На о-очень большую любовь похожа. Парни даже краснеть вспотели от повышенного внимания. А вот Битькина спина едва не сгорела от ядовитых ненавидящих взглядов. Деревянные, а тоже, туда же. Впрочем, Битьке пришло в голову вполне логичное объяснение всех этих амазонских заморочек: мужчин сюда не пускают по той же причине, что и женщин на корабли английского флота — из чувства самосохранения. Ведь в пять минут друг другу глотки перегрызут, и где уж там за лесом следить — за соперницами следить надо. А положа руку на сердце, так дай Битьке сейчас спички, ох, уж она бы со всех четырех сторон этот лес, да при хорошем ветре. А ничего, нечего так на ее мальчиков пялиться, особенно на Рэна, прилипалы зеленошарые.
Особенно невзлюбила Битька их королеву. Но тут уж само получилось. Дело в том, что эта правительница друлиньского народца, не понятно какое она там дерево, оказалась того самого типажа, какой Битька всегда терпеть не могла: пухленькая, гладенькая, золотоволосая усепусечка, с аккуратным носиком, наивными глазками, и по глубокому подспудному убеждению девочки с зубами в два ряда. Вся такая чистенькая, благополучненькая, приветливая. Ни одного комплекса за душой. Староста этажа. Активистка. Пьяная, помятая пионервожатая. Впрочем, конечно, не помятая и не пьяная. Это уже просто из Битьки-детдомовки злость поперла. И на Рэна эта дрислинья посмотрела так, что у Битьки сразу руки опустились, и сердце упало и в траве заблудилось: ласково так, заинтересованно и с той много обещающей и ничего не требующей легкостью, на какую любой мужчина покупается ни за грош и с потрохами.
А впрочем, вскоре все это стало для Битьки не так уж важно, а потом совсем забылось: ведь это был первый их настоящий концерт. И первая сцена. И первые зрители. И когда, по веленью королевы занавесом закрывавшие мухомор деревья разом откинули кроны. И когда вспыхнули иллюминацией миллиарды разноцветных светляков. И Битька подошла к краю сцены и, поднеся к губам бутон лили-буцефала, пощелкала по нему ногтем и проверила звучание неизменным: уан, ту, фри, она уже любила всех этих друлиний, любила от всей души, любила вместе с луной, прудом, деревьями, травой, звездами, морями, пустынями, африками и антарктиками. Любила так сильно, что любовь эта излилась из нее песней, английских слов которой Битька и сама не понимала, но которые были и не к чему, потому что песня выплескивалась прямо из ее сердца волнами и ручьями, омывала все сердца и души, и что там у деревьев, трав и луны внутри, в самой сердцевинке.
ГЛАВА 31
Восторг обжег Рэна — весь он вмиг сгорел и одновременно продолжал гореть в ослепительном пламени ритма, мелодии, голоса, звука, единения. Песни делали всех одним и одновременно одного всем. Руки сжимали руки, а слезы сжимали горло. Гитара заставляла тело Рэна двигаться едино с ее смехом и плачем. Смущение отступило не сразу, но вдруг сметено было необыкновенной легкостью, будто душа всплыла куда-то высоко, и так ей весело, что можно и пошалить. И он раскачивался с гитарой, танцевал с ней извечное танго соло-гитаристов, так что Шез только головой покачал, и, надо сказать, сентиментально умилился: надо же, вот тебе и средневековый оруженосец.
Иногда Рэн взглядывал на Санди, когда уже перестал бояться за свои пальцы. Санди неистовствовал. Похоже, огонь был его стихией. «У этого парня действительно бешеный темперамент. Но до чего же я люблю его», — промелькнула мысль. Неизвестно где: в сердце, в голове, а, скорее всего, прямо в руках Рэна, по струнам. Потому что Санди на миг обернулся и ослепительно блеснув белыми зубами махнул Рэну ослепительно же белой шевелюрой: «Кайф, правда?». «Бц! Бц! Бц!»— выбивал он из своих барабанов, к каждому из которых привязано было по лилии-микрофону, громы и молнии, просто как молодой языческий бог.
Рассыпался горячим песком шорох маракасов. Похоже, маленький тролль не выдержал-таки напряжения момента и закаменел, однако импровизировал, несмотря на полную неподвижность всего кроме лапок виртуозно.
Бэт…
Упасть сейчас на колени вместе с гитарой к ее ногам, не в силах ничем, кроме пронзительного соло сказать ей, что ее голос божественен, что сама она сейчас для Рэна больше, чем жизнь, или есть сама жизнь. Что даже не будь она для оруженосца ничем до этого момента, сейчас она стала бы для него всем. Она как маленького ребенка взяла за руку его душу и от песни к песне ведет его через причудливые миры, через боль и радость, ярость и нежность, золото и белизну, тьму и свет, с любовью. И его гитара играет эти чувства и эти миры. Помогает ее голосу передать все их краски и оттенки. Как делают это ударники, саксофон, маракасы. И они открывают эти неизведанные дали всем, кто слышит их. Откидывают перед ними занавесы и рассыпают под ноги несметные богатства и своих душ и их же собственных. Души слушающих словно цветы раскрываются под прикосновением музыкантов к струнам, и незаметно музыканты начинают озвучивать их тревоги и печали, надежды и устремления. Теперь уже зал ведет, сам того не осознавая Бэт, Рэна, Санди, Аделаида в свою жизнь. И у нее свои законы. И маленькая ирландская чародейка Кэт Буш откуда-то хорошо их знает.
Это законы ночи, с ее терпкими, дикими запахами, с ее пронзительными тенями и бархатным светом, с ее запутанными звуками, с ее замысловатыми чарами. Здесь можно заблудиться и пропасть, можно стать цветком, и умереть, истекая ароматом. Здесь полеты в черноте, по наитию, сжимают тоской сердце и сладко кружат пустую голову. Здесь путается правильно и неправильно.
И, пожалуй, ты сказал бы «стоп», но ведь это ты играешь эту песню. Хотя одновременно ты идешь по этому лесу. Деревья и тени трутся друг о друга гибкими телами, переплетают ветви, мешают листву. Свет неверен. Пляшут зеленоватые блики, так что больно смотреть на ломаемые их танцем собственные руки.
Рэн огляделся, прислушался: где-то вдалеке звучит музыка, играет его гитара. Но ветер шумит сильнее. Тревожно и хорошо. И нестерпимо хочется прижать к своему сердцу чье-то маленькое и горячее и успокоиться, забыться в их совместном тихом стучании.
Рэн почти уверен, что она придет. Глаза больно от отчетливости происходящего, будто в них песка насыпало. Он слышит как в запястьях и в горле больно колотится пульс.
От прикосновения ладоней, закрывших сзади его глаза, Рэндэлл слишком сильно вздрагивает. И еще только схватив запястья, уже понимает, что с ним — не она.
Королева. Таковы законы этого сна, этой ночи, что он и жутко разочарован и нет. Друлинья начинает что-то говорить ему. Но сперва оруженосец не слышит слов, он слышит только, как говорят ее волосы. Тонкие пряди змейками струятся — ими играет ночной ветер, как золотыми нитками; ее плечи — они певучи и томны, они жалуются на прохладу, ее грудь… — о, ее речи слишком откровенны, и Рэн шарахаясь от них, прислушивается к щекам, глазам и, наконец, губам, которые шевелятся и, наконец, в их танце Рэн начинает различать слова.
— … такие ошибки случаются, и в них нет ничего страшного, ведь ты так юн и не опытен. Люди того мира отличны от нашего. Не удивляйся, нам ли не отличить свое от чужого. Не удивительно, что их юноша, показался тебе слишком похожим на женщину. К тому же, ты храбр, благороден, силен, ты мужественен. Твоя кровь горяча. Слишком уже горяча для мальчика. Она требует превращения в мужчину. Не мудрено, что за неимением лучшего, ты принял желаемое за действительное. Но позволь мне дать тебе узнать, что такое настоящая женщина, и ты уже никогда не спутаешь…
Еще она говорила, что он сводит ее с ума, и много всяких других лестных вещей, которые сводили с ума уже его. На ее тонких и одновременно пухлых пальчиках перламутрово поблескивали ноготочки, и это было как-то особенно мило и привлекательно. И еще эта музыка. С содроганием Рэн понял, что Бэт сама своим воркующим и стонущим где-то за деревьями голосом толкает его на… Слово «предательство»мелькнуло и сгинуло, в таких снах оно просто вне закона.
Королева потянулась к нему своими карамельными губами, томно прошелестев ветвями над их головой: «Это твой первый поцелуй, не так ли?»
— Так ли! — Голос Бэт яростно взвился где-то, где продолжали играть гитара и сакс, а рядом он прозвучал негромко, но не только Рэн, но и королева вздрогнули. Конечно, та тут же бы опомнилась, если бы Битька, непонятно откуда выскочившая на поляну, не отшвырнула ее в сторону и не обхватила растерявшегося оруженосца за шею. Ни секунды не мешкая, Битька ткнулась в губы Рэна решительно сомкнутыми твердыми губами, чуть не разбив и свои и его в кровь. «Вот это первый,»— пробормотала она уже менее смело и, похоже, всхлипнув. И все куда-то пропало.
А потом Рэн сидел за сценой и вертел в пальцах какой-то маленький мягкий предмет. Голос Бэт успокаивающе звучал из-за «кулисы», образованной чем-то вроде бузины. В воздухе плотно стоял сигаретный дым. И сквозь него все виделось смутно. Но он тоже очень успокаивал. Перед носом Рэна с щелканьем вспыхнул голубой огонек, и он понял, что в руках мнет сигарету, а рядом Шез.
ГЛАВА 32
— Такие дела, брат, — Шез старался держаться за спиной оруженосца, в чем, впрочем, не было особой необходимости. Во-первых, в синеватых клубах сигаретного дыма все видимое искажалось, колеблясь и обманывая, а глаза щипало; во-вторых, Рэн сидел, низко повесив тяжелую голову, не поднимая глаз на собеседника. — Не твоя, она, короче, не твоя. Я думаю, эта фишка — пропуск на второй тур, минуя первый, должна была окончательно убедить тебя. Ты ведь сам говорил, что для этих, в Белом Городе, которые все решать будут, ничего неявного нет. И ты сам знаешь правила этого конкурса самодеятельности: только мужские коллективы. С логикой-то у тебя вроде все в порядке — делай выводы.
Рэн ожесточенно потер виски. Шез сочувственно поморщился: не будь бы вы оба, парни, такими прямолинейными, можно было бы сговориться и вперед.
— Ну что, давай уже, снова туда, где море огней. Будь, короче, смелей, акробат… Ему тоже тяжело. У нас, знаешь, на такие вещи немного спокойнее смотрят. Да и ты постарше. Ответственность на тебе.
Мальчишка в ответ с неохотой шевельнулся и приподняв руку тяжело помахал ей, мол, иди, я сейчас. Когда дух исчез, Рэн какое-то время посидел еще, не поднимая головы и невидящими глазами рассматривая крупную серебряную медаль с цифрой «два»и печатью Белого Города. Затем он решительно поднялся. Остановившись возле очарованно наблюдающего из-за невысокого куста шиповника за происходящим на сцене Друпикуса, он опустил в одну из его седельных сумок пропуск, взглянул еще разок на друзей и скрылся в темноте.
…Движение — хорошая вещь. Первое время в душе у Рэна была такая огромная черная пустота, что жить с ней просто казалось невозможным. Но ночной ветер будто отрывал от этой пустоты по маленькому-маленькому кусочку и уносил с собой. Рэн подумал, что это как слезы, они также уносят с собой боль, по песчинке размывая ее глухое черное здание. Иногда Рэн прищуривал глаза и смотрел на звезды, наклоняя голову от плеча к плечу. Звезды тогда вытягивали длинные слепящие лучи и покачивали ими, будто обнимая и успокаивая. Вот так и будет он идти долго-долго, пока эта рана — дыра в его сердце не затянется совсем. Сначала на ее месте останется грубый шрам, потом только тонкая нитка, а потом ничего не останется. Все пройдет. Интересно, а Бэт… тут Рэн схватил за хвостик паскудную мыслишку: расстроилась ли (расстроился ли? Расстроился ли!!!) она (Он!!!). У этой мыслишки жадный зубастый ротик, она продолжит разрывать рану в сердце, делая дыру пустоты все больше и больше. В конце концов, все — лишь глупая, хотя и жестокая ошибка. Если взять себя в руки, и заставить спокойно рассмотреть ситуацию — у него остались друзья, тот же Бэт, не говоря о Санди, Аделаиде, Луи, Шезе, единороге, Друпикусе; осталась музыка. В конце концов, все живы и здоровы. Хотя такое чувство, будто и нет. Рэн снова вскинул голову к звездам, на этот раз их лучи расплывались. В конце концов, всегда и все говорят, что первая любовь не бывает единственной. Правда, Рэн О' Ди Мэй не знал, что практически никто и никогда не желает с этим смиряться…
…Битьке казалось, что физически ее нет. Она так устала, что тело ее просто сдохло и осталось где-то брошенное под кустиком валяться, как вконец сношенный костюм. А вот освобожденная душа парила в восторге и эйфории. Впрочем, нет, тело тоже было здесь, оно обнимало и целовало всех подряд. И глаза были здесь, они искали оруженосца.
Кое-как освободившись от поклонниц, друзья собрались возле Друпикуса. Только что им сообщили, что вопреки всем возможным правилам и традициям, им будет накрыт стол и устроен ночлег. Обычно жонглерам такой чести не полагалось, но в порядке исключения с благодарностью за доставленное удовольствие. Битька поморщилась: да, здешнюю публику еще воспитывать, да воспитывать, в смысле идолопоклонничества по отношению к молодежным кумирам, звездам эстрады и кино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Особенно невзлюбила Битька их королеву. Но тут уж само получилось. Дело в том, что эта правительница друлиньского народца, не понятно какое она там дерево, оказалась того самого типажа, какой Битька всегда терпеть не могла: пухленькая, гладенькая, золотоволосая усепусечка, с аккуратным носиком, наивными глазками, и по глубокому подспудному убеждению девочки с зубами в два ряда. Вся такая чистенькая, благополучненькая, приветливая. Ни одного комплекса за душой. Староста этажа. Активистка. Пьяная, помятая пионервожатая. Впрочем, конечно, не помятая и не пьяная. Это уже просто из Битьки-детдомовки злость поперла. И на Рэна эта дрислинья посмотрела так, что у Битьки сразу руки опустились, и сердце упало и в траве заблудилось: ласково так, заинтересованно и с той много обещающей и ничего не требующей легкостью, на какую любой мужчина покупается ни за грош и с потрохами.
А впрочем, вскоре все это стало для Битьки не так уж важно, а потом совсем забылось: ведь это был первый их настоящий концерт. И первая сцена. И первые зрители. И когда, по веленью королевы занавесом закрывавшие мухомор деревья разом откинули кроны. И когда вспыхнули иллюминацией миллиарды разноцветных светляков. И Битька подошла к краю сцены и, поднеся к губам бутон лили-буцефала, пощелкала по нему ногтем и проверила звучание неизменным: уан, ту, фри, она уже любила всех этих друлиний, любила от всей души, любила вместе с луной, прудом, деревьями, травой, звездами, морями, пустынями, африками и антарктиками. Любила так сильно, что любовь эта излилась из нее песней, английских слов которой Битька и сама не понимала, но которые были и не к чему, потому что песня выплескивалась прямо из ее сердца волнами и ручьями, омывала все сердца и души, и что там у деревьев, трав и луны внутри, в самой сердцевинке.
ГЛАВА 31
Восторг обжег Рэна — весь он вмиг сгорел и одновременно продолжал гореть в ослепительном пламени ритма, мелодии, голоса, звука, единения. Песни делали всех одним и одновременно одного всем. Руки сжимали руки, а слезы сжимали горло. Гитара заставляла тело Рэна двигаться едино с ее смехом и плачем. Смущение отступило не сразу, но вдруг сметено было необыкновенной легкостью, будто душа всплыла куда-то высоко, и так ей весело, что можно и пошалить. И он раскачивался с гитарой, танцевал с ней извечное танго соло-гитаристов, так что Шез только головой покачал, и, надо сказать, сентиментально умилился: надо же, вот тебе и средневековый оруженосец.
Иногда Рэн взглядывал на Санди, когда уже перестал бояться за свои пальцы. Санди неистовствовал. Похоже, огонь был его стихией. «У этого парня действительно бешеный темперамент. Но до чего же я люблю его», — промелькнула мысль. Неизвестно где: в сердце, в голове, а, скорее всего, прямо в руках Рэна, по струнам. Потому что Санди на миг обернулся и ослепительно блеснув белыми зубами махнул Рэну ослепительно же белой шевелюрой: «Кайф, правда?». «Бц! Бц! Бц!»— выбивал он из своих барабанов, к каждому из которых привязано было по лилии-микрофону, громы и молнии, просто как молодой языческий бог.
Рассыпался горячим песком шорох маракасов. Похоже, маленький тролль не выдержал-таки напряжения момента и закаменел, однако импровизировал, несмотря на полную неподвижность всего кроме лапок виртуозно.
Бэт…
Упасть сейчас на колени вместе с гитарой к ее ногам, не в силах ничем, кроме пронзительного соло сказать ей, что ее голос божественен, что сама она сейчас для Рэна больше, чем жизнь, или есть сама жизнь. Что даже не будь она для оруженосца ничем до этого момента, сейчас она стала бы для него всем. Она как маленького ребенка взяла за руку его душу и от песни к песне ведет его через причудливые миры, через боль и радость, ярость и нежность, золото и белизну, тьму и свет, с любовью. И его гитара играет эти чувства и эти миры. Помогает ее голосу передать все их краски и оттенки. Как делают это ударники, саксофон, маракасы. И они открывают эти неизведанные дали всем, кто слышит их. Откидывают перед ними занавесы и рассыпают под ноги несметные богатства и своих душ и их же собственных. Души слушающих словно цветы раскрываются под прикосновением музыкантов к струнам, и незаметно музыканты начинают озвучивать их тревоги и печали, надежды и устремления. Теперь уже зал ведет, сам того не осознавая Бэт, Рэна, Санди, Аделаида в свою жизнь. И у нее свои законы. И маленькая ирландская чародейка Кэт Буш откуда-то хорошо их знает.
Это законы ночи, с ее терпкими, дикими запахами, с ее пронзительными тенями и бархатным светом, с ее запутанными звуками, с ее замысловатыми чарами. Здесь можно заблудиться и пропасть, можно стать цветком, и умереть, истекая ароматом. Здесь полеты в черноте, по наитию, сжимают тоской сердце и сладко кружат пустую голову. Здесь путается правильно и неправильно.
И, пожалуй, ты сказал бы «стоп», но ведь это ты играешь эту песню. Хотя одновременно ты идешь по этому лесу. Деревья и тени трутся друг о друга гибкими телами, переплетают ветви, мешают листву. Свет неверен. Пляшут зеленоватые блики, так что больно смотреть на ломаемые их танцем собственные руки.
Рэн огляделся, прислушался: где-то вдалеке звучит музыка, играет его гитара. Но ветер шумит сильнее. Тревожно и хорошо. И нестерпимо хочется прижать к своему сердцу чье-то маленькое и горячее и успокоиться, забыться в их совместном тихом стучании.
Рэн почти уверен, что она придет. Глаза больно от отчетливости происходящего, будто в них песка насыпало. Он слышит как в запястьях и в горле больно колотится пульс.
От прикосновения ладоней, закрывших сзади его глаза, Рэндэлл слишком сильно вздрагивает. И еще только схватив запястья, уже понимает, что с ним — не она.
Королева. Таковы законы этого сна, этой ночи, что он и жутко разочарован и нет. Друлинья начинает что-то говорить ему. Но сперва оруженосец не слышит слов, он слышит только, как говорят ее волосы. Тонкие пряди змейками струятся — ими играет ночной ветер, как золотыми нитками; ее плечи — они певучи и томны, они жалуются на прохладу, ее грудь… — о, ее речи слишком откровенны, и Рэн шарахаясь от них, прислушивается к щекам, глазам и, наконец, губам, которые шевелятся и, наконец, в их танце Рэн начинает различать слова.
— … такие ошибки случаются, и в них нет ничего страшного, ведь ты так юн и не опытен. Люди того мира отличны от нашего. Не удивляйся, нам ли не отличить свое от чужого. Не удивительно, что их юноша, показался тебе слишком похожим на женщину. К тому же, ты храбр, благороден, силен, ты мужественен. Твоя кровь горяча. Слишком уже горяча для мальчика. Она требует превращения в мужчину. Не мудрено, что за неимением лучшего, ты принял желаемое за действительное. Но позволь мне дать тебе узнать, что такое настоящая женщина, и ты уже никогда не спутаешь…
Еще она говорила, что он сводит ее с ума, и много всяких других лестных вещей, которые сводили с ума уже его. На ее тонких и одновременно пухлых пальчиках перламутрово поблескивали ноготочки, и это было как-то особенно мило и привлекательно. И еще эта музыка. С содроганием Рэн понял, что Бэт сама своим воркующим и стонущим где-то за деревьями голосом толкает его на… Слово «предательство»мелькнуло и сгинуло, в таких снах оно просто вне закона.
Королева потянулась к нему своими карамельными губами, томно прошелестев ветвями над их головой: «Это твой первый поцелуй, не так ли?»
— Так ли! — Голос Бэт яростно взвился где-то, где продолжали играть гитара и сакс, а рядом он прозвучал негромко, но не только Рэн, но и королева вздрогнули. Конечно, та тут же бы опомнилась, если бы Битька, непонятно откуда выскочившая на поляну, не отшвырнула ее в сторону и не обхватила растерявшегося оруженосца за шею. Ни секунды не мешкая, Битька ткнулась в губы Рэна решительно сомкнутыми твердыми губами, чуть не разбив и свои и его в кровь. «Вот это первый,»— пробормотала она уже менее смело и, похоже, всхлипнув. И все куда-то пропало.
А потом Рэн сидел за сценой и вертел в пальцах какой-то маленький мягкий предмет. Голос Бэт успокаивающе звучал из-за «кулисы», образованной чем-то вроде бузины. В воздухе плотно стоял сигаретный дым. И сквозь него все виделось смутно. Но он тоже очень успокаивал. Перед носом Рэна с щелканьем вспыхнул голубой огонек, и он понял, что в руках мнет сигарету, а рядом Шез.
ГЛАВА 32
— Такие дела, брат, — Шез старался держаться за спиной оруженосца, в чем, впрочем, не было особой необходимости. Во-первых, в синеватых клубах сигаретного дыма все видимое искажалось, колеблясь и обманывая, а глаза щипало; во-вторых, Рэн сидел, низко повесив тяжелую голову, не поднимая глаз на собеседника. — Не твоя, она, короче, не твоя. Я думаю, эта фишка — пропуск на второй тур, минуя первый, должна была окончательно убедить тебя. Ты ведь сам говорил, что для этих, в Белом Городе, которые все решать будут, ничего неявного нет. И ты сам знаешь правила этого конкурса самодеятельности: только мужские коллективы. С логикой-то у тебя вроде все в порядке — делай выводы.
Рэн ожесточенно потер виски. Шез сочувственно поморщился: не будь бы вы оба, парни, такими прямолинейными, можно было бы сговориться и вперед.
— Ну что, давай уже, снова туда, где море огней. Будь, короче, смелей, акробат… Ему тоже тяжело. У нас, знаешь, на такие вещи немного спокойнее смотрят. Да и ты постарше. Ответственность на тебе.
Мальчишка в ответ с неохотой шевельнулся и приподняв руку тяжело помахал ей, мол, иди, я сейчас. Когда дух исчез, Рэн какое-то время посидел еще, не поднимая головы и невидящими глазами рассматривая крупную серебряную медаль с цифрой «два»и печатью Белого Города. Затем он решительно поднялся. Остановившись возле очарованно наблюдающего из-за невысокого куста шиповника за происходящим на сцене Друпикуса, он опустил в одну из его седельных сумок пропуск, взглянул еще разок на друзей и скрылся в темноте.
…Движение — хорошая вещь. Первое время в душе у Рэна была такая огромная черная пустота, что жить с ней просто казалось невозможным. Но ночной ветер будто отрывал от этой пустоты по маленькому-маленькому кусочку и уносил с собой. Рэн подумал, что это как слезы, они также уносят с собой боль, по песчинке размывая ее глухое черное здание. Иногда Рэн прищуривал глаза и смотрел на звезды, наклоняя голову от плеча к плечу. Звезды тогда вытягивали длинные слепящие лучи и покачивали ими, будто обнимая и успокаивая. Вот так и будет он идти долго-долго, пока эта рана — дыра в его сердце не затянется совсем. Сначала на ее месте останется грубый шрам, потом только тонкая нитка, а потом ничего не останется. Все пройдет. Интересно, а Бэт… тут Рэн схватил за хвостик паскудную мыслишку: расстроилась ли (расстроился ли? Расстроился ли!!!) она (Он!!!). У этой мыслишки жадный зубастый ротик, она продолжит разрывать рану в сердце, делая дыру пустоты все больше и больше. В конце концов, все — лишь глупая, хотя и жестокая ошибка. Если взять себя в руки, и заставить спокойно рассмотреть ситуацию — у него остались друзья, тот же Бэт, не говоря о Санди, Аделаиде, Луи, Шезе, единороге, Друпикусе; осталась музыка. В конце концов, все живы и здоровы. Хотя такое чувство, будто и нет. Рэн снова вскинул голову к звездам, на этот раз их лучи расплывались. В конце концов, всегда и все говорят, что первая любовь не бывает единственной. Правда, Рэн О' Ди Мэй не знал, что практически никто и никогда не желает с этим смиряться…
…Битьке казалось, что физически ее нет. Она так устала, что тело ее просто сдохло и осталось где-то брошенное под кустиком валяться, как вконец сношенный костюм. А вот освобожденная душа парила в восторге и эйфории. Впрочем, нет, тело тоже было здесь, оно обнимало и целовало всех подряд. И глаза были здесь, они искали оруженосца.
Кое-как освободившись от поклонниц, друзья собрались возле Друпикуса. Только что им сообщили, что вопреки всем возможным правилам и традициям, им будет накрыт стол и устроен ночлег. Обычно жонглерам такой чести не полагалось, но в порядке исключения с благодарностью за доставленное удовольствие. Битька поморщилась: да, здешнюю публику еще воспитывать, да воспитывать, в смысле идолопоклонничества по отношению к молодежным кумирам, звездам эстрады и кино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66