверхность очистилась, Грациллоний с яростью зашвырнул в угол бесполезный кусок металла.
Он поцеловал бы ее на прощание, но это была уже не Дахилис. На лицо Грациллоний набросил полотенце. А остальное — не надо думать об этом. Он надеялся, что сможет не думать. Надеялся на свое умение обращаться со скотом и резцами. Надеялся на свои скудные знания анатомии. Человек может только пытаться и надеяться.
Сколько у него времени? Три минуты, четыре, пять? Не больше. На столе, который он подтащил к кровати, лежали остро заточенные резцы.
V
Волны вздымались по-прежнему высоко, но ветер стих, и небо прояснилось. Едва забрезжил рассвет, на тропе, спускавшейся в Призрачную бухту, появилась Форсквилис со спутницей — молодой женщиной, плотно закутанной в теплый плащ. Она прошла через Пристань Скоттов к дому Маэлоха и ударила в дверь посохом, на набалдашнике которого была фигурка бронзовой совы. Удары эхом разнеслись в затихших скалах.
Дверь распахнулась. Рыбак не успел одеться спросонья, но держал наготове грозный боевой топор.
— Какого… — он осекся, узнав жрицу. — О, моя королева! — и, перевернул топор, пытаясь широким лезвием прикрыть срам. — Я думал… Призыва ведь не было… пираты? Королева Форсквилис!
— Мы не встречались, — размеренно проговорила она, — но ты знаешь меня в лицо, а мне говорили, что ты славишься среди рыбаков искусством и смелостью. Тебе предстоит плаванье, от которого зависит судьба Иса.
— Что? — Косматая борода дрогнула. — Повелительница, это невозможно. Взгляни сама! — он протянул руку к бушующим водам.
Глаза провидицы не отрывались от его лица. Только сейчас рыбак заметил, как она осунулась — словно после бессонной ночи.
— Надо плыть, Маэлох, — просто сказала она. — Прежде ты доставлял на Сен мертвых, но сегодня…
Маэлох замялся.
— Я слышал, что вчера королева Дахилис отправилась нести Бдение, какого прежде не бывало, и с ней — сам король. Надо привезти их обратно?
— Можно сказать и так.
— Тогда… чего там, если маленькой королеве Дахилис нужна помощь, я согласен. Но не знаю, решатся ли остальные.
— Разве они не Перевозчики Мертвых?
Маэлох покосился на спутницу Форсквилис, скромно стоявшую позади с фонарем в руке.
— Это Брига, моя служанка, — объяснила королева. — Она поедет со мной.
Маэлох с удивлением разглядывал женщину. Крепкая светловолосая девушка, явно из Озисмии. Немало таких приходило в город, чтобы за несколько лет заработать себе на приданое. Случалось, они выходили замуж за исанца или находили себе любовника. Брига свободной рукой прижимала к груди сверток с новорожденным младенцем. Лицо выражало страх и нерассуждающую покорность своей госпоже-колдунье.
— Поспеши! — подхлестнула рыбака Форсквилис. Маэлох виновато пробормотал что-то и попятился в дом — одеваться. Через минуту он появился уже одетый и бросился колотить в соседние двери, поднимая свою команду. При виде королевы ругань застревала у мужчин в горле, хотя женщина стояла неподвижно и невозмутимо, как изваяние. Привычные к ночным Призывам, моряки быстро собрались на «Оспрее». Большинство матросов жили в городе, но Перевозчикам случалось обходиться и меньшим числом.
Судно, по зимнему времени стоявшее на песке под навесом, столкнули на воду. Когда первые лучи солнца коснулись волн, все было уже готово к плаванию. Путь по бурным волнам оказался легче, чем опасались моряки. Помог прилив, а когда вышли из-за мыса, то и попутный ветер. Маэлох рискнул даже поднять парус в помощь гребцам. В хрустальном небе танцевали отблески волн. Рифы видны были отчетливо, и рулевой легко обходил буруны.
Брига скорчилась у борта, бледная от морской болезни. Она то склонялась над ребенком, то бросалась к борту в приступах тошноты. Рядом сидела бесстрастная Форсквилис. Никто не осмеливался заговорить с жрицей. Один из матросов настолько забыл о ее присутствии, что пристроился рядом облегчиться за борт. Ритуальная просьба к Леру о прощении заставила его опомниться.
— Ой, королева! Прости!
Она слабо улыбнулась.
— Ты принимаешь меня за весталку?
Моряк смущенно потер обветренные лапы.
— Надо было приготовить поганое ведро, но в такой суматохе… Мы ведь сразу вернемся, верно, королева?
Форсквилис кивнула.
— Я останусь, а остальным незачем задерживаться.
— Ты… — парень не знал, куда девать глаза. С ним говорит сама королева! — Но ведь празднества…
Взгляд провидицы был устремлен за горизонт.
— Я должна увидеть знак, начать обряд… Через день-другой за мной сможет прийти баржа.
Догадавшись, что жрица хочет остаться одна, моряк неловко отдал честь и вернулся к работе.
…Наверно, только Маэлох мог подойти к коварным камням Сена при таком волнении. Когда судно наконец встало у причала, люди в изнеможении попадали на палубу.
Форсквилис поднялась.
— Отдохните пока. Возвращаться будет легче. Ждите.
Она, не дожидаясь сходней, спрыгнула на берег и быстро направилась к Дому Богини. Голубой плащ развевался за спиной. В потоках соленого ветра кружились галдящие чайки. В прибое чуть дальше по берегу виднелись головы тюленей.
…Дверь стояла нараспашку, ставни отворены, в светлой комнате все чисто и прибрано, пол отскоблен до блеска. На кровати лежало прикрытое одеялом тело. Грациллоний сидел в кресле рядом, баюкая на руках новорожденную девочку. Малышка пронзительно кричала.
Тень Форсквилис упала в комнату, и Грациллоний поднял глаза. Бледное осунувшееся лицо выражало одну лишь усталость.
— Я привезла для нее кормилицу, — сказала Форсквилис. — Корабль ждет тебя. Здесь я все сделаю.
Глава двадцать шестая
I
Грациллонию показалось, что его будит Дахилис. Его наполнило ощущение солнечного счастья. Сердце птицей забилось в груди. О, любимая!
Он открыл глаза. Над ним стояла Бодилис. Тогда он вспомнил…
В окна заглядывал сумрачный день. Бодилис отступила от постели. На ней было простое белое платье без украшений.
— Прости, — тихо сказала галликена. — Но тебе пора вставать. Солнце обошло почти полный круг, а ты все спишь.
Грациллоний смутно припомнил, что когда он добрался до дворца, Фенналис дала ему выпить какой-то отвар. Перед тем моряки унесли тело на носилках к Дому Странников. Еще перед тем — море, качка… в памяти зияли провалы, клубился туман… Душа рвалась прочь: домой, на войну, куда угодно, лишь бы подальше. Но он — король. Он — префект Рима и центурион Второго легиона.
Бодилис провела его в комнату, где ждали горячая ванна, хлеб и вино. Есть не хотелось, но он заставил себя, и силы вернулись. Крепкий слуга размял одеревеневшее тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Грациллоний вдруг успокоился. Словно перед битвой. Некогда размышлять, молиться, надеяться. Только обнажить меч…
Он вынес фонарь, держа его за дужку как можно ниже, чтобы отыскать начало тропы. Ветер, снег, ночь — все это отошло куда-то, гром прибоя доносился словно из бесконечного далека… На двери Дома — молоток в форме трезубца. Он ударил что было силы.
— Дахилис, Дахилис, ты здесь? — голос сорвался. — Грех на мне, — сказал он, больше ради нее, и открыл дверь.
По единственной комнате Дома заметались тени. Наверх в башню вела лестница. Но там, наверху, всего лишь убежище на случай бури. Жилье же — очаг, печь, стол, стулья — внизу… Коврик на мозаичном полу, лампа и огарки свечей на полке, занавеси, скрывающие пустоту каменных стен… в дальнем конце, кажется, алтарь… ближе простая кровать, и на ней знакомый сверток с постелью.
— Дахилис! — насмешкой отозвалось эхо.
Так, — подумал он.
Тепло понадобится, но неизвестно, сколько времени займут поиски. Он приготовил в очаге растопку, плеснул на нее масла из кувшина. Масло впитается, и огонь разгорится мгновенно.
Огонь… Искать, возможно, придется долго. Он прихватил с полки несколько сальных свечей для фонаря, сунул в кошель на поясе вместе с кремнем, огнивом и трутом — на всякий случай, хотя чтобы воспользоваться всем этим, придется искать укрытие от ветра. Перебросил через левое плечо теплое шерстяное одеяло, а в правой твердо сжал дужку фонаря — и вышел из Дома.
— Дахилис! — крикнул он. — Дахилис!
Голос затерялся в свисте ветра и грохоте прибоя. Выходя, он заметил на галечной полосе тюленя. Тюлень провожал Грациллония взглядом, пока тот не скрылся из виду.
Центурион совершенно не представлял себе проклятый остров. Где-то должна быть тропа, но где? Под снегом не разглядишь. Во всяком случае, не там, где топорщатся сухие кусты и кочки с пожухлой травой.
Нет смысла с воплями носиться по округе, как потерявшемуся щенку. Лучше зигзагом прочесывать остров поперек, ориентируясь по шуму моря на юге и на севере. До рассвета еще далеко… — Дахилис, Дахилис!
…Он наткнулся на пару менгиров. Камни возвышались над ним, на одном виднелся выступ вроде клюва, другой расширялся к вершине. Должно быть, те самые Камни. Ему приходилось слышать, как о них шепчутся в городе. Он обшарил землю вокруг. Не здесь. Грациллоний уже сорвал голос.
…Снегопад кончился.
…Голос уже походил на воронье карканье.
…Руки так дрожали, что заменяя свечу в фонаре, он едва не выронил ее.
…Ветер стих, но стало заметно холоднее. В небе — ни просвета. С запада начал доноситься шум прибоя.
…Грациллоний нашел ее. Заметил в очередной раз что-то темное на снегу, подошел ближе, всматриваясь, спотыкаясь о камни, — и это оказалась она. Промокшая одежда заледенела ломкой коркой. Дахилис лежала, свернувшись, защищая младенца в животе. Лицо было чистым и спокойным. Глаза — закрыты. Грациллоний заметил сломанную лодыжку. О Митра! Белисама! Куда же вы глядели?
Он опустился на колени, припал ухом к ноздрям, прижал ладонь к груди… Жива. Холод еще не убил ее. И под сердцем что-то толкнулось. Дочь рвется на свет?
Придется тебе подождать своей очереди, детка.
Силы не вернулись к Грациллонию, просто он перестал ощущать усталость. Обернуть Дахилис одеялом, обхватить руками, подцепить фонарь указательным и большим пальцем… Он поднялся и пошел. В голове сам собой составлялся план. Необходимо заранее продумать каждое движение, чтобы не терять драгоценное время. Отец, когда брал его в плавание, рассказывал, как люди умирают от переохлаждения и что нужно делать, чтобы спасти, если не появились еще роковые признаки. И армейский хирург тоже наставлял молодых офицеров-южан, не знавших до тех пор зимы. Дахилис ушла далеко…
Белисама, Белисама, помоги ей. Ведь ты тоже любишь ее?
Не сова ли пролетела над ним? Почудилось…
Впереди темным пятном появился Дом. Он открыл дверь, поддерживая Дахилис на колене. Горбатые тени расползлись по стенам. Скинул с кровати сверток и уложил ее на матрас. Ветер ворвался в открытую дверь следом за ними. С плаща и волос Дахилис текло. Пришлось поставить фонарь на пол. Некогда тратить даже минуту на очаг. Ей нужно тепло. Немедленно. Грациллоний проворно сорвал одежду с Дахилис, потом с себя. Постель не шире гроба, но это и хорошо: нужно прижаться потесней, согреть ее теплом живого тела. Он сгреб пару сухих одеял, накинул сверху. Приходилось цепляться за край, чтобы не свалиться, рама врезалась в бедро, но это ничего, ничего…
Он коснулся губами ее щеки — словно лед. Что-то неуловимо изменилось в ней: тело стало влажным, еле слышное дыхание — прерывистым и слабым, слабым, бесконечно далеким. Грациллоний подавил вопивший в нем ужас и прижал палец к жилке под челюстью. Челюсть отвисла. Звуки и запах — все это было ему знакомо.
Уже не борьба со смертью — поражение. (Белисама, да будет воля Твоя.) Грациллоний скатился с постели, поднялся на ноги, наклонился над нею. Поискал пульс на шее — и не нашел. Из-под век выглядывали полоски белков. Он положил ладонь на грудь и уловил слабое движение. Она еще дышала.
Ладонь скользнула ниже, к вздымавшемуся животу. Удары, будто кто-то стучится в дверь. Он не врач… Но он видел заколотых животных и убитых варварок. Сам Цезарь возвел в ранг закона то, что издавна делалось по обычаю: в таких случаях надо попытаться спасти ребенка.
Может быть, она не пожелала бы этого, зная, как ему будет тяжело. Но ее уже не спросишь.
Время истекало с каждым мигом. Дитя быстро уходит из жизни вслед за матерью. Он слышал, что, бывало, младенец выживал, но рос ущербным, как бедняжка Одрис. Можно бороться за жизнь Дахилис до конца — но надежды на победу не оставалось. Или попытаться спасти ее дитя, наследницу. Она уходит, решать надо немедля.
Он снова взял фонарь и вышел на берег, к своей палатке. Нагое тело уже не чувствовало ледяного ветра.
Вернувшись, он зажег свечи от фонаря и развел огонь в очаге, то и дело прерываясь, чтобы подойти к Дахилис. Она не отзывалась на его заботу. Он уже не слышал дыхания и откопал в ее свертке бронзовое зеркальце. Конечно, у нее, как у всякой женщины, которая хочет нравиться своему мужчине, зеркальце всегда было с собой. Сперва оно затуманивалось, но так слабо, что приходилось держать его у самых губ. Когда блестящая поверхность очистилась, Грациллоний с яростью зашвырнул в угол бесполезный кусок металла.
Он поцеловал бы ее на прощание, но это была уже не Дахилис. На лицо Грациллоний набросил полотенце. А остальное — не надо думать об этом. Он надеялся, что сможет не думать. Надеялся на свое умение обращаться со скотом и резцами. Надеялся на свои скудные знания анатомии. Человек может только пытаться и надеяться.
Сколько у него времени? Три минуты, четыре, пять? Не больше. На столе, который он подтащил к кровати, лежали остро заточенные резцы.
V
Волны вздымались по-прежнему высоко, но ветер стих, и небо прояснилось. Едва забрезжил рассвет, на тропе, спускавшейся в Призрачную бухту, появилась Форсквилис со спутницей — молодой женщиной, плотно закутанной в теплый плащ. Она прошла через Пристань Скоттов к дому Маэлоха и ударила в дверь посохом, на набалдашнике которого была фигурка бронзовой совы. Удары эхом разнеслись в затихших скалах.
Дверь распахнулась. Рыбак не успел одеться спросонья, но держал наготове грозный боевой топор.
— Какого… — он осекся, узнав жрицу. — О, моя королева! — и, перевернул топор, пытаясь широким лезвием прикрыть срам. — Я думал… Призыва ведь не было… пираты? Королева Форсквилис!
— Мы не встречались, — размеренно проговорила она, — но ты знаешь меня в лицо, а мне говорили, что ты славишься среди рыбаков искусством и смелостью. Тебе предстоит плаванье, от которого зависит судьба Иса.
— Что? — Косматая борода дрогнула. — Повелительница, это невозможно. Взгляни сама! — он протянул руку к бушующим водам.
Глаза провидицы не отрывались от его лица. Только сейчас рыбак заметил, как она осунулась — словно после бессонной ночи.
— Надо плыть, Маэлох, — просто сказала она. — Прежде ты доставлял на Сен мертвых, но сегодня…
Маэлох замялся.
— Я слышал, что вчера королева Дахилис отправилась нести Бдение, какого прежде не бывало, и с ней — сам король. Надо привезти их обратно?
— Можно сказать и так.
— Тогда… чего там, если маленькой королеве Дахилис нужна помощь, я согласен. Но не знаю, решатся ли остальные.
— Разве они не Перевозчики Мертвых?
Маэлох покосился на спутницу Форсквилис, скромно стоявшую позади с фонарем в руке.
— Это Брига, моя служанка, — объяснила королева. — Она поедет со мной.
Маэлох с удивлением разглядывал женщину. Крепкая светловолосая девушка, явно из Озисмии. Немало таких приходило в город, чтобы за несколько лет заработать себе на приданое. Случалось, они выходили замуж за исанца или находили себе любовника. Брига свободной рукой прижимала к груди сверток с новорожденным младенцем. Лицо выражало страх и нерассуждающую покорность своей госпоже-колдунье.
— Поспеши! — подхлестнула рыбака Форсквилис. Маэлох виновато пробормотал что-то и попятился в дом — одеваться. Через минуту он появился уже одетый и бросился колотить в соседние двери, поднимая свою команду. При виде королевы ругань застревала у мужчин в горле, хотя женщина стояла неподвижно и невозмутимо, как изваяние. Привычные к ночным Призывам, моряки быстро собрались на «Оспрее». Большинство матросов жили в городе, но Перевозчикам случалось обходиться и меньшим числом.
Судно, по зимнему времени стоявшее на песке под навесом, столкнули на воду. Когда первые лучи солнца коснулись волн, все было уже готово к плаванию. Путь по бурным волнам оказался легче, чем опасались моряки. Помог прилив, а когда вышли из-за мыса, то и попутный ветер. Маэлох рискнул даже поднять парус в помощь гребцам. В хрустальном небе танцевали отблески волн. Рифы видны были отчетливо, и рулевой легко обходил буруны.
Брига скорчилась у борта, бледная от морской болезни. Она то склонялась над ребенком, то бросалась к борту в приступах тошноты. Рядом сидела бесстрастная Форсквилис. Никто не осмеливался заговорить с жрицей. Один из матросов настолько забыл о ее присутствии, что пристроился рядом облегчиться за борт. Ритуальная просьба к Леру о прощении заставила его опомниться.
— Ой, королева! Прости!
Она слабо улыбнулась.
— Ты принимаешь меня за весталку?
Моряк смущенно потер обветренные лапы.
— Надо было приготовить поганое ведро, но в такой суматохе… Мы ведь сразу вернемся, верно, королева?
Форсквилис кивнула.
— Я останусь, а остальным незачем задерживаться.
— Ты… — парень не знал, куда девать глаза. С ним говорит сама королева! — Но ведь празднества…
Взгляд провидицы был устремлен за горизонт.
— Я должна увидеть знак, начать обряд… Через день-другой за мной сможет прийти баржа.
Догадавшись, что жрица хочет остаться одна, моряк неловко отдал честь и вернулся к работе.
…Наверно, только Маэлох мог подойти к коварным камням Сена при таком волнении. Когда судно наконец встало у причала, люди в изнеможении попадали на палубу.
Форсквилис поднялась.
— Отдохните пока. Возвращаться будет легче. Ждите.
Она, не дожидаясь сходней, спрыгнула на берег и быстро направилась к Дому Богини. Голубой плащ развевался за спиной. В потоках соленого ветра кружились галдящие чайки. В прибое чуть дальше по берегу виднелись головы тюленей.
…Дверь стояла нараспашку, ставни отворены, в светлой комнате все чисто и прибрано, пол отскоблен до блеска. На кровати лежало прикрытое одеялом тело. Грациллоний сидел в кресле рядом, баюкая на руках новорожденную девочку. Малышка пронзительно кричала.
Тень Форсквилис упала в комнату, и Грациллоний поднял глаза. Бледное осунувшееся лицо выражало одну лишь усталость.
— Я привезла для нее кормилицу, — сказала Форсквилис. — Корабль ждет тебя. Здесь я все сделаю.
Глава двадцать шестая
I
Грациллонию показалось, что его будит Дахилис. Его наполнило ощущение солнечного счастья. Сердце птицей забилось в груди. О, любимая!
Он открыл глаза. Над ним стояла Бодилис. Тогда он вспомнил…
В окна заглядывал сумрачный день. Бодилис отступила от постели. На ней было простое белое платье без украшений.
— Прости, — тихо сказала галликена. — Но тебе пора вставать. Солнце обошло почти полный круг, а ты все спишь.
Грациллоний смутно припомнил, что когда он добрался до дворца, Фенналис дала ему выпить какой-то отвар. Перед тем моряки унесли тело на носилках к Дому Странников. Еще перед тем — море, качка… в памяти зияли провалы, клубился туман… Душа рвалась прочь: домой, на войну, куда угодно, лишь бы подальше. Но он — король. Он — префект Рима и центурион Второго легиона.
Бодилис провела его в комнату, где ждали горячая ванна, хлеб и вино. Есть не хотелось, но он заставил себя, и силы вернулись. Крепкий слуга размял одеревеневшее тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59