Безумие заполнило пустоту. Несчетные образы бились в нем словно крылышки насекомых. Империя крови. Город с высокими стенами. Человек с золотыми волосами. Ребенок, плачущий в запертой комнате. И Мелли, Мелли — она явилась и тут же исчезла. И еще много картин, почти неразличимых, — только кровь объединяла их.
Почему его руки мокры? Паника привела Джека в чувство. Он открыл глаза и вернул небо на место. Первозданные цвета вернулись, и снег охладил тело. Руки были мокры от слез — не от крови.
Джек заставил себя встать. К горлу подступила тошнота, похожая на колдовскую, — такая же горькая. Ноги подгибались в коленях. Едва передвигая их, он поплелся к дому. Мир точно размягчился, открыв свою сердцевину. У Джека колотилось сердце от этого зрелища. Империя крови. Да, но при чем тут он? Он пекарь, а не спаситель. Он замер на месте. Как он мог подумать даже на миг, что ему предстоит сыграть какую-то роль в грядущих событиях? И все же он чувствовал, что эти видения посланы ему недаром. Быть может, это предостережение? Но ведь предостережения посылаются только тем, кто способен что-то изменить.
Тяжело вздохнув, Джек попытался выкинуть все это из головы. Бой с Ровасом, а потом окрашенная кровью рыба — вот они, истоки всех его видений. Щеколда на двери показалась ему невероятно тяжелой. Наконец она уступила, и он вошел в тепло. Магра и Тарисса подняли глаза от своей работы и, увидев его лицо, бросились к нему. Джек упал на руки Тариссе. Она подтащила его к огню, и ее нежные, успокаивающие слова были последним, что он слышал.
* * *
Мелли мерила шагами комнату, и собственное отражение, как она его ни избегала, все время попадалось ей на глаза. Она побледнела и стала выглядеть старше. Скулы заострились под кожей, и тонкие линии пролегли на гладком прежде лбу. Этой весной ей стукнет девятнадцать, но не будет ни сладостей, ни лент, чтобы отметить день рождения. Легкая улыбка тронула ее губы. Отец огорчится, что не сможет ей ничего подарить. Он любил делать ей подарки — платья, ручные зеркальца, резные шкатулки, туфельки — и за ценой никогда не стоял. Он всегда стремился сделать ей приятное — этого у него не отнимешь.
Знать бы, где он сейчас и что делает. Возможно, в своем восточном поместье — готовится к весенним посадкам. То есть это только называется так — на самом-то деле он ночами пьет, а целыми днями пропадает на охоте. Работами занимается управляющий. Мелли снова попалось на глаза ее отражение: на глаза навернулись слезы.
Она скучала по отцу, скучала по его гордой, собственнической любви.
Упрекая себя за непостоянство, она поспешно смахнула слезы. Характером она пошла в отца и не терпела слабости ни в себе, ни в других. Сила всегда привлекала ее больше, чем внешность, титулы или деньги. Теперь она понимала, почему молодые придворные кавалеры оставляли ее равнодушной: в них не было ни силы, ни опыта, ни хитрости.
Мысли Мелли помимо ее воли обратились в другую сторону. Баралис. Вот кто имеет власть над людьми. Даже теперь, несколько месяцев спустя, его дыхание присутствует в ее легких. Один лекарь как-то сказал при ней, что воздух постепенно преобразуется в плоть. Значит, она носит в себе частицу Баралиса?
Теперь она старательно отворачивается от зеркала, боясь увидеть краску на своем лице. Ну почему ей в голову лезет такой вздор? Стремясь во что бы то ни стало отвлечься от мыслей о Баралисе, она перекинулась на Джека. Что с ним? Одно верно: он жив и здоров, — она знала это так же твердо, как свое имя. Судьба не для того выбрала его, чтобы дать ему погибнуть от руки врага.
Мелли прерывисто вздохнула — ее мысли устремились в совсем нежелательном направлении. Она уже несколько дней запрещала себе думать о том, что сказала Алиша Фискелю, когда они оба думали, что Мелли спит: «В наших краях таких, как она, зовут хитниками. Их судьбы так сильны, что берут другие судьбы себе на службу, — а если не могут взять добром, то похищают». Неужто она тоже избранница судьбы?
Тихий стук в дверь пришелся кстати.
— Войдите, — бросила Мелли, вспомнив свои придворные повадки. Вошел Бэйлор, одетый много наряднее, чем в прошлый раз. Его шелковые одежды шил хороший портной, но круглое брюшко и кривые ноги портили весь вид. Он взглянул на пустой поднос у кровати.
— Я вижу, аппетит у тебя здоровый.
— Если вы беспокоитесь о моей фигуре, в другой раз приносите поменьше. Я как хорошая дойная корова — ем все, что дают. — Мелли была уже не та, что вчера, и не собиралась никому давать спуску. Обильная еда, хорошая постель, ночь в полном уединении и отсутствие Фискеля с Алишей — все это вместе взятое подкрепило ее ослабевший дух.
— О нет, дорогая, ты не так меня поняла — это комплимент. Герцог любит женщин, которые едят ради живота, а не ради талии.
Мелли и раньше встречала людей, подобных Бэйлору: они, хотя и считаются слугами, привыкли, что все с ними обходятся уважительно, в том числе и дворяне. И держат придворных в руках, обеспечивая их модными ныне, но незаконными вещами либо развлечениями. В замке Харвелл имелось достаточное количество таких предприимчивых субъектов.
— И когда же я увижусь с его светлостью? — спросила Мелли с милой, как она надеялась, улыбкой. Было бы полезно подружиться с этим человеком.
Улыбка эта вызвала у Бэйлора не совсем желательный приступ тщеславия. Он втянул живот и оправил камзол.
— За этим я и пришел. Завтра в Брене большое событие. Герцогский боец дерется с таинственным золотоволосым чужестранцем — полгорода соберется смотреть этот бой. Будет присутствовать и его светлость с двумя вельможами, своими гостями. После таких зрелищ герцог имеет обыкновение удаляться к себе, где его ожидает... как бы это сказать? Нежная женская забота. — Выходит, кровопролитие разжигает его страсть.
— Я бы не хотел выражаться столь грубо.
— Да, это не в вашей манере. — Спохватившись, что сболтнула не подумав, Мелли поспешила загладить ошибку. — У вас слишком тонкие чувства, чтобы вы могли позволить себе грубость.
Бэйлор, оставшись доволен, втянул живот еще больше.
— Да и ты не простая девушка. Скажи мне, кто твои родители?
Мелли насторожилась. Он хочет поймать ее: ведь она уже сказала ему, откуда родом. Она проклинала свою глупость. С чего ей вздумалось изображать из себя знатную даму, если предполагается, что она незаконная дочь мелкого дворянина? Никто не должен узнать, что она дочь Мейбора. Она и так уже осрамила отца, сбежав из дому, и не причинит ему еще больше горя, назвав его имя. Ей пришло в голову, что Бэйлор способен вымогать у отца деньги, если вдруг узнает правду. Мейбор заплатит любые деньги, лишь бы весть о позоре его дочери не дошла до ушей двора.
Вспомнив, что она плела халькусскому капитану, Мелли сказала:
— Мой отец — лорд Лафф из Четырех Королевств, а мать — служанка из Темного Леса.
— Ага, — понимающе кивнул Бэйлор. — Все ясно. Королевства, значит? Ваш король хочет жениться на Катерине.
— Король? — У Мелли засосало под ложечкой.
— Ну да, — просиял Бэйлор. — Ты разве не знаешь? Лескет умер, и теперь Кайлок король.
Мелли пришлось сесть. Первая ее мысль была об отце. Как ему, должно быть, тяжело: ведь по всем меркам его дочь стала бы сегодня королевой! Она, Мелли, стала бы королевой! Мелли старалась отогнать эту мысль, но груз свершившегося был слишком тяжел. Какой властью она могла бы обладать! Невольное сожаление закрадывалось в душу. Всего несколько месяцев назад она думала, что Кайлок с Мейбором все равно отнимут у нее ту власть, которая ей полагалась бы. Теперь она понимала, что власть никому не дается просто так — ее берут сами. Уйдя из замка, она освободилась от опеки отца и взяла на себя власть над своей судьбой. Если бы она сегодня стала королевой, то была бы ею не только по названию.
Ей вспомнился Кайлок, и сожалений сразу поубавилось. Нет, не хотелось бы ей выйти за него замуж. Его красивое смуглое лицо никогда не выражает ничего, кроме презрения, и губы у него жестокие. Пусть себе женится на Катерине.
— Дорогая моя Мелли, — спрашивал Бэйлор, — что с тобой? Ты так побледнела!
Мелли с трудом собрала мысли, порхающие вокруг трона.
— Да голова немного закружилась. У женщин это бывает.
— Не зря же вас называют слабым полом, — кивнул Бэйлор. Мелли, перебрав свой арсенал улыбок, извлекла из него самую глуповатую.
— Когда же свадьба?
— Думаю, скоро — не пройдет и нескольких месяцев. Но тебе незачем забивать свою хорошенькую головку такими вещами. Смотри же, будь готова, когда я завтра зайду за тобой.
Мелли не хотелось, чтобы он уходил, — ей нужно было спросить его еще кое о чем.
— А нельзя ли мне погулять немного? От свежего воздуха я хорошею.
— Нет уж, милочка, — Бэйлор пригрозил ей пальцем, — не сейчас. Посмотрим, как вы с герцогом поладите, а там и о прогулках поговорим.
Новая улыбочка вышла у Мелли уже не столь удачно.
— Ну ничего — все равно теперь слишком холодно для прогулок.
— Вот-вот. — Во взгляде Бэйлора читалось явственное предостережение. — Я ухожу. Если тебе понадобится платье или какая другая дребедень, попроси часового вызвать Вьену — она принесет тебе все, что нужно. — Дверь за ним закрылась, и Мелли услышала звук задвигаемого засова.
Проклятие, он ее раскусил! Погулять ей захотелось! Надо же быть такой дурой! Он не случайно упомянул о часовом. Теперь он будет следить за ней, как коршун. Злясь на себя, Мелли топнула ногой и стала искать, что бы швырнуть об стену. Схватив с подноса оловянную чашу, она уже собралась запустить ею в зеркало, как вдруг увидела свое отражение. Вылитый отец. Лицо красное, подбородок вздернут, глаза горят — живой Мейбор.
Мелли выронила чашу и повалилась на кровать. Она проделала долгий путь лишь для того, чтобы убедиться, что отец ее никогда не покидал. С тихой улыбкой она свернулась на простынях. Мысли ее метались точно мотыльки. И она не сразу обрела покой.
* * *
Таул, войдя в стойло, скинул на пол два полных меха с элем. Потом, ни слова не говоря, подошел к Хвату и размотал повязку у него на шее. Он осмотрел рану, пощупал, нет ли вокруг опухоли, и достал из-за пазухи кожаный мешочек. Помазал рану смесью жира и сушеных трав, завязал снова и занялся рукой Хвата.
— Болит? — спросил он, осторожно приподняв ее.
— Ты что, убить меня хочешь? — негодующе заверещал Хват. — Ясное дело, болит.
— Ничего, выживешь, — засмеялся Таул. — Через пару дней рука заживет.
— Хорошо бы, если так, — она ведь у меня рабочая. — Хвата начинали раздражать заботы Таула: тоже еще лекарь нашелся. — Из-за тебя мне придется работать не покладая рук, когда я поправлюсь. Как ты мог спасти меня, а мою котомку бросить?
— Что в ней было, в твоей котомке?
— Да деньги же. Золото, серебро, драгоценности — целая куча. И все пропало.
— Нет, Хват, — сказал рыцарь мягко. — Не все.
— Как? Тебе удалось что-то спасти?
— Кое-что подороже золота. — Рыцарь присел на солому. Только бы он не хватался за свой мех, молился Хват. Таул раскупорил один из мехов, но пить не стал. — То, что ты делал там, в борделе, дороже всего на свете: ты рисковал всем, чтобы спасти друга. — Таул посмотрел Хвату в глаза. — Главное в жизни — защищать людей, которых ты любишь.
Его слова жгли Хвата огнем. Он не мог больше смотреть рыцарю в лицо. Слишком явной была боль, которую тот испытывал. Она колола глаза, как всякая правда. Хват вдруг почувствовал себя очень маленьким, и его первым побуждением было восстать против незаслуженной похвалы.
— Да ведь это я втравил тебя в эту историю. Если б не я, тебя бы не отравили...
— Это не важно, — потряс головой Таул. — Важно, что ты туда пришел.
— Если один добрый поступок может искупить целую кучу плохих, почему ты тогда не ищешь своего мальчика? — Не успев выпалить это, Хват понял, что зашел слишком далеко: этими словами он поднял из могилы Бевлина. Но рыцарь, к его удивлению, не проявил гнева.
— Он уже не мальчик, Хват. Пять лет прошло — теперь он мужчина.
Воспрянув духом, Хват продолжил:
— Почему бы нам тогда не поискать его? Я бы помог тебе — деньги бы добывал и все такое. Как в былые времена.
— Былые времена не вернешь.
— Но ведь...
— Ты ничего не знаешь, — начал сердиться Таул. — Ничего. Даже легион хороших поступков не в силах искупить того, что я сделал.
Отчаяние в голосе рыцаря заставило Хвата прикусить язык. Не надо было говорить всего этого. Хват невольно спрашивал себя, что же еще пришлось пережить Таулу, — ведь боль, терзавшая его, вытекала явно не из одного источника. Хвату хотелось обнять друга, прижать к себе и утешить. Но Скорый осудил бы подобную слабость, и он сказал только:
— Ты бы помазал этой мазью и свою руку тоже. Такой ожог и загноиться может.
— Ничего, заживет. Ему уже несколько недель.
Хват встал.
— А я настаиваю! Если завтра ночью ты собираешься драться, рана может открыться — корка лопнет, вот и все. — Он опустился на колени рядом с рыцарем, ожидая, что тот оттолкнет его, но Таул привлек его к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78