Главное — оторваться от противника, а там можно свернуть в сторону ближайшего леса… и если у преследователей хватит ума продолжить погоню… это уже их проблема. Может, в топи забредут — богата земля русская Сусаниными (хвала и честь им!), может, по одному сгинут — кто в волчью яму провалится, на колья острые, кого леший ветвями дубовыми обнимет, только косточки треснут, а кто и выберется из лесу — мужикам на вилы. Кто ж захватчиков любит?
Со мной остались два чародея и Конан, который, получив меч, на глазах преобразился, взгляд стал осмысленным, несвязное бормотание сменилось вполне разумными словами.
Бросив взгляд на брошенный лагерь, я парой точных ударов перерубил веревки, которыми были привязаны волы. Если им повезет и не съедят их вечно голодные вояки Кощеевы, может, достанутся какому селянину — рачительный попадется, откормит и будет имущество свое преумножать, а нет — такова, знать, судьба.
Все это происходило под крики вражеского войска, которое почему-то как стояло, так и осталось стоять, выражая свое отношение к нам лишь в словесной, по большей части нелитературной форме.
Взлетев на холм, мы едва не налетели на остановившихся волкодлаков, над головами которых неподвижно зависли ведьмы.
— Почему остановились?!
— Армия.
Это я уже и сам увидел.
Нам наперерез из расположенной по левой стороне низины поднимался плотный строй воинов. Мой взгляд метнулся по сторонам. Промедление смерти подобно. Единственный пока еще свободный путь — через вершину соседнего холма и дальше направо. Если успеем проскочить…
— Откуда взялась еще одна армия?
— Это батюшкина армия, — сообщила принцесса Алена.
— Ты уверена?
— Конечно. Вот там виднеется стяг дружины думного боярина Игната Растрыгина. А вон и державный стяг.
— Ура!
Через полтора часа мы с великим трудом добились встречи с воеводой Кондратием, поскольку хорошо знакомого царевне боярина Растрыгина с войском не оказалось, он решил остаться в Царьграде, дабы пребывать подле царя в сию тяжкую годину.
Узнав царевну, воевода прослезился, припал к ее ногам и облобызал их.
— Какое счастье, какое счастье!
Отобрав полсотни лучших солдат из своей личной гвардии, воевода назначил их в эскорт царевне, которую было решено отправить в столицу незамедлительно. Для этих целей Кондратий не пожалел собственную походную карету, в которой можно было перемещаться с относительным комфортом.
С таким эскортом Аленка могла не бояться ни банд лихих людей, ни зверей диких, но для собственного спокойствия я попросил волкодлаков и ведьм проводить ее до стольного Царьграда. За всей этой суетой мне не удалось и на минутку остаться с Аленушкой наедине, чтобы объясниться, развеять возникшее недоразумение.
Воевода посоветовал отправиться с царевной, дабы от радости великой царь-батюшка простил мне все мои прежние прегрешения и обласкал превелико, по-царски. Ибо Далдон во гневе строг, но справедлив, в радости — щедр душой и великодушен. Вот о том годе пожаловал послу какому-то заморскому корону с чела царского. Во каков государь! Правда, корону ту на границе конфисковали, поскольку достояние царское, и назад воротили. Но это уж, как говорится, к делу не относится.
Тем временем воинство заняло свою позицию. Из-за неровности рельефа две армии замерли не лицом к лицу, а градусов под сто двадцать.
Ударяя мечами о бляхи на щитах, армии принялись кричать кто во что горазд, разогревая себя перед битвой, в непрерывной какофонии черпая чувство своей общности с этой огромной силой, что ратью зовется.
К воеводе подскочил его оруженосец и скороговоркой выпалил:
— Нашего бойца на битву вызывают. На поединок выходит их лучший боец — сам Чудо-Юдо.
У воеводы вытянулось лица.
— Кто же сможет совладать с ним?
— Есть добровольцы, — сообщил адъютант. — Велите позвать?
— Зови.
Пред наши очи предстали два десятка богатырей. Все как на подбор: косая сажень в плечах, руки, способные камень в песок раскрошить, ноги как колонны — такого и конем с места не стронешь. Булавы и мечи на поясе богатырские — простому человеку такой от земли не поднять, копья из цельного дерева, металлом обитые.
— Добровольцы? — улыбаясь по-отцовски, спросил воевода Кондратий.
— Добровольцы.
— Постоите за честь царя и державы?
— Готовы во славу государеву головы сложить.
И без подсказок стало понятно, что на победу они не рассчитывают, считая противника непобедимым.
И тут меня такая обида и злость взяли, что просто мочи нет.
— Это мой бой, — сказал я, запрыгивая в седло и обнажая меч-кладенец.
— Удачи! — только и молвил воевода. Оглянувшись на карету, я увидел, как мелькнуло в окне милое личико, затем она тронулась и понеслась прочь в сопровождении всадников, волков и ведьм.
Пришпорив Урагана, я протиснулся через ряды почтительно расступившегося ополчения, отказался от предложенного копья — все равно пользоваться им не умею — и под ободряющие крики воинства предстал пред Чудом-Юдом, восседающим на черном коне.
Узнав меня, он на миг смешался, затем произнес:
— Сегодня ты умрешь первым, а потом они.
— Ты решил меня до смерти своими тупыми репликами довести?
Взревев, Чудо-Юдо послал своего коня вперед, выставив копье.
— Смерть угнетателям! — заорал я и направил коня в сторону Чуда-Юда.
Комья земли брызнули из-под копыт наших коней, подбадривающие крики обеих армий отдалились, заглушенные свистом ветра в ушах и гулким стуком неистово бьющегося сердца.
Уклонившись от копья, я попытался достать противника мечом, но он уже проскочил довольно далеко и теперь поспешно разворачивал коня.
Смерив друг друга взглядами, мы приготовились к второму раунду.
На этот раз то ли противник был точнее, то ли я менее проворен, но копье зацепило плечо, скользнув по кольчуге и едва не выбив меня из седла.
Однако Чудо-Юдо тоже сплоховал, наконечник его копья качнулся вниз и воткнулся в землю. С треском копье преломилось.
— Есть, — отметили невидимые жильцы моей тени.
Отбросив обломок копья, шестиглавый монстр яростно взревел, разворачивая коня, выхватил меч и разинул все свои пасти.
Наши кони столкнулись грудью, копыта взбороздили землю, разбрасывая во все стороны комья земли. Ураган попытался укусить черного противника, тот ответил тем же.
Чудо-Юдо с легкостью отбил мой удар и схватил когтистой лапой за плечо. Кольчугу он мне не прорвал, но больно было ужасно.
Кони, гарцуя, стали боком друг к другу. Мой противник оказался в непосредственной близости. Он выдернул меня из седла и прижал к груди, намереваясь загрызть. Боднув лбом, я свернул челюсть одной из его голов. Его клыки рассекли кожу на моем лбу, и все подернулось кровавой пеленой. Одна из его пастей железным капканом сомкнулась на моих ребрах, вторая клацнула у самого уха, третья сомкнулась на шее, лишь чудом не зацепив артерии. Чувствуя, что сейчас меня просто сжуют заживо, я попытался освободиться. От моего рывка черный конь не удержался на ногах. Он опрокинулся набок. Чудо-Юдо оказался сверху, придавив меня своим весом. Ребра захрустели, пальцы рефлекторно сжали рукоять меча. Сквозь ватную пелену до меня донесся хлопок выстрела. Что-то ударило в живот. В глазах потемнело.
Внезапно вся вражеская армия ринулась вперед.
Мамочки! Да они пройдутся по мне, как бетоноукладочный каток по зазевавшемуся воробью. Только мокрое место останется.
Но тут сознание окончательно померкло, оставив многострадальное тело на растерзание сему миру.
Часть V
ВОЛХВАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ…
Глава 27
ЦАРСКАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ
Как мне быть? До казни палача благодарить рано, а после…
Вежливая жертва
Может, все-таки был прав восточный мудрец, породив сомнение в том, кто ты на самом деле: «Человек, которому снится, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она человек»? А если присовокупить к этому еще одно мудрствование: «Существую лишь я, все же остальное: люди, звери, природа… мир наконец — не больше, чем мой сон»? Это что же получается? Я бабочка, которой снится, что она человек, которого окружает плод его воображения; не люди — призраки сновидения; не история — сжатая в миг вечность бытия… Как-то все это грустно. А вдруг этот человек, который снится бабочке, проснется — он же окажется один в пустоте, а это форменный кошмар!
И кто в этой цепочке я? Один из тех, кто снится человеку? Сам человек? Или бабочка? Затрудняюсь ответить, но одно знаю точно: «я» проснулся. Вот сейчас открою глаза… а вокруг пустота. То-то смеху будет. Или, не знаю, что лучше (сознание у меня все же человеческое, а кто знает, какое оно у бабочки?), вокруг поле васильков разных, одуванчиков, а рядом порхают такие же ветреные насекомые, и каждая вышла из кокона, где ей снилось, что она человек, которому снится целый мир вокруг. Здесь я план перевыполнил: мне приснилось, что вокруг не один мир — множество… тоже мне — стахановец воображаемого фронта борьбы за придуманную вселенную.
Чтобы определить, в котором же из миров я нахожусь, поскольку память не спешит предоставить мне эту информацию, нужно сделать одно крохотное усилие — открыть глаза.
Медленно, превозмогая страшную тяжесть век, открываю…
— А-а-а!!!
Не может быть.
Вокруг ПУСТОТА. Пустота!!!
Мысли бешеным галопом несутся, но все по кругу. Наконец ужас немного отступает, и я начинаю ворочать неповоротливыми извилинами. Сперва одной, которая тут же сообщает, что я голоден. Это уже хорошо. Значит, я существую. Не в том смысле, что раз голоден, а в том — поскольку мыслю.
Думай! Думай…
Да ладно мир. Нет, и не надо. Но как узнать, кто я? Зрение не помогает — вместе с миром исчезли и светила. Обоняние? Принюхиваюсь… Фу! Какая вонь… Запах наводит на мысль о свиньях. Но отбросим это. Ограничимся двумя вариантами: человек или бабочка. От слуха пользы не больше, чем от зрения. Только пустота вокруг. Попробуем. Точно! Нужно попробовать… на ощупь можно установить истину. Пытаюсь поднять руку, но не могу пошевелить ею. Чувствую, она есть, а не могу. Пробую вторую, третью, четвертую… Все? Так! Всего четыре конечности… Рассудим логически. Четыре конечности, управляемые разумом, та, что с чувствами, — не в счет. У человека или у бабочки? Рассудили. Попробуем с другой стороны.
— Э-ге-гей! — вскричал я.
— Сам ты гей, — обиделось эхо.
— Заткнись! Какое противное эхо — весь мир пропал, а оно нет.
— Кого нет? — переспросило эхо. — И чего это ты орешь, привязал сильно? Так и скажи…
— Жалко, что ты слепое, эхо…
— И совсем не слепое. Я и одним глазом все вижу.
— А двумя в два раза больше видел бы, — промурлыкал голос за моим левым плечом.
Но эхо этого голоса не услышало. Оно продолжало ворчливо расуждать о природе оптических явлений. Как будто это теперь, когда мир исчез, имеет какое-то значение.
Может, эхо или голос знает, кто я. Спросить, что ли?
— Я человек?
— Ты преступник, — сообщило эхо. «Темнит», — понял я. Преступником может быть и бабочка. Как бы это похитрее выведать?
Что-то зачесалось плечо. Я пошевелил им. Что это такое шероховатое? Крылья?! Выходит, я бабочка…
— Чего замолчал? — поинтересовалось эхо и хлопнуло меня по груди.
— Задумался, — машинально ответил я, размышляя: откуда у эха руки?
Может, какая мутация? В нашу милую беседу вмешался посторонний шум, какие-то голоса.
— Почему на нем мешок? — гневно выкрикнул мужской голос.
— Так перед казнью… — начало оправдываться эхо.
— Снять немедленно! — повелел голос.
— Так ему, — поддакнули из-за правого плеча.
— Промеж рогов, — добавили слева. Почему столько голосов? Какой мешок?
Вопрос о мешке отпал, как только что-то грубое скользнуло по моему лицу, дернув волосы и добавив зловонных ароматов.
Оказывается, вокруг не пустота. Скользнув взглядом по фигурам напротив, щурюсь и опускаю взгляд ниже. Ноги, туловище, разбросанные в стороны руки, лица не видно, но и так ясно, что я не бабочка.
— Человек! — обрадованно кричу я.
— Вот так всегда, — ворчит одноглазое эхо, одетое в черные шаровары, красный фартук и черный же колпак, лихо сдвинутый на затылок. — Если я палач, то и обзываться можно, а как только кто другой, так сразу человек.
— Заткнись, — одновременно взревели мы с молодым, богато одетым посетителем.
Еще один гость все так же безучастно продолжал стоять в темном углу. Опущенный капюшон скрывает лицо, свободный покрой плаща прекрасно маскирует фигуру — не определишь, кто перед тобой.
Присмотревшись к лицу молодого человека, я с удивлением заметил, что он из моего сна. Тьфу ты! Из сна той бабочки, которая снилась мне… или которой снилось, что я — это она, или… совсем запутался. Вот что бывает, когда заканчиваются сны.
— Софон? — удивленно спросил я.
— Прогуляйся до сторожки, — посоветовал чародей палачу.
— Я только царю-батюшке подчиняюсь. — Мастер клещей и костедробилок гордо выпятил грудь.
— Считаю до трех, — предупредил Софон. — Раз… на счет три превращу в крысу… два… три.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Со мной остались два чародея и Конан, который, получив меч, на глазах преобразился, взгляд стал осмысленным, несвязное бормотание сменилось вполне разумными словами.
Бросив взгляд на брошенный лагерь, я парой точных ударов перерубил веревки, которыми были привязаны волы. Если им повезет и не съедят их вечно голодные вояки Кощеевы, может, достанутся какому селянину — рачительный попадется, откормит и будет имущество свое преумножать, а нет — такова, знать, судьба.
Все это происходило под крики вражеского войска, которое почему-то как стояло, так и осталось стоять, выражая свое отношение к нам лишь в словесной, по большей части нелитературной форме.
Взлетев на холм, мы едва не налетели на остановившихся волкодлаков, над головами которых неподвижно зависли ведьмы.
— Почему остановились?!
— Армия.
Это я уже и сам увидел.
Нам наперерез из расположенной по левой стороне низины поднимался плотный строй воинов. Мой взгляд метнулся по сторонам. Промедление смерти подобно. Единственный пока еще свободный путь — через вершину соседнего холма и дальше направо. Если успеем проскочить…
— Откуда взялась еще одна армия?
— Это батюшкина армия, — сообщила принцесса Алена.
— Ты уверена?
— Конечно. Вот там виднеется стяг дружины думного боярина Игната Растрыгина. А вон и державный стяг.
— Ура!
Через полтора часа мы с великим трудом добились встречи с воеводой Кондратием, поскольку хорошо знакомого царевне боярина Растрыгина с войском не оказалось, он решил остаться в Царьграде, дабы пребывать подле царя в сию тяжкую годину.
Узнав царевну, воевода прослезился, припал к ее ногам и облобызал их.
— Какое счастье, какое счастье!
Отобрав полсотни лучших солдат из своей личной гвардии, воевода назначил их в эскорт царевне, которую было решено отправить в столицу незамедлительно. Для этих целей Кондратий не пожалел собственную походную карету, в которой можно было перемещаться с относительным комфортом.
С таким эскортом Аленка могла не бояться ни банд лихих людей, ни зверей диких, но для собственного спокойствия я попросил волкодлаков и ведьм проводить ее до стольного Царьграда. За всей этой суетой мне не удалось и на минутку остаться с Аленушкой наедине, чтобы объясниться, развеять возникшее недоразумение.
Воевода посоветовал отправиться с царевной, дабы от радости великой царь-батюшка простил мне все мои прежние прегрешения и обласкал превелико, по-царски. Ибо Далдон во гневе строг, но справедлив, в радости — щедр душой и великодушен. Вот о том годе пожаловал послу какому-то заморскому корону с чела царского. Во каков государь! Правда, корону ту на границе конфисковали, поскольку достояние царское, и назад воротили. Но это уж, как говорится, к делу не относится.
Тем временем воинство заняло свою позицию. Из-за неровности рельефа две армии замерли не лицом к лицу, а градусов под сто двадцать.
Ударяя мечами о бляхи на щитах, армии принялись кричать кто во что горазд, разогревая себя перед битвой, в непрерывной какофонии черпая чувство своей общности с этой огромной силой, что ратью зовется.
К воеводе подскочил его оруженосец и скороговоркой выпалил:
— Нашего бойца на битву вызывают. На поединок выходит их лучший боец — сам Чудо-Юдо.
У воеводы вытянулось лица.
— Кто же сможет совладать с ним?
— Есть добровольцы, — сообщил адъютант. — Велите позвать?
— Зови.
Пред наши очи предстали два десятка богатырей. Все как на подбор: косая сажень в плечах, руки, способные камень в песок раскрошить, ноги как колонны — такого и конем с места не стронешь. Булавы и мечи на поясе богатырские — простому человеку такой от земли не поднять, копья из цельного дерева, металлом обитые.
— Добровольцы? — улыбаясь по-отцовски, спросил воевода Кондратий.
— Добровольцы.
— Постоите за честь царя и державы?
— Готовы во славу государеву головы сложить.
И без подсказок стало понятно, что на победу они не рассчитывают, считая противника непобедимым.
И тут меня такая обида и злость взяли, что просто мочи нет.
— Это мой бой, — сказал я, запрыгивая в седло и обнажая меч-кладенец.
— Удачи! — только и молвил воевода. Оглянувшись на карету, я увидел, как мелькнуло в окне милое личико, затем она тронулась и понеслась прочь в сопровождении всадников, волков и ведьм.
Пришпорив Урагана, я протиснулся через ряды почтительно расступившегося ополчения, отказался от предложенного копья — все равно пользоваться им не умею — и под ободряющие крики воинства предстал пред Чудом-Юдом, восседающим на черном коне.
Узнав меня, он на миг смешался, затем произнес:
— Сегодня ты умрешь первым, а потом они.
— Ты решил меня до смерти своими тупыми репликами довести?
Взревев, Чудо-Юдо послал своего коня вперед, выставив копье.
— Смерть угнетателям! — заорал я и направил коня в сторону Чуда-Юда.
Комья земли брызнули из-под копыт наших коней, подбадривающие крики обеих армий отдалились, заглушенные свистом ветра в ушах и гулким стуком неистово бьющегося сердца.
Уклонившись от копья, я попытался достать противника мечом, но он уже проскочил довольно далеко и теперь поспешно разворачивал коня.
Смерив друг друга взглядами, мы приготовились к второму раунду.
На этот раз то ли противник был точнее, то ли я менее проворен, но копье зацепило плечо, скользнув по кольчуге и едва не выбив меня из седла.
Однако Чудо-Юдо тоже сплоховал, наконечник его копья качнулся вниз и воткнулся в землю. С треском копье преломилось.
— Есть, — отметили невидимые жильцы моей тени.
Отбросив обломок копья, шестиглавый монстр яростно взревел, разворачивая коня, выхватил меч и разинул все свои пасти.
Наши кони столкнулись грудью, копыта взбороздили землю, разбрасывая во все стороны комья земли. Ураган попытался укусить черного противника, тот ответил тем же.
Чудо-Юдо с легкостью отбил мой удар и схватил когтистой лапой за плечо. Кольчугу он мне не прорвал, но больно было ужасно.
Кони, гарцуя, стали боком друг к другу. Мой противник оказался в непосредственной близости. Он выдернул меня из седла и прижал к груди, намереваясь загрызть. Боднув лбом, я свернул челюсть одной из его голов. Его клыки рассекли кожу на моем лбу, и все подернулось кровавой пеленой. Одна из его пастей железным капканом сомкнулась на моих ребрах, вторая клацнула у самого уха, третья сомкнулась на шее, лишь чудом не зацепив артерии. Чувствуя, что сейчас меня просто сжуют заживо, я попытался освободиться. От моего рывка черный конь не удержался на ногах. Он опрокинулся набок. Чудо-Юдо оказался сверху, придавив меня своим весом. Ребра захрустели, пальцы рефлекторно сжали рукоять меча. Сквозь ватную пелену до меня донесся хлопок выстрела. Что-то ударило в живот. В глазах потемнело.
Внезапно вся вражеская армия ринулась вперед.
Мамочки! Да они пройдутся по мне, как бетоноукладочный каток по зазевавшемуся воробью. Только мокрое место останется.
Но тут сознание окончательно померкло, оставив многострадальное тело на растерзание сему миру.
Часть V
ВОЛХВАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ…
Глава 27
ЦАРСКАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ
Как мне быть? До казни палача благодарить рано, а после…
Вежливая жертва
Может, все-таки был прав восточный мудрец, породив сомнение в том, кто ты на самом деле: «Человек, которому снится, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она человек»? А если присовокупить к этому еще одно мудрствование: «Существую лишь я, все же остальное: люди, звери, природа… мир наконец — не больше, чем мой сон»? Это что же получается? Я бабочка, которой снится, что она человек, которого окружает плод его воображения; не люди — призраки сновидения; не история — сжатая в миг вечность бытия… Как-то все это грустно. А вдруг этот человек, который снится бабочке, проснется — он же окажется один в пустоте, а это форменный кошмар!
И кто в этой цепочке я? Один из тех, кто снится человеку? Сам человек? Или бабочка? Затрудняюсь ответить, но одно знаю точно: «я» проснулся. Вот сейчас открою глаза… а вокруг пустота. То-то смеху будет. Или, не знаю, что лучше (сознание у меня все же человеческое, а кто знает, какое оно у бабочки?), вокруг поле васильков разных, одуванчиков, а рядом порхают такие же ветреные насекомые, и каждая вышла из кокона, где ей снилось, что она человек, которому снится целый мир вокруг. Здесь я план перевыполнил: мне приснилось, что вокруг не один мир — множество… тоже мне — стахановец воображаемого фронта борьбы за придуманную вселенную.
Чтобы определить, в котором же из миров я нахожусь, поскольку память не спешит предоставить мне эту информацию, нужно сделать одно крохотное усилие — открыть глаза.
Медленно, превозмогая страшную тяжесть век, открываю…
— А-а-а!!!
Не может быть.
Вокруг ПУСТОТА. Пустота!!!
Мысли бешеным галопом несутся, но все по кругу. Наконец ужас немного отступает, и я начинаю ворочать неповоротливыми извилинами. Сперва одной, которая тут же сообщает, что я голоден. Это уже хорошо. Значит, я существую. Не в том смысле, что раз голоден, а в том — поскольку мыслю.
Думай! Думай…
Да ладно мир. Нет, и не надо. Но как узнать, кто я? Зрение не помогает — вместе с миром исчезли и светила. Обоняние? Принюхиваюсь… Фу! Какая вонь… Запах наводит на мысль о свиньях. Но отбросим это. Ограничимся двумя вариантами: человек или бабочка. От слуха пользы не больше, чем от зрения. Только пустота вокруг. Попробуем. Точно! Нужно попробовать… на ощупь можно установить истину. Пытаюсь поднять руку, но не могу пошевелить ею. Чувствую, она есть, а не могу. Пробую вторую, третью, четвертую… Все? Так! Всего четыре конечности… Рассудим логически. Четыре конечности, управляемые разумом, та, что с чувствами, — не в счет. У человека или у бабочки? Рассудили. Попробуем с другой стороны.
— Э-ге-гей! — вскричал я.
— Сам ты гей, — обиделось эхо.
— Заткнись! Какое противное эхо — весь мир пропал, а оно нет.
— Кого нет? — переспросило эхо. — И чего это ты орешь, привязал сильно? Так и скажи…
— Жалко, что ты слепое, эхо…
— И совсем не слепое. Я и одним глазом все вижу.
— А двумя в два раза больше видел бы, — промурлыкал голос за моим левым плечом.
Но эхо этого голоса не услышало. Оно продолжало ворчливо расуждать о природе оптических явлений. Как будто это теперь, когда мир исчез, имеет какое-то значение.
Может, эхо или голос знает, кто я. Спросить, что ли?
— Я человек?
— Ты преступник, — сообщило эхо. «Темнит», — понял я. Преступником может быть и бабочка. Как бы это похитрее выведать?
Что-то зачесалось плечо. Я пошевелил им. Что это такое шероховатое? Крылья?! Выходит, я бабочка…
— Чего замолчал? — поинтересовалось эхо и хлопнуло меня по груди.
— Задумался, — машинально ответил я, размышляя: откуда у эха руки?
Может, какая мутация? В нашу милую беседу вмешался посторонний шум, какие-то голоса.
— Почему на нем мешок? — гневно выкрикнул мужской голос.
— Так перед казнью… — начало оправдываться эхо.
— Снять немедленно! — повелел голос.
— Так ему, — поддакнули из-за правого плеча.
— Промеж рогов, — добавили слева. Почему столько голосов? Какой мешок?
Вопрос о мешке отпал, как только что-то грубое скользнуло по моему лицу, дернув волосы и добавив зловонных ароматов.
Оказывается, вокруг не пустота. Скользнув взглядом по фигурам напротив, щурюсь и опускаю взгляд ниже. Ноги, туловище, разбросанные в стороны руки, лица не видно, но и так ясно, что я не бабочка.
— Человек! — обрадованно кричу я.
— Вот так всегда, — ворчит одноглазое эхо, одетое в черные шаровары, красный фартук и черный же колпак, лихо сдвинутый на затылок. — Если я палач, то и обзываться можно, а как только кто другой, так сразу человек.
— Заткнись, — одновременно взревели мы с молодым, богато одетым посетителем.
Еще один гость все так же безучастно продолжал стоять в темном углу. Опущенный капюшон скрывает лицо, свободный покрой плаща прекрасно маскирует фигуру — не определишь, кто перед тобой.
Присмотревшись к лицу молодого человека, я с удивлением заметил, что он из моего сна. Тьфу ты! Из сна той бабочки, которая снилась мне… или которой снилось, что я — это она, или… совсем запутался. Вот что бывает, когда заканчиваются сны.
— Софон? — удивленно спросил я.
— Прогуляйся до сторожки, — посоветовал чародей палачу.
— Я только царю-батюшке подчиняюсь. — Мастер клещей и костедробилок гордо выпятил грудь.
— Считаю до трех, — предупредил Софон. — Раз… на счет три превращу в крысу… два… три.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50