Дети привели на праздник свиней и собак и, предоставленные сами себе, вносили свою лепту в общее ликующее разноголосье: играли, ссорились, дрались, мирились, в общем, наслаждались свободой. Они встречали короля! Колесница приблизилась, и все человеческие голоса слились в единый мощный, глубинный гул: так мог бы гудеть Манандан, исторгая прилив Бригиты. Еще мгновение — и взорам подданных предстал Ниалл Мак-Эохайд, король.
Тридцать лет было Ниаллу Мак-Эохайду. Длинный, в рост, плащ семи королевских цветов, накинутый на широкие плечи, скрывал тунику, расшитую оранжевым, красным и голубым. Коричневый килт на узких бедрах подчеркивал белизну стройных ног. Гладкую кожу не спалил зной и не выдубил ветер войны. Золотыми были его длинные волосы, и усы, и борода. Лоб его был высок, и горды уста. Недаром по Ниаллу Мак-Эохайду вздыхали все до единой жены и девы Королевства Пяти. Только пасмурны были глаза короля и жестко сжаты тонкие губы, но этого никто не разглядел: король ехал спиной к солнцу, и багровый нимб, сиявший над его головой, затенял лицо.
Перекинули мост через ров, и отворились ворота Большого Рата. Колесница покатилась на мост, через луг, мимо низкой ограды Дома Гостей Короля, мимо насыпи вокруг Королевских казарм — и замедлила свой бег у высокого частокола Кургана Королей. Ниалл остался стоять. Туда не восходят дважды. Там его выбрали королем. Тогда он поднялся по крутому склону на священную плиту, трижды обернулся против солнца и, подойдя к Белой Стене, воззвал к богам. Но сегодня Катуэл свернул к замшелому менгиру в пять футов. Стоявший у менгира воин взмахнул трещоткой, дабы подтвердить — мимо прошел король. Процессия проследовала дальше, в северные ворота, мимо менгиров, которых Ниалл только касался наконечником копья; мимо Рата Воинов; между курганами Дэлл и Дерка — прямо к Дому Пиршеств. Там его ждала королева, сыновья и советники со старшими слугами. Колесница остановилась, и Повелитель Пяти сошел на землю. Катуэл, подскочив, принял меч и копье, и король, как того требовал обычай, первым обратился к друидам и поэтам. Выслушав приветствия, в ответ он сказал:
— Время ожиданий. Мы ждем дождя. Дождь не приходит. Добрый ли это знак?
— Это добрый знак, — важно произнес друид Нимайн Мак-Эйдо. — Но другие знаки указывают, что тебе достанет мудрости пожертвовать больше, чем в прошлом году.
Ниалл помрачнел:
— В прошлом году я жертвовал больше, чем в позапрошлом, и в Имболк, и в Белтейн. И много мне в том было проку?
Среди придворных пробежал шепоток — впервые прилюдно столкнулись две силы: власть меча и закона и власть тайного знания.
Нимайн взмахнул рукой, призывая к вниманию. Все замерли. Верховный друид был сухощав, подвижен, со снежно-белой бородой и острыми чертами лица. Оттого что всю жизнь свою он пристально вглядывался в потустороннее, глаза его потускнели и подернулись мутной пеленой. Необычен был и его наряд: синий плащ под белой мантией. Жезл Нимайна покрывали могущественные огамические символы.
— Воистину удивительна опрометчивость твоих суждений, — начал он. — Ты не разбил врага — это так. Но ты вернулся домой. Вернулись домой твои воины. Почти все. И разве малую добычу принесли вы с собой? А ведь богиня Морригу могла бы оставить тебя там, у римской Стены. И кости твои расклевали бы вороны.
Друид помолчал немного, скорбно покачивая головой.
— Я прочитал знаки. В звездах, в земле и в тайных заводях. Знаки славных деяний, знаки мира в муках родовых схваток. Знаки нового рождения. Дай со щедростью, и воздастся тебе славой.
Ниалл подался к друиду, и глаза его блеснули.
— Война? Когда? Летом?
— Так прошептал красный ветер, но откуда он подул, мне неведомо.
Ниалл быстро взглянул на юг, в сторону лагини, на север, в сторону улатов, и задержал взгляд на востоке. Там за морем лежала Альба, которую римляне называют Британией. Растолкав советников, плотным кольцом окруживших короля, вперед выступил Бреккан, его старший сын.
— Ниалл, ты же возьмешь меня с собой, — выкрикнул он. — Возьмешь? Ты обещал!
Ростом Бреккан пошел в отца и среди сверстников верховодил: бегал быстрее всех, лучше всех держался на коне, плавал и дрался. И все-таки он был еще мальчишкой, тощим, голенастым, с подростковой жеребячьей грацией. Он еще не окреп и не налился зрелой мужской силой. Лицо его, нежное и овальное, с большими голубыми глазами, окруженное копной пшеничных волос, можно было бы назвать девичьим, если бы не нетерпеливый пушок, пробившийся над верхней губой.
— Мал ты еще, — сказал Ниалл сурово, но взгляд его засветился нежностью. — Наберись терпения. Придет твой день, и ты отправишься за своей славой.
Бреккан переступил с ноги на ногу и упрямо мотнул головой.
— Меня посвятили в воины в семь лет. Тогда ты сказал, что ждать мне еще столько же. Семь лет прошло! — Он повернулся к королеве. — Правда же, мама? Он обещал!
Королева улыбнулась. На самом деле она приходилась ему мачехой, но всегда была с ним ласкова.
— Ниалл, — сказала она мягко, — ты обещал показать ему мир. Ведь ты сам в его возрасте…
Королева напомнила Ниаллу о его собственной мачехе и о кознях, которые строила Монгфинд, чтобы не он, а ее сыновья наследовали отцу. Ниалл потемнел лицом. Не следовало ей говорить этих слов.
Лэйдхенн Мак-Бархедо угадал его настроение:
— Память о славных подвигах служит чести короля. Как и память о славных деяниях братьев, меж которыми царило доверие.
Ниалл мрачно взглянул на поэта, почетного гостя и ученика его приемного отца. Нет, в словах мудреца не было тайного укола. Сводные братья Ниалла никогда не замышляли против него. Они стали королю верными слугами. И подозревать жену в кознях против Бреккана, в пользу их общих сыновей, у него тоже не было повода.
Король смягчился.
— Посмотрим, — снова обратился он к сыну. — А пока учись терпеть. Это первое, что пригодится на войне. — Оглядевшись по сторонам, он вдруг усмехнулся. — Там придется терпеть холод, дождь, грязь, смрад, и натертые мозоли, и угрюмые рожи, и заплутавший обоз. И будут вечно урчать кишки, и будет вечно лить из носа, и никакая женщина не согреет твое ложе!
Напряжение спало. Гости принялись оживленно переговариваться, на лицах появились улыбки. Король казался в добром расположении духа. Впервые со дня возвращения в Эриу. Недаром сегодня канун Бригиты, Той, Что лечит тело и душу.
Приглашенные все прибывали. Мужчины вручали слугам оружие: никто не имел права переступить этот порог вооруженным. Даже столовые ножи не дозволялись: мясо на пиру помогут разрезать слуги. Щиты принимал дворецкий. Слуги вносили их внутрь. Там королевский сенешаль развешивал щиты над скамьями. Каждый получал место по своей славе и достоинству. Сенешаль держал в голове сотни родословных. Ошибок не случалось — плата за ошибку была бы слишком высокой, и гости всегда рассаживались без ссор и обид.
Приготовления тянулись долго. Стемнело. На небе загорелись первые звезды. Наконец протрубил рог, и двери распахнулись.
Величественен был Дом Пиршеств в Темире. Окружавший его земляной вал имел в длину семьсот пятьдесят футов и в ширину девяносто, и между ним и стенами Дома Пиршеств оставался лишь узкий проход. Могучие тесаные бревна стен даже не побурели, хотя Дом простоял уже больше двух лет, но к следующему празднику его должны были снести и выстроить новый. Еще крепко стягивали бревна глубоко загнанные в древесину железные скрепы; не рассохлась замазка. И соломенные плетения, украшавшие стены снаружи и открытые ветрам, нигде не подгнили и не перетерлись. Изнутри высокую крышу поддерживал двойной ряд могучих, в два обхвата, деревянных столбов. Столбы потом выроют и перенесут в новый Дом Пиршеств, ибо в них много силы — они сплошь покрыты магическими символами. Освещался зал светильниками, подвешенными на балках, и огнем, разведенным в яме посреди зала. Повара по двое приносили из кухни подносы с зажаренными ломтями мяса, а стоявшие наготове королевские слуги подхватывали их, разносили по столам и нарезали мясо кусками. Гости рассаживались за столы, уставленные кубками с медом. Место короля было у восточной стены, посередине; по обе руки от него сидели вожди самых могущественных туатов. Пятьдесят воинов королевской стражи, стоявших вдоль колоннады в сияющих шлемах и со щитами, невозмутимо наблюдали за пиршеством.
Королева и остальные женщины сидели напротив, в конце зала. В Темире — не как в других Домах — чтили традиции и не приглашали женщин на мужские пиры. Их угощали в Доме для гостей. Однако сегодня был особенный случай: праздновали день богини-женщины и богиню-женщину просили сделать год благодатным и урожай обильным.
Лица жен и подруг, допущенных на мужской пир, украшали боевые шрамы. Не одна римская голова покатилась в траву под ударами их мечей. И немалая доля принадлежала им в бессчетной веренице трофеев — римских черепов, взиравших со стен темными глазницами. Воссесть с этими женами за пиршественный стол не зазорно было бы и самой богине Медб.
Каждый наконец занял свое место. Шум затих, и взоры обратились к свите короля. К еде не притрагивались. Таков был обычай: первое слово на пиру держал поэт.
Лэйдхенн, звякнув свисавшим с жезла колокольчиком, поднялся со скамьи. Он осторожно вынул из заплечного мешка арфу и провел пальцами по струнам, пробуя звук. Лэйдхенн достоин был открыть торжество, потому что он пришел издалека и потому что он был поэтом школы Торна Эсес.
Какие боги вселялись в этого бородача с туловищем, как римская винная бочка, со спутанными рыжими волосами и клочковатой бородой, одетого столь же богато, сколь и небрежно? Из каких сфер доносились до него волшебные звуки?
Поэт вскинул голову, посмотрел в глаза королю и, не отводя взгляда, запел:
Озаренный Бог войны,
Длиннорукий Луг, услышь
Арфы струн тугих напев:
Я вам правду расскажу.
Стал Темир неодолим.
Стережет его король,
Знать, как Ниалла избрали,
Угодили мы богам.
В блеске золота сей муж,
Славный из славнейших.
Я поведаю сейчас,
Сколь пришлось ему скорбеть.
Гости затаили дыхание, приготовясь внимать великой повести о благородных деяниях мужественного сердца.
И Лэйдхенн рассказал эту повесть. Некоторые уже слышали ее, и не единожды, но всякий раз им открывалось нечто новое. Другие же замерли в восхищении, стараясь не пропустить ни слова.
— Ниалл, — пел поэт, — потомок Корбмака Мак-Арти, сын Эохайда Мак-Муредаха, прозванного Магимедон, был рожден от принцессы Каренн, чьи черные, как смоль, волосы вились кольцами и которую его отец привез из похода на Альбу. Было это еще в дни славного правления его деда. У Эохайда была жена по имени Монгфинд, дочь короля из Муму, женщина злая, бессердечная и ведьма. Эта женщина родила королю четырех сыновей: Брайона, Фекра, Алилла и Фергуса. Ниалл был необычным мальчиком, и Монгфинд замыслила погубить его, боясь, чтобы он не наследовал отцу вместо Брайона или кого-то из братьев Брайона. Совсем маленьким был Ниалл, когда его отец отправился воевать, а она завела его в лесной бурелом и оставила там. Когда Эохайд вернулся, он не нашел сына, и Монгфинд оговорила Каренн, и Эохайд поверил ей, и Монгфинд сделала любимую наложницу мужа своей рабыней.
Однако Торну, великому поэту из Муму, было видение, и он узнал про Ниалла. Он спас его, выходил и воспитывал до поры, когда появились первые признаки его возмужания. Тогда он отправил мальчика домой. Ниалл пришел и объявил о себе. Эохайд, ставший к тому времени королем, обрадовался вновь обретенному сыну, которого считал пропавшим, и Каренн, его мать, была возвращена из рабства.
Однажды Эохайд задумал испытать своих пятерых сыновей. Он поджег кузню и велел сыновьям спасти кто что сможет. Брайон выкатил колесницу, Алилл вытащил щит с мечом, Фекра — кузнечный горн, Фергус — вязанку дров. А Ниалл спас от огня молот, наковальню и мехи — то, на чем держится кузнечное ремесло.
В другой раз отправились они на охоту, и зашли в темную чащу, и заблудились, и их стала мучить жажда. И вышли они к колодцу, а колодец охраняла старая карга с дряблой кожей, вся скособоченная, со слезящимися гнойными глазами и без единого зуба во рту. И сказала старуха, что только тому даст утолить жажду, кто с нею возляжет. Никто из сыновей Монгфинд не смог лечь с ней. Брайон отважился поцеловать ее, но лечь не смог. Тогда Ниалл отвел ее в сторону и возлег с нею. Тогда дряблое тело старухи стало упругим, морщины разгладились, и перед ним предстала юная красавица. Ему явилась богиня, Та, Что дарует власть. Тогда Ниалл пошел к своим сводным братьям и сказал, что им позволено будет утолить жажду, но они должны присягнуть ему на верность. И они присягнули ему на верность, и Брайон отказался от права первородства.
Монгфинд тем временем все строила козни. С помощью магии и своих родственников из Муму она приворожила к себе Эохайда, и он не мог прогнать ее от себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59