Не думай, тетка, я не для тебя так очаровательно улыбаюсь. А тетка просияла: «Какой у Вас интересный кавалер!». Ну что ж, спасибо, тетка, сама вижу.
Запыхавшись вернулась, невзначай толкнула упругим полуголым бедром, заглянула прямо в лицо:
— Ну, все. Свалила. Я вся твоя! — «Уау! Он покраснел!»
Рэн действительно поперхнулся двусмысленностью фразы.
— Так сколько?
— Купить хочешь? Только в комплекте со мной! — Глаза у Вики были карие, круглые, сверху и снизу аккуратно подведенные карандашиком, с какими-то ненастоящими ресницами, и полны были отчаянной и очаровательной вседозволенности. Наконец-то ей удалось поймать взгляд Рэна. Но то , что было в этом взгляде, ей не понравилось. «Лет-то тебе, лет —то тебе сколько?»— солидарно с музыкальным киоском спрашивали эти глаза. И «Сейчас уйти. Или сначала узнать, все-таки, то, что мне нужно?»— интересовались они уже у себя, — Шутка. Шучу я так, ага? Ну сколько цепочка?.. Ну, четыреста, где-то деревянных. Или тебя в баксах интересует?
— Меня интересует в тех, в каких у вас хлеб покупают. За сколько и где я могу продать это?
Немногословность и деловитость Рэна угнетали Вику, однако ЭТО произвело на нее глубоко положительное впечатление, сгладившее все остальное. ЭТО было массивным золотым перстнем грамм на «ять»с ярким как летний день очень большим изумрудом.
— Ой, какая штучечка! И какой пробы? Где-то тут должна быть проба!
Рэн пожал плечами:
— Клеймо цеха мастеров Ламберта — у нас достаточная гарантия качества.
На внутренней стороне кольца, внешне достаточно грубого, выгравирован был тончайший рисунок, изображающий волка верхом на жабе с лилией в зубах.
— Надо у Вовчика спросить…. — растерянно пробормотала Вика, — О! А вот и он, нарисовался не сотрешь!
Рассекая пестрые волны житейского моря большим и пестрым пароходом, выковыривая ногтем мизинца из-под золотых коронок мясо шашлыка, к мирно щебечущей парочке двигал крупное тело сам Вовастый Кирпидон. Лишенная растительности по моде сезона голова его казалась плавным закруглением шеи. Согнанная с обычного, насиженного места волосатость переселилась и буйно произрастала по всему остальному прикрытому маечкой телу. А под мышками и, пардон, в паху, Вовастый, видимо, носил по ежику. Во всяком случае, руки и ноги он старался держать как можно дальше от туловища, что не могло не сказаться на походке. Однако Вовастый был явно в ладу и с миром и с собой.
— Не надо ему говорить о перстне, — быстро шепнул Рэн Вике.
— Ты чо? Ему как раз продать можно!
— Только не говори мне, что у вас нет таких понятий как «убить», ограбить», «отобрать». Глядя на него, я в это не поверю, — усмехнулся Рэн.
— Люся, Люсенька, дружок! Е…нутый пирожок! Виронюся, мать твою, перетвою, целую в пупик! Че ты здесь, е-три-четыре, делаешь с этим лоханутым, раз-два-три! (Речь Вовчика была очень…мужской(?), однако, стоит ли приводить ее здесь в оригинале. Читатель, желающий получить о ней полное представление, легко может это сделать, выглянув в окно, выйдя на село, или на улицы города. А я просто заменяю основные ее составляющие цифровым кодом.)
…А девочка созрела…
х х х
— Ты че, так и уйдешь? Поматросил и бросил?! — Вика хлопает ресницами и хлюпает носом, — Попользовался, сказал «Спасибо», ручку облизал и в кусты? Че, зря я с тобой по ломбардам шарахалась? Вовчик, что, зря обиделся? Рэнчик! Ну я же тебе еще пригожусь! Ты ж даже не попробовал, как со мной целоваться! Да на хрена мне твои деньги! Я тебя люблю!
Рэн съежился на бордюре, занавесил лицо челкой. Все население парковых лавочек, расположенных вокруг фонтана, уселось поудобнее, как в зрительном зале. Искоса поглядывает женщина с разморенной девочкой, снявшей туфельки и отдыхающей в тени тополей. «Так-то, милая. Все мужики — сволочи. Пора узнать!»— написано в горькой складке ее скромно накрашенных губ. Огромный зеленый медведь философски вздыхает в полиэтиленовой упаковке: «Как быстро взрослеют нынче дети. Еще год-два, и хозяйку буду интересовать уже не я, а вот такие. А при том никто не умеет любить и жалеть так, как игрушечные медвежата.»
Семейка бомжей качает головами: «Куда катится этот мир!»
Отпускные стройбатовцы, пьяные и веселые, машут руками: «Иди к нам, девуля! Сдался тебе этот дешевый фраерок!»
— У меня жить можно. Я мамахен скажу, она к своему Саньку уйдет на недельку, ближе к рынку даже… Ты ведь пропадешь тут, без знакомых, без крыши, безо всего…Надолго ли денег хватит… Ну, в конце концов, хоть обмыть надо продажу! Хоть в «Орбиту»своди или в «Миф»!
«В „Миф“,»— в Рэне все дернулось. Но он тут же осадил себя. Сам он найдет этот «Миф», и , вообще, сам разберется и с повозками железными, и с «деревянными», и с «баксами», и сам найдет Битьку в этом совершенно свихнувшемся мире. Он решительно встал.
— А…все…пока, — и быстро пошел из парка.
— Ты че?.. Ненавижу! Свинья! Раз-два-три! Хоть телефон-то дай!
— Девять-девять-девять, восемь-семь-два ноля, — (эта местная попса удивительно навязчива).
Впрочем, Вику ему было жалко. Очень жалко. А жалость, она такая штука, жестокая. Он не обернулся.
ГЛАВА 3
Звезды — везде звезды. И в траве везде кто-нибудь да свиристит старинную песенку. И, если рядом река, то костер в ней отражается.
Но, все-таки, в небе здесь не бывает летучих кораблей, и, кроме бездомных кошек, никто не шуршит в кустарнике. Как это понять: Там — вся Вселенная, весь огромный мир — мой. А тут — Битькин. Ведь Битькин же, однако, какой чужой! Какой пустой и казенный. Ни у одной лягушки не обнаружилось человеческих глаз, сколько он не заглядывал. Да и у людей с этим напряженка. А ведь, Господи, сколько здесь людей!
Их столько, что они уже не рады случайному спутнику, или друг другу.
Положа руку на сердце, двадцать раз пожалел, что не воспользовался помощью Вики. Этот мир так велик, можно тут всю жизнь искать тебя, Битька!
«Похоже, я в отчаяньи,»— подумал Рэн, —»Значит, пора спать. А если тебе, Вика, очень хочется, то можешь мне присниться. Со всеми своими щекочущими нервы намеками. Но…»— спохватился, стесняясь своей девчоночьей суеверности Рэн, — «Завтра. А сегодня, на новом месте, должна сниться невеста. То есть Беатриче».
Во сне Рэну приснился летучий корабль, огромный, в грозовом небе, с парусом как туча. Корабль летел над спящим Битькиным городом, похожим на серебристо-серую раковину холодными выростами домов, закрученных в спирали улиц. Тихо, но неумолчно, как море, шумели в этой раковине черные тополя, и перламутром вспыхивали витрины и окна.
Улицы были пусты, и песок на них шуршал Рэну о том, что Битьки здесь нет. Пахло полынью и рекой. На палубе стояли Санди, Шез и вся компания. Они качали головами и говорили, что зря Рэн отправился один. А Шез стучал пальцем по лбу и твердил про какие-то блага цивилизации, про плейер, про альбом Бутусова-Каспаряна «Не Закон, Но Рожденный».
Потом они начали прыгать за борт, и рубашки за их спинами с хлопком разворачивались, как парашюты. Попав на землю, они, к удивлению Рэна, превращались в ежиков. И эти ежики все пыхтели и пыхтели Рэну на ухо.
Рэн приоткрыл глаза. Как ни странно, все еще была ночь. Но очень светлая, молочно-голубая. Над узкой речкой, задевая лимонным брюхом репейник и лопухи, висела луна. У костра он был не один. И пыхтение было вполне реальным. Трое личностей самого юного возраста в ночной тишине поглощало сыр, помидоры, хлеб и другие припасы из его сумки. Четвертая личность, несколько крупнее, а соответственно, старше, настороженно следила за его сном.
Едва заметив дрогнувшие ресницы объекта наблюдения, личность вскочила, оказавшись девицей лет десяти, в длинном, как положено, но уж больно широком кримпленовом платье неопределенного цвета с заношенной кофточкой поверх. Личность завопила: «Колька, беги!»— и, замахав грязными кулачками, набросилась на Рэна. Тот из троих, поглощавших припасы, что покрупнее, вскочил и заметался в попытке объять необъятное, то есть подхватить на руки оставшихся двоих, да еще и утянуть с собой полбатона и штук пять помидоров.
— Колька, не беги! — скомандовал Рэн, захватив в охапку отчаянно сопротивляющуюся предводительницу ночных воров.
— А-А-А! — завопил новоиспеченный Буриданов осел, — Урод …нутый! Оставь Томку, б..! Замочу! Гнида …вая!
Одна из брошенных на полпути личностей заревела басом.
— Я тебе говорила, килька сраная! Сумку взять и тикать! А ты:»Погреемся! Погреемся»!!! — злобно шипела придавленная Томка, выискивая на теле Рэна местечко для укуса, — Только снасилуй! … оторву! — это, очевидно, относилось уже к Рэну.
Где-то на противоположном берегу взвыла сирена повозки стражников. К удивлению Рэна, вместо того, чтобы заверещать еще громче, малышня затихла и прижалась к земле.
— Разорались! — просвиристела сквозь зубы Томка, — В ментовку захотели! — и тут же залопотала шепотом, сопливля и ломая язык , — Дядюлечка, ты прости нас…. Отпусти своей дорогой! Только не убивай и в ментовку не сдавай!
— Ка-а-злы, — сплюнул Рэн сквозь зубы, обращаясь к кому-то, еще не ведомому, но уже нарвавшемуся на его, Рэна кровную месть, — А вы куда? Я, что, у вас еду отбираю? Сидите. Лопайте. Чтоб вас. Надеюсь, ты, змеюка, не ядовитая? — он потер укушенный бок и с удивлением обнаружил на пальцах кровь, — Что за мир?!!
В процессе теперь уже степенного и размеренного поглощения еды выяснилось, что компания новых знакомых Рэна связана общей целью и мало понятными кровными узами.
Команда была в пути уже сутки, утром предыдущего дня покинув где-то у черта на куличках расположенный поселок Нижние Вакунихи.
Население этого географического объекта составляли в большинстве своем хронические алкоголики из освободившихся зеков и прочий затерянный во времени и пространстве и потерянный для общества люд. Были, конечно, там и вполне нормальные люди. Но их наличие мало отразилось на горемычной судьбе десятилетней Томки, девятилетнего Кольки, шестилетнего Славика и трехлетки Таньки.
Томкина мать наблудила ее в городе, где пыталась учиться в Автодоре. Однако, живот ей ветром свободы надуло еще в течение первого курса. Вернувшись в Вакунихи, она сошлась с Витькой Безе, прозванным так за то, что в пьяном виде не мог правильно расставить буквы в своей фамилии Зебзеев. Родили Кольку, и весело пили вместе, пока Витька не приревновал Надежду спьяну бутылкой по голове. Хотя, возможно, и не из ревности, и не Витька, так как на роковой попойке присутствовал еще и некто Хазбулат, вполне когда-то приличный мужчина из города Солнцекамска, наивно возжелавший стать фермером, но спившийся и помешавшийся на черной магии и исполнении одноименной с ним песни. Во всяком случае, посадили именно Хазбулата, а несчастного вдовца пригрела Алка из сельпо, в результате чего родился Славка.
Что или кто послужил причиной появления на свет рыжей кудрявой Таньки — неизвестно, так как ровно за год до ее рождения Витька мирно помер, классически отравившись бодяжной водкой.
Алка рвала на себе волосы, проклиная свою «экономичность»и рассеянность Витьки, перепутавшего продукцию для своих и для покупателей. Потом начала рвать волосы на голове попадавшихся под руку ребят. При этом она постоянно пыталась покончить с собой, причем, тем способом, какой сгубил ее возлюбленного. Но смертельная бутылка все не попадалась, хотя, видит Бог, Алка старалась вовсю. Естественно, поглощенная священным долгом своей совести, она не могла уделять внимания Томкам, Колькам, Славкам и Танькам.
Нет нужды знакомить читателя, живущего в Битькином мире, с подробностями «многотрудной, полной невзгод и опасностей»жизни четверки. Достаточно пристальнее приглядеться к реалиям обитания соседей по подъезду, тех, что ночью мешают спать, а утром сдают бутылки.
Неизвестно какими путями дошла до Вакуних весть о том, что в большом и красивом, где-то за Солнцекамском расположенном поселке Родники 25 июня состоится торжественное открытие Приюта для сирот и тому подобных детей, который размещаться будет в чудесном двухэтажном особнячке, украшенном изнутри мягкими коврами, подарком дяди-спонсора. Московского бизнесмена, родившегося как раз в этих самых Родниках, и оперившегося, можно сказать, на Родниковской птицефабрике.
Обладающая поистине политическим умом Томка тут же породила план. И вот рано утром двадцать четвертого запасшись водой в пластиковых бутылках и хлебом и, решив-таки взять с собой Танюху, которая по счастью бойко двигалась на своих двоих, ходоки отправились навстречу иной судьбе.
Томка совершенно правильно рассчитала, что их появление именно в этот день и час, в присутствии телевидения (областного, кстати,) и прессы произведет мощный слезовышибательный эффект. К тому же будет донесено до широкой общественности. И тогда уж, какое ни будь в приюте начальство, никто их на проклятую историческую родину не отправит.
Потихонечку, пешочком, преодолев большую часть пути, добрались они до города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Запыхавшись вернулась, невзначай толкнула упругим полуголым бедром, заглянула прямо в лицо:
— Ну, все. Свалила. Я вся твоя! — «Уау! Он покраснел!»
Рэн действительно поперхнулся двусмысленностью фразы.
— Так сколько?
— Купить хочешь? Только в комплекте со мной! — Глаза у Вики были карие, круглые, сверху и снизу аккуратно подведенные карандашиком, с какими-то ненастоящими ресницами, и полны были отчаянной и очаровательной вседозволенности. Наконец-то ей удалось поймать взгляд Рэна. Но то , что было в этом взгляде, ей не понравилось. «Лет-то тебе, лет —то тебе сколько?»— солидарно с музыкальным киоском спрашивали эти глаза. И «Сейчас уйти. Или сначала узнать, все-таки, то, что мне нужно?»— интересовались они уже у себя, — Шутка. Шучу я так, ага? Ну сколько цепочка?.. Ну, четыреста, где-то деревянных. Или тебя в баксах интересует?
— Меня интересует в тех, в каких у вас хлеб покупают. За сколько и где я могу продать это?
Немногословность и деловитость Рэна угнетали Вику, однако ЭТО произвело на нее глубоко положительное впечатление, сгладившее все остальное. ЭТО было массивным золотым перстнем грамм на «ять»с ярким как летний день очень большим изумрудом.
— Ой, какая штучечка! И какой пробы? Где-то тут должна быть проба!
Рэн пожал плечами:
— Клеймо цеха мастеров Ламберта — у нас достаточная гарантия качества.
На внутренней стороне кольца, внешне достаточно грубого, выгравирован был тончайший рисунок, изображающий волка верхом на жабе с лилией в зубах.
— Надо у Вовчика спросить…. — растерянно пробормотала Вика, — О! А вот и он, нарисовался не сотрешь!
Рассекая пестрые волны житейского моря большим и пестрым пароходом, выковыривая ногтем мизинца из-под золотых коронок мясо шашлыка, к мирно щебечущей парочке двигал крупное тело сам Вовастый Кирпидон. Лишенная растительности по моде сезона голова его казалась плавным закруглением шеи. Согнанная с обычного, насиженного места волосатость переселилась и буйно произрастала по всему остальному прикрытому маечкой телу. А под мышками и, пардон, в паху, Вовастый, видимо, носил по ежику. Во всяком случае, руки и ноги он старался держать как можно дальше от туловища, что не могло не сказаться на походке. Однако Вовастый был явно в ладу и с миром и с собой.
— Не надо ему говорить о перстне, — быстро шепнул Рэн Вике.
— Ты чо? Ему как раз продать можно!
— Только не говори мне, что у вас нет таких понятий как «убить», ограбить», «отобрать». Глядя на него, я в это не поверю, — усмехнулся Рэн.
— Люся, Люсенька, дружок! Е…нутый пирожок! Виронюся, мать твою, перетвою, целую в пупик! Че ты здесь, е-три-четыре, делаешь с этим лоханутым, раз-два-три! (Речь Вовчика была очень…мужской(?), однако, стоит ли приводить ее здесь в оригинале. Читатель, желающий получить о ней полное представление, легко может это сделать, выглянув в окно, выйдя на село, или на улицы города. А я просто заменяю основные ее составляющие цифровым кодом.)
…А девочка созрела…
х х х
— Ты че, так и уйдешь? Поматросил и бросил?! — Вика хлопает ресницами и хлюпает носом, — Попользовался, сказал «Спасибо», ручку облизал и в кусты? Че, зря я с тобой по ломбардам шарахалась? Вовчик, что, зря обиделся? Рэнчик! Ну я же тебе еще пригожусь! Ты ж даже не попробовал, как со мной целоваться! Да на хрена мне твои деньги! Я тебя люблю!
Рэн съежился на бордюре, занавесил лицо челкой. Все население парковых лавочек, расположенных вокруг фонтана, уселось поудобнее, как в зрительном зале. Искоса поглядывает женщина с разморенной девочкой, снявшей туфельки и отдыхающей в тени тополей. «Так-то, милая. Все мужики — сволочи. Пора узнать!»— написано в горькой складке ее скромно накрашенных губ. Огромный зеленый медведь философски вздыхает в полиэтиленовой упаковке: «Как быстро взрослеют нынче дети. Еще год-два, и хозяйку буду интересовать уже не я, а вот такие. А при том никто не умеет любить и жалеть так, как игрушечные медвежата.»
Семейка бомжей качает головами: «Куда катится этот мир!»
Отпускные стройбатовцы, пьяные и веселые, машут руками: «Иди к нам, девуля! Сдался тебе этот дешевый фраерок!»
— У меня жить можно. Я мамахен скажу, она к своему Саньку уйдет на недельку, ближе к рынку даже… Ты ведь пропадешь тут, без знакомых, без крыши, безо всего…Надолго ли денег хватит… Ну, в конце концов, хоть обмыть надо продажу! Хоть в «Орбиту»своди или в «Миф»!
«В „Миф“,»— в Рэне все дернулось. Но он тут же осадил себя. Сам он найдет этот «Миф», и , вообще, сам разберется и с повозками железными, и с «деревянными», и с «баксами», и сам найдет Битьку в этом совершенно свихнувшемся мире. Он решительно встал.
— А…все…пока, — и быстро пошел из парка.
— Ты че?.. Ненавижу! Свинья! Раз-два-три! Хоть телефон-то дай!
— Девять-девять-девять, восемь-семь-два ноля, — (эта местная попса удивительно навязчива).
Впрочем, Вику ему было жалко. Очень жалко. А жалость, она такая штука, жестокая. Он не обернулся.
ГЛАВА 3
Звезды — везде звезды. И в траве везде кто-нибудь да свиристит старинную песенку. И, если рядом река, то костер в ней отражается.
Но, все-таки, в небе здесь не бывает летучих кораблей, и, кроме бездомных кошек, никто не шуршит в кустарнике. Как это понять: Там — вся Вселенная, весь огромный мир — мой. А тут — Битькин. Ведь Битькин же, однако, какой чужой! Какой пустой и казенный. Ни у одной лягушки не обнаружилось человеческих глаз, сколько он не заглядывал. Да и у людей с этим напряженка. А ведь, Господи, сколько здесь людей!
Их столько, что они уже не рады случайному спутнику, или друг другу.
Положа руку на сердце, двадцать раз пожалел, что не воспользовался помощью Вики. Этот мир так велик, можно тут всю жизнь искать тебя, Битька!
«Похоже, я в отчаяньи,»— подумал Рэн, —»Значит, пора спать. А если тебе, Вика, очень хочется, то можешь мне присниться. Со всеми своими щекочущими нервы намеками. Но…»— спохватился, стесняясь своей девчоночьей суеверности Рэн, — «Завтра. А сегодня, на новом месте, должна сниться невеста. То есть Беатриче».
Во сне Рэну приснился летучий корабль, огромный, в грозовом небе, с парусом как туча. Корабль летел над спящим Битькиным городом, похожим на серебристо-серую раковину холодными выростами домов, закрученных в спирали улиц. Тихо, но неумолчно, как море, шумели в этой раковине черные тополя, и перламутром вспыхивали витрины и окна.
Улицы были пусты, и песок на них шуршал Рэну о том, что Битьки здесь нет. Пахло полынью и рекой. На палубе стояли Санди, Шез и вся компания. Они качали головами и говорили, что зря Рэн отправился один. А Шез стучал пальцем по лбу и твердил про какие-то блага цивилизации, про плейер, про альбом Бутусова-Каспаряна «Не Закон, Но Рожденный».
Потом они начали прыгать за борт, и рубашки за их спинами с хлопком разворачивались, как парашюты. Попав на землю, они, к удивлению Рэна, превращались в ежиков. И эти ежики все пыхтели и пыхтели Рэну на ухо.
Рэн приоткрыл глаза. Как ни странно, все еще была ночь. Но очень светлая, молочно-голубая. Над узкой речкой, задевая лимонным брюхом репейник и лопухи, висела луна. У костра он был не один. И пыхтение было вполне реальным. Трое личностей самого юного возраста в ночной тишине поглощало сыр, помидоры, хлеб и другие припасы из его сумки. Четвертая личность, несколько крупнее, а соответственно, старше, настороженно следила за его сном.
Едва заметив дрогнувшие ресницы объекта наблюдения, личность вскочила, оказавшись девицей лет десяти, в длинном, как положено, но уж больно широком кримпленовом платье неопределенного цвета с заношенной кофточкой поверх. Личность завопила: «Колька, беги!»— и, замахав грязными кулачками, набросилась на Рэна. Тот из троих, поглощавших припасы, что покрупнее, вскочил и заметался в попытке объять необъятное, то есть подхватить на руки оставшихся двоих, да еще и утянуть с собой полбатона и штук пять помидоров.
— Колька, не беги! — скомандовал Рэн, захватив в охапку отчаянно сопротивляющуюся предводительницу ночных воров.
— А-А-А! — завопил новоиспеченный Буриданов осел, — Урод …нутый! Оставь Томку, б..! Замочу! Гнида …вая!
Одна из брошенных на полпути личностей заревела басом.
— Я тебе говорила, килька сраная! Сумку взять и тикать! А ты:»Погреемся! Погреемся»!!! — злобно шипела придавленная Томка, выискивая на теле Рэна местечко для укуса, — Только снасилуй! … оторву! — это, очевидно, относилось уже к Рэну.
Где-то на противоположном берегу взвыла сирена повозки стражников. К удивлению Рэна, вместо того, чтобы заверещать еще громче, малышня затихла и прижалась к земле.
— Разорались! — просвиристела сквозь зубы Томка, — В ментовку захотели! — и тут же залопотала шепотом, сопливля и ломая язык , — Дядюлечка, ты прости нас…. Отпусти своей дорогой! Только не убивай и в ментовку не сдавай!
— Ка-а-злы, — сплюнул Рэн сквозь зубы, обращаясь к кому-то, еще не ведомому, но уже нарвавшемуся на его, Рэна кровную месть, — А вы куда? Я, что, у вас еду отбираю? Сидите. Лопайте. Чтоб вас. Надеюсь, ты, змеюка, не ядовитая? — он потер укушенный бок и с удивлением обнаружил на пальцах кровь, — Что за мир?!!
В процессе теперь уже степенного и размеренного поглощения еды выяснилось, что компания новых знакомых Рэна связана общей целью и мало понятными кровными узами.
Команда была в пути уже сутки, утром предыдущего дня покинув где-то у черта на куличках расположенный поселок Нижние Вакунихи.
Население этого географического объекта составляли в большинстве своем хронические алкоголики из освободившихся зеков и прочий затерянный во времени и пространстве и потерянный для общества люд. Были, конечно, там и вполне нормальные люди. Но их наличие мало отразилось на горемычной судьбе десятилетней Томки, девятилетнего Кольки, шестилетнего Славика и трехлетки Таньки.
Томкина мать наблудила ее в городе, где пыталась учиться в Автодоре. Однако, живот ей ветром свободы надуло еще в течение первого курса. Вернувшись в Вакунихи, она сошлась с Витькой Безе, прозванным так за то, что в пьяном виде не мог правильно расставить буквы в своей фамилии Зебзеев. Родили Кольку, и весело пили вместе, пока Витька не приревновал Надежду спьяну бутылкой по голове. Хотя, возможно, и не из ревности, и не Витька, так как на роковой попойке присутствовал еще и некто Хазбулат, вполне когда-то приличный мужчина из города Солнцекамска, наивно возжелавший стать фермером, но спившийся и помешавшийся на черной магии и исполнении одноименной с ним песни. Во всяком случае, посадили именно Хазбулата, а несчастного вдовца пригрела Алка из сельпо, в результате чего родился Славка.
Что или кто послужил причиной появления на свет рыжей кудрявой Таньки — неизвестно, так как ровно за год до ее рождения Витька мирно помер, классически отравившись бодяжной водкой.
Алка рвала на себе волосы, проклиная свою «экономичность»и рассеянность Витьки, перепутавшего продукцию для своих и для покупателей. Потом начала рвать волосы на голове попадавшихся под руку ребят. При этом она постоянно пыталась покончить с собой, причем, тем способом, какой сгубил ее возлюбленного. Но смертельная бутылка все не попадалась, хотя, видит Бог, Алка старалась вовсю. Естественно, поглощенная священным долгом своей совести, она не могла уделять внимания Томкам, Колькам, Славкам и Танькам.
Нет нужды знакомить читателя, живущего в Битькином мире, с подробностями «многотрудной, полной невзгод и опасностей»жизни четверки. Достаточно пристальнее приглядеться к реалиям обитания соседей по подъезду, тех, что ночью мешают спать, а утром сдают бутылки.
Неизвестно какими путями дошла до Вакуних весть о том, что в большом и красивом, где-то за Солнцекамском расположенном поселке Родники 25 июня состоится торжественное открытие Приюта для сирот и тому подобных детей, который размещаться будет в чудесном двухэтажном особнячке, украшенном изнутри мягкими коврами, подарком дяди-спонсора. Московского бизнесмена, родившегося как раз в этих самых Родниках, и оперившегося, можно сказать, на Родниковской птицефабрике.
Обладающая поистине политическим умом Томка тут же породила план. И вот рано утром двадцать четвертого запасшись водой в пластиковых бутылках и хлебом и, решив-таки взять с собой Танюху, которая по счастью бойко двигалась на своих двоих, ходоки отправились навстречу иной судьбе.
Томка совершенно правильно рассчитала, что их появление именно в этот день и час, в присутствии телевидения (областного, кстати,) и прессы произведет мощный слезовышибательный эффект. К тому же будет донесено до широкой общественности. И тогда уж, какое ни будь в приюте начальство, никто их на проклятую историческую родину не отправит.
Потихонечку, пешочком, преодолев большую часть пути, добрались они до города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66