— голос Пашки звучал уверенно и официально, но в голове его крутилось столько сбивающих с нужного тона мыслей, что в пору было не настаивать, а попытаться все замять по-мирному. Вдруг парень — безвредный какой-нибудь игровик, а родители его небезвредные шишки, и повесят тогда Пашке на шею вместо большой медали большой тяжелый камень с именной надписью за стрельбу по несовершеннолетним, а тут еще урод-задержанный добавил перцу на сердечную рану.
— А что, вы, менты, и из пальца тоже умеете стрелять, а не только из маленьких черных пукалок?
— Ты что? — просипел Пашка, которого от внезапной догадки бросило в жар так, что, казалось, дождь, попадающий на него зашипел и поднялся паром. — Взял мой пистолет?!
— Испугался? — парень оскалился. — А в безоружного стрелять не испугался? — развернулся и отправился прочь.
Участковый замычал как от боли, заметался, и почти без надежды окликнул:
— Задержанный, остановитесь! .. Ну, стой же! Ну тебя все равно поймают, а с пистолетом только хуже выйдет, лишняя статья! Ну, блин! Неужели я тебя так и упущу?!
Однако парень неожиданно вернулся.
— Ладно. Ответь мне на один простой вопрос: За что ты и кто там еще собрался меня, как это… задерживать? У вас Беата? Вы служите человеку, похитившему ее? Или я опять что-то сделал не так, как тут у вас принято?
Дождь холодный и сильный лил все так же. Поднявшись с земли, Пашка обнаружил, что брюки загублены (а горячую с сегодняшнего дня должны были отключить. Как стирать?). У Ильиничны-то, кстати, и вовсе частный дом, баню сейчас уже не затопить — простынет мальчишка. Оба простынем. Пашка с досадой отдул цепляющиеся за недобритые усики капли воды, под носом на мгновение прыснул фонтанчик.
— Ты у тех парней, которых порезал, как мясорубка, спроси, что ты не так сделал.
Но даже воспоминание о совершенном стоящим перед ним человеком не отогнало мысль о том, как холодно и неуютно в отделении, о том, что согреет его там в лучшем случае лишь стакан водки и взбучка от начальства, а парню в обезьяннике, на сквозняке и того будет хуже.
— А вот оно что, — хмыкнул, будто припоминая мальчишка. — Так их было не меньше десяти человек, они оскорбили меня и, судя по всему, собирались убить.
— Судя по всему, в этом должен разбираться судья, — скаламбурил Пашка. Дождь превратил его форму в какие-то дерюги, и лил теперь, похоже, прямо по спине.
— Не понимаю. По-моему, мы уже хорошо разобрались сами. Они нападали, я защищался, они получили урок. Или там были сыночки каких-нибудь знатных особ, и они хотят вывернуть все это дело шиворот навыворот?
«Вот ведь, зараза, прямо в корень зрит!»— психанул про себя Пашка, а вслух решительно отрезал:
— Не ваше дело, гражданин, чьи сыночки. Пострадали несовершеннолетние. Закон есть закон.
— Ну и законы тут у вас, — презрительно хмыкнул парень. — К счастью, у нас до такого не додумались… Ищи свой пистолет, нету у меня его, не до того было, — еще раз качнув неодобрительно головой и приобняв кровоточащее плечо, он быстро пошел по переулку.
…Когда-то у Пашки был друг Саня. Пашка был маленький, шумный и шустрый, а Саня высокий, красивый и правильный. Это было в третьем классе. Они везде были вместе. И всегда. Однажды они ставили постановку сказки про Золушку: Саня играл принца, а Пашка шута. Они лепили целые крепости и войска из пластилина. Пашка не знал, кем он хочет стать, он знал только, о чем он мечтает. А у Сани отец был ментом, и Саня пошел учиться на мента. А однажды Саня приехал домой на каникулы и повесился, когда все были на работе, а сестренка в школе. Зачем он это сделал? И Пашка стал ментом. Зачем он это делал? За этой всей суетой: обходами, бумажками — Пашка уже и не помнил, почему он когда-то пошел работать в ментовку. Может, чтобы в армии не служить?..
— Эй! Постой! К Ильиничне не ходи. Я перед тем, как за тобой пошел, в отделение позвонил.
…Чтож, опять немотивированный поступок…
— Пошли ко мне…
Парень обернулся, подошел ближе, и все так же прищурясь, внимательно посмотрел Павлу в лицо.
— Только у меня горячей воды нет… Если хочешь, найдем пистолет, я его пока тебе отдам, чтобы ты мне поверил, — у Пашки на голове ежик вздыбился от собственных слов.
— …По-моему, ты сам не знаешь, как тебе поступить, а мне нельзя становиться чьим-то заложником, мне человека надо спасать, — вновь сделал проницательный вывод незнакомец.
— Нет. Я знаю. Пошли.
И Пашка действительно «знал». Знал, что когда дергаются коленки и чешется нос, значит надо делать так. Ну примета была у него такая с детства. Интуиция.
ГЛАВА 18
Разбудило Рэна яркое, бьющее в глаза солнце. В холостяцкой квартире Павла штор на окнах не было, зато кучами навалены были на подоконнике толстые журналы, пестрые газеты, книги в вперемешку с пол-литровыми банками— пепельницами, пепельницами-банками из-под консервов и банками жестяными, пивными. Здесь же весело грелись на солнце огрызок малосольного огурца на вилке и четыре чудом сохранившихся кубика «Маги». Безжалостное освещение прожектором высвечивало плантации пыли на черных боках магнитофона, и потертость обивки колченогого кресла и самого дивана, на котором и провел ночь Рэн.
На полу загорал покинутый Павлом матрас, полуприкрытый сбившимися в комок простынями, с подушкой из мягких тапочек в виде двух симпатичных тигрят.
В углу, не менее чем магнитофон, пыльный квадратный ящик неизвестного Рэну назначения, присоединенный к стене проводами.
На стенах бумажные картины без рам, наклеенные сплошным ковром. С одних из них смотрели суровые, полуголые мужчины, сжимающие в руках видимо как раз такое, плюющее молниями оружие, все как на подбор красавцы, правда, тела их несколько напоминали туши быков с ободранной шкурой, так разлинованы были лоснящимися, будто надутыми мускулами. На других кривлялись, высовывая лопаты языков, разрисованные, на чертей похожие уродцы. Как ни странно, в подписях к ним, Рэн зачастую разбирал написанное слово «рок-группа». Третьи были еще хуже, изображая голых девиц, скорее всего бесовок.
Рэн резко поднялся, стоит ли задерживаться в доме с таким иконостасом? Что хорошего можно ожидать от его хозяина?
Боль в руке, однако, напомнила о вчерашней заботливости нового знакомого. Правда, все это могло иметь под собой и злой умысел и какие-то корыстные соображения. Рэн припомнил лицо нового знакомого: нельзя было назвать его совершенно открытым и читаемым как книга, но и на человека с камнем за пазухой, тот тоже не походил.
С того момента вчера, как Рэн согласился поехать к своему решившему резко перемениться противнику, рот того не закрывался. Рэн подумал, что Павел, как женщина, проговаривая вслух ситуацию, сам себя убеждает в правильности своих действий, свыкается с ней. Молчал тот, пожалуй, лишь в «тачке», как, оказывается, называется маленькая повозка с зеленым фонариком на крыше, за деньги занимающаяся извозом. Очень удобно, кстати. Пешком до дома Павла было не так далеко, но, во-первых, все в гору, а, во-вторых, тот не хотел показываться на глаза с раненым. «Командиру», как здесь назывались наездники «тачек», все объяснено было пьяной дракой. «Командир»посочувствовал, посетовал на «дикие времена и нравы»и заботливо предложил полиэтиленовый пакет — обернуть плечо. Пытался хоть как-нибудь помочь обшивке сидений. Павлу пришлось «накинуть»за грязь, легкость с какой он сделал это заставила Рэна сделать ошибочный вывод о богатстве «мента». Впрочем, оруженосцу не долго пришлось пребывать в заблуждении.
Несмотря на драматизм ситуации, заключающийся в непрекращающемся кровотечении, головокружении, боли и сомнениях относительно нового знакомого, Рэн с большим любопытством вошел за Павлом в один из подъездов высокого четырехэтажного дома. Нет, конечно, Рэн видал здесь дома и повыше, но до сих пор не вполне еще избавился от мерок Шансонтильи, к тому же все эти огромные дома для сотен людей ему пока приходилось видеть лишь снаружи. Внутрь входить он пока не решался, не зная местных традиций: вдруг опять нарушил бы что-нибудь, какое-нибудь естественное для местных жителей неписаное правило.
Память услужливо подсказала ему:
«В твоем парадном темно.
Резкий запах привычно бьет в нос».
И несмотря на то, что запах человеческой и кошачьей мочи в подъезде действительно был резким и бил в нос, Рэну было приятно узнавание. Где-то впереди чертыхнулся запнувшийся о кошку Павел, зажегся свет. К этим ярко сияющим стеклянным фонарям тоже не так легко было привыкнуть, но здесь к ним никто не относился как к чуду, наверное, скоро и Рэн запросто будет жать на рычажки из неизвестного, ни на камень, ни на дерево не похожего материала, и так же легко создавать освещение.
Вокруг было довольно грязно, впрочем, в иных замках с черного хода было не лучше. Может, это и есть черный ход для слуг, а для хозяев есть и другой, почище. Правда, если припомнить наблюдения, местные жители входили в такие подъезды без разбору, и богато и бедно одетые, все вместе.
Наверх вела довольно широкая лестница, забросанная свидетельствами различных пороков проживающих здесь горожан, а в стороны на каждом этаже расходились различно оформленные двери. Опять-таки, какие-то богато обитые тканью, какие-то вовсе из металла, будто двери крепостей, а иные — просто фанерные перегородки.
Подниматься было высоко, а у Рэна в голове от потери крови и без того все мельтешило и кружилось, отчетливо только звучало:
«…Твой дом был под самой крышей.
Там немного ближе до звезд».
Павел примолк и подставил плечо. Между третьим и четвертым этажом окно было разбито, и сквозь виднелись были верхушки тополей и слышался дождь. То ли это опять-таки у Рэна в голове шумело.
Поэтому ни коридор ни комнату в квартире Павла Рэн поначалу не рассмотрел. Помнил только, как сквозь полусомкнутые ресницы пробивался прямо в голову теплый рыжий свет лампочки под потолком. Помнилось, как начхал он на мысль о том, что такого можно брать его тепленьким и делать, что хочешь и, закрыв глаза, присел у стены. Помнились радостные, удивленные вопли Пашки: горячую воду еще не отключили. Здесь, кстати, очень о многом говорили это слово: «включить», или «выключить», означало оно: повернуть или нажать на какой-нибудь рычажок, чтобы начались всяческие бытовые чудеса.
А может, все это просто было бредом? Горячкой? Сквозь плывущее марево усталости и нездоровья Рэну чудилось, как зажегся повсюду ослепительный свет, как Пашка всунул палец в черный кружок со множеством дырок и начал вертеть его, приговаривая, что это должно ему, Рэну помочь. Потом и вовсе чудно: мент начал разговаривать со странной штукой, похожей то ли на дверную ручку, то ли на желтый кружок толстой колбасы, и уговаривать ее спасти раненого, только тайно, чтобы никто о том не узнал. И, что еще более странно, оруженосцу даже казалось, что та отвечает тоненьким женским голосом. А… Такое уже было. В детском приюте. Просто там подобная штука выглядела иначе. Затем молодой человек поволок мальчишку в какую-то небольшую комнату, где из стены росла металлическая трубка. Пашка что-то там опять «включил», и из трубки низверглась вода! Горячая! Короче, полный бред. Рэн даже удивляться всему этому не стал, спокойно дав разрезать на себе футболку, умыть себя и отвести в комнату. Любопытно ему было только, где завтра он очнется от забытья, и будет ли он умыт, и будет ли он в футболке. А, может, вообще, откроет глаза, а его будит мама, и ничего этого не было… И Битьки? Ну, нет уж!..
Потом громко зачирикала-заверещала за дверью какая-то птица. Правда, это оказалась не птица, а девица вовсе, примерно возраста Пашки. А про верещание тот объяснил, что это у него звонок такой чокнутый. Можно подумать, Рэну все сразу стало ясно и понятно. Ну а девица тоже начала верещать. Правда, не сразу.
Сначала, у порога она дулась и хмурила бровки, демонстративно тряся ярким мокрым зонтиком. Пашка попытался ее облапить и поцеловать, но та все равно громко возмущалась, мол, если ей грустно, одиноко и смертельно плохо, гадкий Федоскин и не подумает гнать через полгорода такси, чтобы утешить бедную девушку, а она вот, дура такая, приехала в ночь и в дождь, вот ведь дура! Пашка лебезил, гримасничал, обещал луну с неба и вина с конфетами, лез целоваться. Когда же девица увидела рану, она заверещала не хуже звонка. «В травмпункт! В травмпункт!»— топала она изящными ножками и махала наманикюренными ручками. Наверное, это было какое-то заклинание. Видимо, мент пригласил ведьму с заговорами.
«Ты же сама — травмпункт!»— то ли урезонивал, то ли помогал ей Павел. Наконец, она утихомирилась и, распорядившись приготовить стакан водки для обезболивания, пошла мыть руки. О местной водке Рэн был и до этого наслышан, а на счет обезболивания просил не беспокоиться. «Что? Считаешь, в жизни всегда есть место подвигу? Ну смотри, не заплачь перед тетей доктором», — скептически пожал плечами мент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66