Металл оцарапал его голень, и в груди рвануло, когда он упал плечом в грязь.
Солдат мигом оказался над ним. Лишившись меча, он занес над головой большой мокрый камень. «Если враг свалит тебя наземь, бей по коленям». Джек выбросил ногу, но попал не в колено, а в голень. Солдат откачнулся назад, силясь устоять на ногах. Джек встал, выставив нож перед собой, — тут он поскользнулся, его швырнуло на солдата, и нож оказался на одном уровне с пахом противника.
Джек сморщился, когда нож вошел в тело, — он собирался ударить в грудь. Солдат завопил как безумный. Кровь промочила ему штаны. Камень выпал из его руки, никому не причинив вреда. На этот раз Джек хорошо прицелился и направил нож прямо в сердце — славный, чистый удар. Когда он выдернул нож, солдат повалился.
С разрывающейся от боли грудью, дрожа с головы до ног, на грани паники, Джек пустился бежать. Надо было убраться отсюда. Он убил двух человек — его крики звучали у него в ушах, их кровь обагрила его одежду. Ровас потрудился на славу.
Даже не подобрав свои припасы, Джек бежал с места боя. Он мчался по грязи и колючим кустам, перескакивая через стволы и ветки, пока боль не одолела его вконец. Липкое тепло под камзолом сказало ему, что рана от стрелы открылась. Сунув нож за веревку, служившую ему поясом, Джек крепко нажал рукой на рану и сосчитал десять раз по сто. Кровь унялась, и камзол прилип к телу. Морщась, Джек оставил все как есть.
Он шел теперь медленно, на каждом шагу напрягая мускулы и волю. Сам того не сознавая, он подошел ближе к форту и сквозь поредевшие деревья увидел его серые каменные стены. Впереди виднелась дорога и главные ворота. Крыши над караульной не стало, и верхние ряды кладки рухнули со стен. На земле валялись кучи покрытого копотью камня. Что-то яркое привлекло взгляд Джека. Сначала он подумал, что это флаг, но, подойдя ближе, разглядел очертания свежеотесанной виселицы. На ней болтался человек в красном. Веревка медленно повернулась на ветру, и Джек даже на расстоянии узнал своего недолгого соседа по камере, болтуна Бринжа. Доврался до виселицы, голубчик.
Джек не питал к нему особой жалости.
Налетел резкий порыв ветра, пробрав Джека до костей. Отвернувшись от форта, Джек увидел вдали два холма. Освещенные солнцем, пробившимся сквозь дыру в тучах, они показались ему странно знакомыми. Он стоял и смотрел на них, пока не понял, что несколько месяцев смотрел на них с той стороны. Дом Роваса стоял в долине за холмами.
Убедившись, что дорога пуста, Джек перебежал через нее и снова укрылся в лесу.
Он шел несколько часов. Дождь перестал, похолодало, и лес совсем поредел. Джек почти не замечал всего этого. Вперив взор в точку между двумя холмами, он сосредоточился на одном: дойти.
* * *
Тавалиск внимательно разглядывал артишоки. По виду сразу можно сказать, насколько поспела их желтая мякоть. Широкое плоское донце должно лениво покоиться на блюде — плод как бы готов отдаться, подобно стареющей шлюхе. А колючие листья на макушке должны походить на богомолок в исповедальне: им так не терпится расстаться со своими грехами, что те так и трепещут, спелые, у них на губах.
Архиепископ занес над блюдом руку, выбирая. Все артишоки казались так хороши, что он уже собирался прибегнуть к считалке, но тут вошел Гамил.
— Как, без стука? — тонким сердитым голосом вскричал Тавалиск.
— Тут такие новости, ваше преосвященство... — выдохнул секретарь.
— Нет таких новостей, Гамил, которые оправдывали бы столь бесцеремонное вторжение ко мне. Нет их в природе. А теперь помолчи, пока я не прикажу тебе говорить.
Архиепископ взял ближайший плод и раздраженно оборвал листья. Он не собирался жевать их, как какой-нибудь бедняк, — его интересовала только сердцевина. Вместо этого он швырнул ими в Гамила, убедившись предварительно, что они хорошо помаслены, — теплое оливковое масло почти невозможно отмыть от шелка.
Показалась середка, желтая, как моча, и блестящая, как топаз. Он положил немного в рот. Овощ, нежнее которого нет, так и таял на языке.
— Ладно, говори, Гамил. Молчание тебе не к лицу. Ты точно марльсская колбаса — плохо начинен и мяса в тебе мало. — По правде сказать, Тавалиску не терпелось услышать новости, но он не хотел в этом сознаваться.
— Наше ополчение перехватило гонца, следующего в Вальдис, — он вез письмо к самому Тирену.
— От кого? От герцога Бренского? От Баралиса?
— Оно не подписано, и печати на нем нет, ваше преосвященство, но гонец говорит как житель Королевств, и его ливрея расшита золотом.
— Давай сюда письмо. — Тавалиск в волнении вытер руки о собственное платье.
Гамил достал из мешка у себя на боку пергаментный свиток и подал архиепископу. Тот несколько минут изучал его, потом положил на стол.
— Известно тебе, что письмо от Кайлока?
— Я догадываюсь, ваше преосвященство.
— Насколько я понял, он стакнулся с Вальдисом. Тирен шлет рыцарей в Халькус сражаться на его стороне, а взамен Кайлок обещает ордену исключительные права в северо-восточной торговле и долю в военной добыче.
— Я тоже думаю, что договор уже заключен, ваше преосвященство. Не далее как утром я получил донесение из Камле — восемь десятков рыцарей проследовали через город, направляясь на север.
— И наше ополчение пропустило их?
— Нам не оставалось ничего другого, ваше преосвященство. Наши силы рассеяны, а рыцарей было слишком много.
— Гм-м. — Тавалиск обрывал новый артишок. — Вооружены по-военному?
— Боевые кони, доспехи, полный набор оружия.
— Стало быть, едут воевать?
— По всей видимости, ваше преосвященство.
Тавалиск, добравшись до середки, расквасил ее кулаком.
— Да, новый король непредсказуем. Сперва вторжение, потом тайный сговор с Тиреном. Молодой Кайлок — настоящая темная лошадка.
— И что же ваше преосвященство думает предпринять?
— Обнародовать это письмо вряд ли стоит. — Тавалиск отер мякоть с руки. — Оно не подписано, и Кайлок просто отречется от него. — Он налил себе вина. — Однако занятно будет передать его в руки герцога Бренского. Бьюсь об заклад, он и слыхом не слыхивал об этом союзе, и, когда он узнает о нем... всякое может случиться.
— Письмо поставит его в щекотливое положение, ваше преосвященство. Он открыто поддерживает орден, и все подумают, будто это он попросил Тирена помочь Кайлоку.
— Ты совершенно прав, Гамил. Когда эта новость станет общим достоянием, всем покажется, что это герцог тайно стремится поставить Халькус на колени. — Тавалиск выпил вина, приходя все в большее возбуждение. — Аннису и Высокому Граду такое придется явно не по вкусу. Они усмотрят в этом доказательство, что герцог намерен создать на Севере большую империю, куда войдут Брен, Королевства и Халькус, а там, глядишь, и упомянутые два города окажутся в ней.
— Аннис и Высокий Град уже не скрывают, что готовятся к войне, ваше преосвященство. По их улицам открыто маршируют солдаты. На прошлой неделе мы перехватили груз, шедший в Высокий Град: восемь крытых повозок со смолой, серой и негашеной известью.
— Начинка для осадных снарядов, — улыбнулся Тавалиск. — Как интересно! Надеюсь, мы пропустили этот груз?
— После взятия крупной пошлины, ваше преосвященство.
— Пошлины? — Архиепископ поднес бокал к губам и обнаружил, что тот пуст. Неужто он столько выпил?
— За одну повозку взяли, как за три. Это справедливо. Купец не возражал. Он сказал, что следом идут еще караваны.
— Вот как? Видно, Высокий Град всерьез готовится к войне. — Тавалиск провел пальцем по краю бокала. — И понятно, раз он зажат между Халькусом и Бреном.
— Будь письмо подписано, ваше преосвященство, его было бы достаточно, чтобы начать большую войну.
— Она и так начнется, Гамил. С помощью Тирена. Вот Кайлок подходит к столице. Рыцари сидят в Хелче уже пять лет, будто бы ведя переговоры о мире. За такой срок они должны изучить оборону замка как свои пять пальцев. А Тирен наверняка поставляет Кайлоку не только людей, но и сведения. — Бокал выскользнул из руки Тавалиска и со звоном разбился о плиты пола.
Гамил без дальнейших указаний опустился на колени и принялся подбирать осколки около ног архиепископа. Вид сгорбленного Гамила был слишком большим искушением, и Тавалиск поставил ногу на спину секретарю.
— Если рассудить, молодой Кайлок поступил весьма разумно, когда лег в постель с Тиреном. А вот со стороны Тирена это не так уж умно. Он впутался в войну, которую никак не назовешь благородной: в Халькусе убивают женщин и детей, разрушают до основания города. Рыцари не могут не задуматься над правотой своего главы.
— Но они присягнули Тирену на верность, ваше преосвященство, — сказал Гамил, вынужденный стоять на четвереньках, как собака, под пятой архиепископа. — Послушание — один из столпов, на которых держится Вальдис.
— Если бы я нуждался в уроках, Гамил, то пригласил бы ученого, а не слугу. — Тавалиск вдавил каблук в спину Гамила. — Тирен превратил своих рыцарей в наемников — сперва он продавал их услуги Брену, а теперь Королевствам. Столпы столпами, но в Вальдисе должны быть люди, которым не нравится такое положение вещей, и недолгое время спустя они выразят свое недовольство открыто. Никто не поднимает больше шуму, чем эти моралисты.
— Возможно, Кайлок обещал им новообращенных, ваше преосвященство.
Тавалиск снял ногу со спины секретаря — Гамил в кои-то веки сказал нечто умное.
— Ты хочешь сказать: «Сражайтесь за нас, и мы в случае победы все примкнем к вальдисской секте»?
Гамил кивнул и встал.
— Секта, быть может, слишком сильное слово, ваше преосвященство, — ведь вера Вальдиса во многом сходна с нашей, просто они строже соблюдают ее заветы.
— Я вижу, Гамил, ты решил поучить меня заодно и теологии. По-моему, ты ошибся призванием.
— Должен признаться, ваше преосвященство, науки всегда интересовали меня.
— Я имел в виду не науки, Гамил, а должность городского глашатая — это он всегда выкрикивает то, что и так всем известно, — сладко улыбнулся Тавалиск. — Однако тебе пора. Ступай и постарайся выяснить, если ли правда в том, что Тирен метит в религиозные вожди Севера. А письмо перешли с самым быстрым гонцом герцогу Бренскому. Впрочем, нет, не с гонцом — с птицей. Здесь быстрота решает все.
— Но голубь не поднимет его, ваше преосвященство.
Архиепископ тяжело вздохнул.
— Я приду вслед за тобой и внушу что нужно орлу. Но это изнурит меня, и вечером я не смогу благословить семерых странников.
— Можно ограничиться благословением двух или трех.
Гамил позволял себе слишком многое — обряд благословения семерых странников существовал в Рорне уже несколько столетий. Раз в год городские ворота закрываются от полудня до полуночи — а когда они открываются, то первые семеро чужестранцев, вошедшие в них, благословляются архиепископом; юные девы омывают их святой водой, и сам престарелый герцог вручает им по семь золотых монет. Это скорее торговый, чем религиозный обряд, и введен он с целью показать, что Рорн охотно принимает зарубежных купцов и зарубежные деньги.
Этот праздник весьма любим в народе — возможно, из-за присутствия мокрых полунагих дев, — и готовятся к нему месяцами. В этот день каждый ребенок съедает семь вишен, каждый мужчина выпивает семь стаканов вина, а каждая женщина надевает на руки семь браслетов. Предложение Гамила благословить двух-трех странников вместо семи граничит с кощунством.
— Заплати той старой карге на кухне, и пусть орлом займется она. Сам я не имею возможности. — Публичными церемониями нельзя пренебрегать, особенно теперь, когда он особенно нуждается в народной поддержке. В случае войны рорнцы должны довериться ему полностью — иначе он не сможет управлять событиями. Кроме того, ворожить самому опасно: его всегда могут застать за этим делом. Лучше поручить такую работу другому — в случае чего на этого другого и свалят вину.
— Что-нибудь еще, ваше преосвященство?
Тавалиск смерил секретаря холодным взглядом.
— Раз ты преподал мне сегодня столько уроков, Гамил, то и я преподам тебе один — урок для зарвавшегося слуги.
* * *
Джек осваивал науку сосредотачиваться на чем-то одном. Боль, усталость, голод и жажда чувствовались, но смутно, как во сне. Он был точно пьян — не тем хмелем, который делает мысли легкими, а тем, что будто свинцом наливает голову и ноги. Это напоминало Джеку о тех временах, когда мастер Фраллит заставал его пьяным. После обильных возлияний и последующей трепки в сочетании с руганью Джек чувствовал себя очень странно и телом, и духом.
Он улыбнулся про себя. Теперь он почти тосковал по тем трепкам. Замок Харвелл в воспоминаниях представлялся ему тихой гаванью, где заботы пустячны, а жизнь проста и даже скучна немного.
Сейчас он охотно поскучал бы чуточку. Снова пошел дождь, рассекая воздух тяжелыми гневными струями. Ветер вился вокруг ног, словно назойливая собачонка, и было не по-весеннему холодно. В такую ночь хорошо сидеть у огня, а не искать приключений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Солдат мигом оказался над ним. Лишившись меча, он занес над головой большой мокрый камень. «Если враг свалит тебя наземь, бей по коленям». Джек выбросил ногу, но попал не в колено, а в голень. Солдат откачнулся назад, силясь устоять на ногах. Джек встал, выставив нож перед собой, — тут он поскользнулся, его швырнуло на солдата, и нож оказался на одном уровне с пахом противника.
Джек сморщился, когда нож вошел в тело, — он собирался ударить в грудь. Солдат завопил как безумный. Кровь промочила ему штаны. Камень выпал из его руки, никому не причинив вреда. На этот раз Джек хорошо прицелился и направил нож прямо в сердце — славный, чистый удар. Когда он выдернул нож, солдат повалился.
С разрывающейся от боли грудью, дрожа с головы до ног, на грани паники, Джек пустился бежать. Надо было убраться отсюда. Он убил двух человек — его крики звучали у него в ушах, их кровь обагрила его одежду. Ровас потрудился на славу.
Даже не подобрав свои припасы, Джек бежал с места боя. Он мчался по грязи и колючим кустам, перескакивая через стволы и ветки, пока боль не одолела его вконец. Липкое тепло под камзолом сказало ему, что рана от стрелы открылась. Сунув нож за веревку, служившую ему поясом, Джек крепко нажал рукой на рану и сосчитал десять раз по сто. Кровь унялась, и камзол прилип к телу. Морщась, Джек оставил все как есть.
Он шел теперь медленно, на каждом шагу напрягая мускулы и волю. Сам того не сознавая, он подошел ближе к форту и сквозь поредевшие деревья увидел его серые каменные стены. Впереди виднелась дорога и главные ворота. Крыши над караульной не стало, и верхние ряды кладки рухнули со стен. На земле валялись кучи покрытого копотью камня. Что-то яркое привлекло взгляд Джека. Сначала он подумал, что это флаг, но, подойдя ближе, разглядел очертания свежеотесанной виселицы. На ней болтался человек в красном. Веревка медленно повернулась на ветру, и Джек даже на расстоянии узнал своего недолгого соседа по камере, болтуна Бринжа. Доврался до виселицы, голубчик.
Джек не питал к нему особой жалости.
Налетел резкий порыв ветра, пробрав Джека до костей. Отвернувшись от форта, Джек увидел вдали два холма. Освещенные солнцем, пробившимся сквозь дыру в тучах, они показались ему странно знакомыми. Он стоял и смотрел на них, пока не понял, что несколько месяцев смотрел на них с той стороны. Дом Роваса стоял в долине за холмами.
Убедившись, что дорога пуста, Джек перебежал через нее и снова укрылся в лесу.
Он шел несколько часов. Дождь перестал, похолодало, и лес совсем поредел. Джек почти не замечал всего этого. Вперив взор в точку между двумя холмами, он сосредоточился на одном: дойти.
* * *
Тавалиск внимательно разглядывал артишоки. По виду сразу можно сказать, насколько поспела их желтая мякоть. Широкое плоское донце должно лениво покоиться на блюде — плод как бы готов отдаться, подобно стареющей шлюхе. А колючие листья на макушке должны походить на богомолок в исповедальне: им так не терпится расстаться со своими грехами, что те так и трепещут, спелые, у них на губах.
Архиепископ занес над блюдом руку, выбирая. Все артишоки казались так хороши, что он уже собирался прибегнуть к считалке, но тут вошел Гамил.
— Как, без стука? — тонким сердитым голосом вскричал Тавалиск.
— Тут такие новости, ваше преосвященство... — выдохнул секретарь.
— Нет таких новостей, Гамил, которые оправдывали бы столь бесцеремонное вторжение ко мне. Нет их в природе. А теперь помолчи, пока я не прикажу тебе говорить.
Архиепископ взял ближайший плод и раздраженно оборвал листья. Он не собирался жевать их, как какой-нибудь бедняк, — его интересовала только сердцевина. Вместо этого он швырнул ими в Гамила, убедившись предварительно, что они хорошо помаслены, — теплое оливковое масло почти невозможно отмыть от шелка.
Показалась середка, желтая, как моча, и блестящая, как топаз. Он положил немного в рот. Овощ, нежнее которого нет, так и таял на языке.
— Ладно, говори, Гамил. Молчание тебе не к лицу. Ты точно марльсская колбаса — плохо начинен и мяса в тебе мало. — По правде сказать, Тавалиску не терпелось услышать новости, но он не хотел в этом сознаваться.
— Наше ополчение перехватило гонца, следующего в Вальдис, — он вез письмо к самому Тирену.
— От кого? От герцога Бренского? От Баралиса?
— Оно не подписано, и печати на нем нет, ваше преосвященство, но гонец говорит как житель Королевств, и его ливрея расшита золотом.
— Давай сюда письмо. — Тавалиск в волнении вытер руки о собственное платье.
Гамил достал из мешка у себя на боку пергаментный свиток и подал архиепископу. Тот несколько минут изучал его, потом положил на стол.
— Известно тебе, что письмо от Кайлока?
— Я догадываюсь, ваше преосвященство.
— Насколько я понял, он стакнулся с Вальдисом. Тирен шлет рыцарей в Халькус сражаться на его стороне, а взамен Кайлок обещает ордену исключительные права в северо-восточной торговле и долю в военной добыче.
— Я тоже думаю, что договор уже заключен, ваше преосвященство. Не далее как утром я получил донесение из Камле — восемь десятков рыцарей проследовали через город, направляясь на север.
— И наше ополчение пропустило их?
— Нам не оставалось ничего другого, ваше преосвященство. Наши силы рассеяны, а рыцарей было слишком много.
— Гм-м. — Тавалиск обрывал новый артишок. — Вооружены по-военному?
— Боевые кони, доспехи, полный набор оружия.
— Стало быть, едут воевать?
— По всей видимости, ваше преосвященство.
Тавалиск, добравшись до середки, расквасил ее кулаком.
— Да, новый король непредсказуем. Сперва вторжение, потом тайный сговор с Тиреном. Молодой Кайлок — настоящая темная лошадка.
— И что же ваше преосвященство думает предпринять?
— Обнародовать это письмо вряд ли стоит. — Тавалиск отер мякоть с руки. — Оно не подписано, и Кайлок просто отречется от него. — Он налил себе вина. — Однако занятно будет передать его в руки герцога Бренского. Бьюсь об заклад, он и слыхом не слыхивал об этом союзе, и, когда он узнает о нем... всякое может случиться.
— Письмо поставит его в щекотливое положение, ваше преосвященство. Он открыто поддерживает орден, и все подумают, будто это он попросил Тирена помочь Кайлоку.
— Ты совершенно прав, Гамил. Когда эта новость станет общим достоянием, всем покажется, что это герцог тайно стремится поставить Халькус на колени. — Тавалиск выпил вина, приходя все в большее возбуждение. — Аннису и Высокому Граду такое придется явно не по вкусу. Они усмотрят в этом доказательство, что герцог намерен создать на Севере большую империю, куда войдут Брен, Королевства и Халькус, а там, глядишь, и упомянутые два города окажутся в ней.
— Аннис и Высокий Град уже не скрывают, что готовятся к войне, ваше преосвященство. По их улицам открыто маршируют солдаты. На прошлой неделе мы перехватили груз, шедший в Высокий Град: восемь крытых повозок со смолой, серой и негашеной известью.
— Начинка для осадных снарядов, — улыбнулся Тавалиск. — Как интересно! Надеюсь, мы пропустили этот груз?
— После взятия крупной пошлины, ваше преосвященство.
— Пошлины? — Архиепископ поднес бокал к губам и обнаружил, что тот пуст. Неужто он столько выпил?
— За одну повозку взяли, как за три. Это справедливо. Купец не возражал. Он сказал, что следом идут еще караваны.
— Вот как? Видно, Высокий Град всерьез готовится к войне. — Тавалиск провел пальцем по краю бокала. — И понятно, раз он зажат между Халькусом и Бреном.
— Будь письмо подписано, ваше преосвященство, его было бы достаточно, чтобы начать большую войну.
— Она и так начнется, Гамил. С помощью Тирена. Вот Кайлок подходит к столице. Рыцари сидят в Хелче уже пять лет, будто бы ведя переговоры о мире. За такой срок они должны изучить оборону замка как свои пять пальцев. А Тирен наверняка поставляет Кайлоку не только людей, но и сведения. — Бокал выскользнул из руки Тавалиска и со звоном разбился о плиты пола.
Гамил без дальнейших указаний опустился на колени и принялся подбирать осколки около ног архиепископа. Вид сгорбленного Гамила был слишком большим искушением, и Тавалиск поставил ногу на спину секретарю.
— Если рассудить, молодой Кайлок поступил весьма разумно, когда лег в постель с Тиреном. А вот со стороны Тирена это не так уж умно. Он впутался в войну, которую никак не назовешь благородной: в Халькусе убивают женщин и детей, разрушают до основания города. Рыцари не могут не задуматься над правотой своего главы.
— Но они присягнули Тирену на верность, ваше преосвященство, — сказал Гамил, вынужденный стоять на четвереньках, как собака, под пятой архиепископа. — Послушание — один из столпов, на которых держится Вальдис.
— Если бы я нуждался в уроках, Гамил, то пригласил бы ученого, а не слугу. — Тавалиск вдавил каблук в спину Гамила. — Тирен превратил своих рыцарей в наемников — сперва он продавал их услуги Брену, а теперь Королевствам. Столпы столпами, но в Вальдисе должны быть люди, которым не нравится такое положение вещей, и недолгое время спустя они выразят свое недовольство открыто. Никто не поднимает больше шуму, чем эти моралисты.
— Возможно, Кайлок обещал им новообращенных, ваше преосвященство.
Тавалиск снял ногу со спины секретаря — Гамил в кои-то веки сказал нечто умное.
— Ты хочешь сказать: «Сражайтесь за нас, и мы в случае победы все примкнем к вальдисской секте»?
Гамил кивнул и встал.
— Секта, быть может, слишком сильное слово, ваше преосвященство, — ведь вера Вальдиса во многом сходна с нашей, просто они строже соблюдают ее заветы.
— Я вижу, Гамил, ты решил поучить меня заодно и теологии. По-моему, ты ошибся призванием.
— Должен признаться, ваше преосвященство, науки всегда интересовали меня.
— Я имел в виду не науки, Гамил, а должность городского глашатая — это он всегда выкрикивает то, что и так всем известно, — сладко улыбнулся Тавалиск. — Однако тебе пора. Ступай и постарайся выяснить, если ли правда в том, что Тирен метит в религиозные вожди Севера. А письмо перешли с самым быстрым гонцом герцогу Бренскому. Впрочем, нет, не с гонцом — с птицей. Здесь быстрота решает все.
— Но голубь не поднимет его, ваше преосвященство.
Архиепископ тяжело вздохнул.
— Я приду вслед за тобой и внушу что нужно орлу. Но это изнурит меня, и вечером я не смогу благословить семерых странников.
— Можно ограничиться благословением двух или трех.
Гамил позволял себе слишком многое — обряд благословения семерых странников существовал в Рорне уже несколько столетий. Раз в год городские ворота закрываются от полудня до полуночи — а когда они открываются, то первые семеро чужестранцев, вошедшие в них, благословляются архиепископом; юные девы омывают их святой водой, и сам престарелый герцог вручает им по семь золотых монет. Это скорее торговый, чем религиозный обряд, и введен он с целью показать, что Рорн охотно принимает зарубежных купцов и зарубежные деньги.
Этот праздник весьма любим в народе — возможно, из-за присутствия мокрых полунагих дев, — и готовятся к нему месяцами. В этот день каждый ребенок съедает семь вишен, каждый мужчина выпивает семь стаканов вина, а каждая женщина надевает на руки семь браслетов. Предложение Гамила благословить двух-трех странников вместо семи граничит с кощунством.
— Заплати той старой карге на кухне, и пусть орлом займется она. Сам я не имею возможности. — Публичными церемониями нельзя пренебрегать, особенно теперь, когда он особенно нуждается в народной поддержке. В случае войны рорнцы должны довериться ему полностью — иначе он не сможет управлять событиями. Кроме того, ворожить самому опасно: его всегда могут застать за этим делом. Лучше поручить такую работу другому — в случае чего на этого другого и свалят вину.
— Что-нибудь еще, ваше преосвященство?
Тавалиск смерил секретаря холодным взглядом.
— Раз ты преподал мне сегодня столько уроков, Гамил, то и я преподам тебе один — урок для зарвавшегося слуги.
* * *
Джек осваивал науку сосредотачиваться на чем-то одном. Боль, усталость, голод и жажда чувствовались, но смутно, как во сне. Он был точно пьян — не тем хмелем, который делает мысли легкими, а тем, что будто свинцом наливает голову и ноги. Это напоминало Джеку о тех временах, когда мастер Фраллит заставал его пьяным. После обильных возлияний и последующей трепки в сочетании с руганью Джек чувствовал себя очень странно и телом, и духом.
Он улыбнулся про себя. Теперь он почти тосковал по тем трепкам. Замок Харвелл в воспоминаниях представлялся ему тихой гаванью, где заботы пустячны, а жизнь проста и даже скучна немного.
Сейчас он охотно поскучал бы чуточку. Снова пошел дождь, рассекая воздух тяжелыми гневными струями. Ветер вился вокруг ног, словно назойливая собачонка, и было не по-весеннему холодно. В такую ночь хорошо сидеть у огня, а не искать приключений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78