Зачем ей нужно было тащить через минное поле раненую Йованку, любовницу Резника, как ты считаешь? – Я поглубже вдохнул и задал самый главный свой вопрос: – И кто она такая, эта девочка с фотографии?
Недич отложил на траву снимок, взялся за винтовку и медленно встал. Не хотел бы я нарваться в потемках на человека с таким мрачным лицом.
– Ладно, твоя взяла, капитан, похоже, они действительно брат и сестра… Только что это меняет? Какая разница, с кем она пошла на охоту, с братом или с любовником?
– Разница есть, – возразил я. – Ты подумай: сестра, которая младше брата на десять лет. Соплюха, неумеха, всегда нуждающаяся в защите пигалица. Родная кровь… Ты бы взял с собой на охоту Младена, потащил бы его с собой в горы, туда, где стреляют, где смертельно опасно? – Дожидаться ответа я не стал. – Допускаю, что муж мог бы спьяну взять с собой жену, но брат сестру…
Потупившийся Недич шевелил стволом кустик черники.
– Не знаю… Я привык верить фактам. – Сержант вынул из куртки записную книжку Резника и бросил ее мне. – Там есть отпечаток пальца. Пальчик явно женский. Я дам тебе линзу. Сравни этот отпечаток с ее указательным и скажи мне, сержанту Недичу, правду. Ты слышишь, правду, Малкош. Я плохо вижу. Я верю тебе.
Сержант протянул мне линзу из оптического прицела американской винтовки, которую не выпускал из рук. Да, глаз у него выглядел неважнецки, но очевидное хороший полицейский Недич все-таки сумел разглядеть.
Указательный палец Йованки я смочил ее же кровью. Никогда прежде мне не приходилось брать отпечатки, но вроде бы получилось. С трудом напрягая зрение во мгле, спорадически освещаемой пожаром, я вглядывался в два отпечатка на страничке в клеточку и молил Бога об одном…
Господь Бог и на этот раз услышал меня. Услышал и даже ответил, только как-то очень уж странно, к тому же подозрительно знакомым голосом и по-польски:
– Мочи их, Антось, пся крев!.. Мочи, курча бляда!
Крик раздался из кустов справа. Увлеченный защитой своей подопечной, я совсем забыл об опасности по имени сержант Жанец. Такого рода непростительная забывчивость могла стоить мне жизни. Пшепрашам, поправка: двух жизней, и даже трех, холера, считая Олину! Сержанта Недича я в расчет не брал. Так уж получилось, что он тоже ведь собирался убить Йованку, почему и стоял с «макмилланом» в руках чуть в стороне, по правую от меня руку. Как и полагается классным спецам, двое моих соотечественников вышли из-за деревьев на полусогнутых, целясь в нас с Йованкой из десантных «глауберитов». Невероятно, но факт: стоявший к ним спиной Мило Недич такой чести почему-то не удостоился. Должно быть, приказа убрать его у ребят Ольшевского попросту не было. Серб был не из тех людей, которые подолгу над чем-то раздумывают. Повернувшись, он выстрелил от бедра.
Кевларовый жилет, который надел перед операцией сержант Жанец, не спас. С таким же успехом от пули калибра 12,7 мм можно было защищаться мокрой газетой. Он закрутился волчком, прежде чем упал, а потому я хорошо разглядел то место, в которое угодила пуля Недича. Зрелище было не для слабонервных. Жанец не издал ни единого звука. Его длинноволосый коллега, потрясенный увиденным, тоже словно бы онемел. Серб отбросил бесполезную уже винтовку и, выхватив из-за пояса пистолет, зычно по-русски скомандован:
– Руки вверх! Не двигаться!
Я видел, как дрожала рука, поднятая вверх вместе с автоматом. А затем началось нечто и вовсе необъяснимое: явившийся из ночной мглы враг заговорил. Начал он на английском, потом перешел на сербохорватский, но, даже если б он говорил по-китайски, я понял бы, о чем идет речь. Было ему уже под тридцать, из них десять в армии. А доля контрактника сами знаете какая: приказали – выполняй, курча, и без разговоров. А дома его ждали жена, дети. А начинал он службу в Шестой десантно-штурмовой, моей родимой. И вот они втроем полезли на чертов Печинац с легкими автоматами. И столько раз видели нас в лесу, но, увы, издалека, метров с двухсот, а девятимиллли-метровый «глауберит» только для ближнего боя. Непруха, да и только. Пришлось подключать минометчиков. Он говорил, держа автомат в руке, говорил, но почему-то не стрелял, хотя расстояние для стрельбы на поражение было прямо-таки идеальное.
А затем началась и вовсе какая-то мистика. Сержант Жанец, у которого оторвало половину задницы, зашевелился. Автомат он не выпускал из руки и, похоже, умирать не собирался. Поворачивался он медленно, да и не видел его Недич поврежденным глазом. Собственно, и я только в последний момент заметил, как Жанец припал щекой к металлу «глауберита». Еще мгновение, и он выстрелил бы. Нет, вовсе не в себя, хотя именно так поступил бы я на его месте. Ствол автомата был направлен в спину Мило. Длинноволосый десантник обладал отменной реакцией и продемонстрировал всем присуствующим. Сначала был длинный прыжок практически без разбега, а затем удар носком ботинка по стволу автомата коллеги, практически совпавший с моментом нажатия на спусковой крючок. Предназначенная сербу очередь ушла ввысь, в темное небо. Автомат Жанеца, кувыркаясь, полетел в кусты.
А через мгновение мы трое – Йованка, Недич и я – оказались на мушке у тренированного волосатика. Оценивший ситуацию, Мило бросил на землю пистолет.
– Классно! – хрипло похвалил я целящегося в меня контрактника. – Чувствуется почерк Шестой десантной… Только лучше давай поговорим, сынок, ты ведь у нас шустрый, выстрелить всегда успеешь…
Солдат показал глазами на неподвижно лежавшую Йованку:
– Она… Ее убили?
– Мочи их… дурак! – вместе с кровью выхаркнул из себя сержант Жанец. На большее сил у него це хватило. Он уронил голову и замер, теперь уже навсегда.
– Ты знаешь ее?
– Это Йованка Бигосяк, жена Ромека.
– Ты шел сюда застрелить ее? Как тебя зовут? Десантник колебался недолго.
– Новицкий, – сказал он и уже по собственной инициативе продолжил: – Мы. служили тут с Ромеком в девяносто шестом. Я был шафером на его свадьбе. – Он покосился на Йованку. – Пани Бигосяк не говорила вам?
– А ты разве не знаешь? – Я улыбнулся одними губами. – Она же ничего не помнит: у нее амнезия…
Мы с Недичем стояли перед ним, заложив руки на шеи. Десантник наступил ногой на пистолет полицейского.
– Амнезия, говорите, пан капитан?
Кажется, впереди у меня был еще один долгий и очень непростой разговор.
– Слушай, сынок, – устало вздохнул я, – положил бы и ты свою пукалку на землю. Глупо убивать свидетелей своей защиты…
– В каком это смысле? – не понял длинноволосый.
– Ну давай по порядку. Убивать тебе нас никак нельзя. Ты спросишь почему? Отвечаю. Во-первых, потому, что тебе придется возвращаться. Сержант Жанец знал проходы через минные поля, ты вряд ли знаешь. А вот мы знаем. Во-вторых, человека, в которого ты сейчас целишься, зовут Мило Недич, он полицейский. На гору он шел со своими помощниками. Они скоро будут здесь. Раньше, чем прилетят за нашими трупами вертолеты. – Я многозначительно посмотрел на десантника. – Убей нас, и у тебя будет веселенькая ночка на Печинаце. Боснийские полицейские отомстят за смерть своего начальника.
– Зачем мне убивать его? – пробормотал солдат. – У меня и в мыслях не было. А кто он такой? Он человек Султана?
Камуфляжная куртка Мило была в точности такая же, как у моего длинноволосого соотечественника. Рубаха гражданская, в клеточку. Ботинки, как у всех нас, военные. Шапки на нем вообще не было. Одним словом, сержант Недич видом своим больше походил на члена преступной группировки, чем на полицейского, даже боснийского полицейского.
– Неважно, – уклончиво ответил я. – Главное, что его люди знают о вас, о троих, приехавших на «бээрдээме». У нас был мобильник. Они идут по вашим следам.
– Это угроза? – неуверенно осведомился десантник.
– Я просто информирую тебя, сынок. Если мы погибнем, за тобой будут охотиться его кровники. Сначала здесь, в Боснии, потом, если тебе удастся сбежать, у нас, в Польше. У мести длинные руки… У тебя есть родители? Так вот, если ты любишь их, постарайся не ночевать с ними под одной крышей…
– Покажите телефон, – хмуро попросил солдат.
– Сомневаешься? Молодец, правильно делаешь. Не верь никому, кроме своей дорогой матушки. – Я достал из рюкзака мобильник с поврежденным микрофоном. – Ваша, между прочим, работа… Кстати, в лагере у нас есть свои люди. Нам сообщили о том зарезанном солдатике. Будет следствие, сынок. Я знаю, что майор хочет свалить убийство на меня, только ничего из этого не получится.
– Почему?
– А потому, что пани редактор Ковалек подтвердит мое алиби. Понимаешь, о чем я говорю?… Коль скоро выяснится, что убил не я, придется искать настоящего убийцу. Это ведь он, – я кивнул на тело сержанта, – он заявил, что убийца капитан Малкош?
– Не знаю, вчера меня в полбате не было.
– А Жанец был. И тот, второй твой приятель, который не дошел до вершины. Есть два трупа, дружок, и есть убийца польского часового. Как в таких случаях поступают опытные следователи? Они трясут, как грушу, того, кто остался в живых. Долго, до тех пор, пока не получат признательные показания. Я не завидую тебе, землячок…
Мой оппонент призадумался.
– И что же мне делать?
– Прежде всего, не суетиться. Мы военные люди, мы всегда можем найти общий язык. Лично я против тебя ничего не имею. Ты спас мне жизнь. Если ты останешься один, тебе крышка в любом случае. Если нас будет четверо, это уже сила. А есть еще пани Ковалек, есть наши люди в лагере… Да нас же целое отделение, солдат! Ничего, как-нибудь прорвемся!..
Стало слышно, как где-то далеко глухо и отрывисто лаял Усташ.
Честно говоря, у меня не было полной уверенности в том, что я убедил десантника. Знал я только одно: уж если я умру сегодня, то в самом подходящем для этого дела месте – на горе Трех Скелетов, где погибли мои ребята.
Первое, что я увидел, – ее открытые глаза, темные на фоне бинтов. Уголок лба, выглядывавший из-под них, и бледно-белые щеки еще больше подчеркивали их бездонную глубину. Оторопь прошла, я подошел поближе, и на ее лице проступило вдруг что-то похожее на легкий румянец, чего я совсем уж не ожидал.
Кресло стояло там же, где и всегда, но я не решился придвинуть его к кровати и сесть, чтобы смотреть на нее. То, о чем я и мечтать боялся, вдруг случилось, и я не знал, честно говоря, что с этим поделать.
– Привет, – улыбнулась она кончиками губ.
Бокс был одноместный, малогабаритный, сразу за спинкой кровати начиналась золотая заоконная осень, которая была очень даже в тон к ее румянцу, возникшему при моем появлении.
– Привет, – повторила Йованка. – Знаешь, а я только что думала о тебе, смешно, правда?
Пытаясь улыбнуться в ответ, я пододвинул кресло. Нужно было брать себя в руки. Помогла капельница, я занялся ее перестановкой, что было совсем не так просто в тесном боксе, и Йованка вроде бы не заметила моего волнения. Металлический стояк с бутылью я держал в руках осторожно, как мину с сюрпризом: трубка с иглой на конце, воткнутой в вену, показалась мне слишком короткой.
– Где я?
– А тебе еще не сказали? – удивился я. В госпиталь я полетел сломя голову, сразу же после звонка, мчался на «малюхе», боясь опоздать, увидеть ее пустую кровать и губной помадой на стекле написанное: «Извини. Больше ждать не могла. Й.» – Ты ведь очнулась утром…
– Я… я еще ни с кем не разговаривала. Только с медсестрой. А потом выкинула номер – взяла и уснула вдруг. – И она опять слабо улыбнулась: вот, мол, я какая дохлятина, видишь? Я с трудом удержался от того, чтобы сесть на постель и поцеловать ее. – Не смотри на меня так. Я ужасно выгляжу.
– И вовсе нет, – бодро соврал я.
Йованка сильно исхудала, глаза у нее ввалились, обмотанная бинтами голова казалась маленькой, как у ребенка. Как у того подростка с фотографии.
– Не сочиняй, – вздохнула она. – Я видела себя в зеркале.
– Убью твою медсестру, – наконец-то улыбнулся и я. Набравшись смелости, я заглянул ей в глаза. – Ты мне и такой нравишься.
– И опять врешь, – шепнула Йованка, пытаясь отодвинуться к стене. Не очень-то это у нее получалось. – Ты знаешь, у меня и волос-то нет…
– Парикмахера тоже убью. Жаль, меня не было, когда тебя стригли: я на Печинаце задержался, холера…
– Ах вот как… Мне делали операцию, а ты оставался там, на горе… Что, места в вертолете не было?
– Слушай, все хорошо, все очень хорошо, – мягко сказал я, гладя ее руку. – Слышишь? Все отлично. Ты не должна ни о чем беспокоиться. Все удалось, а если что-то еще не сделано, так это уже моя забота. Читала такую книгу – «Хлопоты – моя специальность»? Это про меня. Совсем еще недавно моей специальностью были сплошные хлопоты.
Вряд ли я убедил ее. Да и слушала она меня вполуха, то и дело косясь на свою руку. И не потому, что в ней была воткнута игла, а потому, что я нежно гладил ее. Такого проявления близости между нами еще не было.
– Где мы?
– В Кракове. До этого ты лежала в американском войсковом госпитале. Как только появилась возможность транспортировки…
– И давно я… болею?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Недич отложил на траву снимок, взялся за винтовку и медленно встал. Не хотел бы я нарваться в потемках на человека с таким мрачным лицом.
– Ладно, твоя взяла, капитан, похоже, они действительно брат и сестра… Только что это меняет? Какая разница, с кем она пошла на охоту, с братом или с любовником?
– Разница есть, – возразил я. – Ты подумай: сестра, которая младше брата на десять лет. Соплюха, неумеха, всегда нуждающаяся в защите пигалица. Родная кровь… Ты бы взял с собой на охоту Младена, потащил бы его с собой в горы, туда, где стреляют, где смертельно опасно? – Дожидаться ответа я не стал. – Допускаю, что муж мог бы спьяну взять с собой жену, но брат сестру…
Потупившийся Недич шевелил стволом кустик черники.
– Не знаю… Я привык верить фактам. – Сержант вынул из куртки записную книжку Резника и бросил ее мне. – Там есть отпечаток пальца. Пальчик явно женский. Я дам тебе линзу. Сравни этот отпечаток с ее указательным и скажи мне, сержанту Недичу, правду. Ты слышишь, правду, Малкош. Я плохо вижу. Я верю тебе.
Сержант протянул мне линзу из оптического прицела американской винтовки, которую не выпускал из рук. Да, глаз у него выглядел неважнецки, но очевидное хороший полицейский Недич все-таки сумел разглядеть.
Указательный палец Йованки я смочил ее же кровью. Никогда прежде мне не приходилось брать отпечатки, но вроде бы получилось. С трудом напрягая зрение во мгле, спорадически освещаемой пожаром, я вглядывался в два отпечатка на страничке в клеточку и молил Бога об одном…
Господь Бог и на этот раз услышал меня. Услышал и даже ответил, только как-то очень уж странно, к тому же подозрительно знакомым голосом и по-польски:
– Мочи их, Антось, пся крев!.. Мочи, курча бляда!
Крик раздался из кустов справа. Увлеченный защитой своей подопечной, я совсем забыл об опасности по имени сержант Жанец. Такого рода непростительная забывчивость могла стоить мне жизни. Пшепрашам, поправка: двух жизней, и даже трех, холера, считая Олину! Сержанта Недича я в расчет не брал. Так уж получилось, что он тоже ведь собирался убить Йованку, почему и стоял с «макмилланом» в руках чуть в стороне, по правую от меня руку. Как и полагается классным спецам, двое моих соотечественников вышли из-за деревьев на полусогнутых, целясь в нас с Йованкой из десантных «глауберитов». Невероятно, но факт: стоявший к ним спиной Мило Недич такой чести почему-то не удостоился. Должно быть, приказа убрать его у ребят Ольшевского попросту не было. Серб был не из тех людей, которые подолгу над чем-то раздумывают. Повернувшись, он выстрелил от бедра.
Кевларовый жилет, который надел перед операцией сержант Жанец, не спас. С таким же успехом от пули калибра 12,7 мм можно было защищаться мокрой газетой. Он закрутился волчком, прежде чем упал, а потому я хорошо разглядел то место, в которое угодила пуля Недича. Зрелище было не для слабонервных. Жанец не издал ни единого звука. Его длинноволосый коллега, потрясенный увиденным, тоже словно бы онемел. Серб отбросил бесполезную уже винтовку и, выхватив из-за пояса пистолет, зычно по-русски скомандован:
– Руки вверх! Не двигаться!
Я видел, как дрожала рука, поднятая вверх вместе с автоматом. А затем началось нечто и вовсе необъяснимое: явившийся из ночной мглы враг заговорил. Начал он на английском, потом перешел на сербохорватский, но, даже если б он говорил по-китайски, я понял бы, о чем идет речь. Было ему уже под тридцать, из них десять в армии. А доля контрактника сами знаете какая: приказали – выполняй, курча, и без разговоров. А дома его ждали жена, дети. А начинал он службу в Шестой десантно-штурмовой, моей родимой. И вот они втроем полезли на чертов Печинац с легкими автоматами. И столько раз видели нас в лесу, но, увы, издалека, метров с двухсот, а девятимиллли-метровый «глауберит» только для ближнего боя. Непруха, да и только. Пришлось подключать минометчиков. Он говорил, держа автомат в руке, говорил, но почему-то не стрелял, хотя расстояние для стрельбы на поражение было прямо-таки идеальное.
А затем началась и вовсе какая-то мистика. Сержант Жанец, у которого оторвало половину задницы, зашевелился. Автомат он не выпускал из руки и, похоже, умирать не собирался. Поворачивался он медленно, да и не видел его Недич поврежденным глазом. Собственно, и я только в последний момент заметил, как Жанец припал щекой к металлу «глауберита». Еще мгновение, и он выстрелил бы. Нет, вовсе не в себя, хотя именно так поступил бы я на его месте. Ствол автомата был направлен в спину Мило. Длинноволосый десантник обладал отменной реакцией и продемонстрировал всем присуствующим. Сначала был длинный прыжок практически без разбега, а затем удар носком ботинка по стволу автомата коллеги, практически совпавший с моментом нажатия на спусковой крючок. Предназначенная сербу очередь ушла ввысь, в темное небо. Автомат Жанеца, кувыркаясь, полетел в кусты.
А через мгновение мы трое – Йованка, Недич и я – оказались на мушке у тренированного волосатика. Оценивший ситуацию, Мило бросил на землю пистолет.
– Классно! – хрипло похвалил я целящегося в меня контрактника. – Чувствуется почерк Шестой десантной… Только лучше давай поговорим, сынок, ты ведь у нас шустрый, выстрелить всегда успеешь…
Солдат показал глазами на неподвижно лежавшую Йованку:
– Она… Ее убили?
– Мочи их… дурак! – вместе с кровью выхаркнул из себя сержант Жанец. На большее сил у него це хватило. Он уронил голову и замер, теперь уже навсегда.
– Ты знаешь ее?
– Это Йованка Бигосяк, жена Ромека.
– Ты шел сюда застрелить ее? Как тебя зовут? Десантник колебался недолго.
– Новицкий, – сказал он и уже по собственной инициативе продолжил: – Мы. служили тут с Ромеком в девяносто шестом. Я был шафером на его свадьбе. – Он покосился на Йованку. – Пани Бигосяк не говорила вам?
– А ты разве не знаешь? – Я улыбнулся одними губами. – Она же ничего не помнит: у нее амнезия…
Мы с Недичем стояли перед ним, заложив руки на шеи. Десантник наступил ногой на пистолет полицейского.
– Амнезия, говорите, пан капитан?
Кажется, впереди у меня был еще один долгий и очень непростой разговор.
– Слушай, сынок, – устало вздохнул я, – положил бы и ты свою пукалку на землю. Глупо убивать свидетелей своей защиты…
– В каком это смысле? – не понял длинноволосый.
– Ну давай по порядку. Убивать тебе нас никак нельзя. Ты спросишь почему? Отвечаю. Во-первых, потому, что тебе придется возвращаться. Сержант Жанец знал проходы через минные поля, ты вряд ли знаешь. А вот мы знаем. Во-вторых, человека, в которого ты сейчас целишься, зовут Мило Недич, он полицейский. На гору он шел со своими помощниками. Они скоро будут здесь. Раньше, чем прилетят за нашими трупами вертолеты. – Я многозначительно посмотрел на десантника. – Убей нас, и у тебя будет веселенькая ночка на Печинаце. Боснийские полицейские отомстят за смерть своего начальника.
– Зачем мне убивать его? – пробормотал солдат. – У меня и в мыслях не было. А кто он такой? Он человек Султана?
Камуфляжная куртка Мило была в точности такая же, как у моего длинноволосого соотечественника. Рубаха гражданская, в клеточку. Ботинки, как у всех нас, военные. Шапки на нем вообще не было. Одним словом, сержант Недич видом своим больше походил на члена преступной группировки, чем на полицейского, даже боснийского полицейского.
– Неважно, – уклончиво ответил я. – Главное, что его люди знают о вас, о троих, приехавших на «бээрдээме». У нас был мобильник. Они идут по вашим следам.
– Это угроза? – неуверенно осведомился десантник.
– Я просто информирую тебя, сынок. Если мы погибнем, за тобой будут охотиться его кровники. Сначала здесь, в Боснии, потом, если тебе удастся сбежать, у нас, в Польше. У мести длинные руки… У тебя есть родители? Так вот, если ты любишь их, постарайся не ночевать с ними под одной крышей…
– Покажите телефон, – хмуро попросил солдат.
– Сомневаешься? Молодец, правильно делаешь. Не верь никому, кроме своей дорогой матушки. – Я достал из рюкзака мобильник с поврежденным микрофоном. – Ваша, между прочим, работа… Кстати, в лагере у нас есть свои люди. Нам сообщили о том зарезанном солдатике. Будет следствие, сынок. Я знаю, что майор хочет свалить убийство на меня, только ничего из этого не получится.
– Почему?
– А потому, что пани редактор Ковалек подтвердит мое алиби. Понимаешь, о чем я говорю?… Коль скоро выяснится, что убил не я, придется искать настоящего убийцу. Это ведь он, – я кивнул на тело сержанта, – он заявил, что убийца капитан Малкош?
– Не знаю, вчера меня в полбате не было.
– А Жанец был. И тот, второй твой приятель, который не дошел до вершины. Есть два трупа, дружок, и есть убийца польского часового. Как в таких случаях поступают опытные следователи? Они трясут, как грушу, того, кто остался в живых. Долго, до тех пор, пока не получат признательные показания. Я не завидую тебе, землячок…
Мой оппонент призадумался.
– И что же мне делать?
– Прежде всего, не суетиться. Мы военные люди, мы всегда можем найти общий язык. Лично я против тебя ничего не имею. Ты спас мне жизнь. Если ты останешься один, тебе крышка в любом случае. Если нас будет четверо, это уже сила. А есть еще пани Ковалек, есть наши люди в лагере… Да нас же целое отделение, солдат! Ничего, как-нибудь прорвемся!..
Стало слышно, как где-то далеко глухо и отрывисто лаял Усташ.
Честно говоря, у меня не было полной уверенности в том, что я убедил десантника. Знал я только одно: уж если я умру сегодня, то в самом подходящем для этого дела месте – на горе Трех Скелетов, где погибли мои ребята.
Первое, что я увидел, – ее открытые глаза, темные на фоне бинтов. Уголок лба, выглядывавший из-под них, и бледно-белые щеки еще больше подчеркивали их бездонную глубину. Оторопь прошла, я подошел поближе, и на ее лице проступило вдруг что-то похожее на легкий румянец, чего я совсем уж не ожидал.
Кресло стояло там же, где и всегда, но я не решился придвинуть его к кровати и сесть, чтобы смотреть на нее. То, о чем я и мечтать боялся, вдруг случилось, и я не знал, честно говоря, что с этим поделать.
– Привет, – улыбнулась она кончиками губ.
Бокс был одноместный, малогабаритный, сразу за спинкой кровати начиналась золотая заоконная осень, которая была очень даже в тон к ее румянцу, возникшему при моем появлении.
– Привет, – повторила Йованка. – Знаешь, а я только что думала о тебе, смешно, правда?
Пытаясь улыбнуться в ответ, я пододвинул кресло. Нужно было брать себя в руки. Помогла капельница, я занялся ее перестановкой, что было совсем не так просто в тесном боксе, и Йованка вроде бы не заметила моего волнения. Металлический стояк с бутылью я держал в руках осторожно, как мину с сюрпризом: трубка с иглой на конце, воткнутой в вену, показалась мне слишком короткой.
– Где я?
– А тебе еще не сказали? – удивился я. В госпиталь я полетел сломя голову, сразу же после звонка, мчался на «малюхе», боясь опоздать, увидеть ее пустую кровать и губной помадой на стекле написанное: «Извини. Больше ждать не могла. Й.» – Ты ведь очнулась утром…
– Я… я еще ни с кем не разговаривала. Только с медсестрой. А потом выкинула номер – взяла и уснула вдруг. – И она опять слабо улыбнулась: вот, мол, я какая дохлятина, видишь? Я с трудом удержался от того, чтобы сесть на постель и поцеловать ее. – Не смотри на меня так. Я ужасно выгляжу.
– И вовсе нет, – бодро соврал я.
Йованка сильно исхудала, глаза у нее ввалились, обмотанная бинтами голова казалась маленькой, как у ребенка. Как у того подростка с фотографии.
– Не сочиняй, – вздохнула она. – Я видела себя в зеркале.
– Убью твою медсестру, – наконец-то улыбнулся и я. Набравшись смелости, я заглянул ей в глаза. – Ты мне и такой нравишься.
– И опять врешь, – шепнула Йованка, пытаясь отодвинуться к стене. Не очень-то это у нее получалось. – Ты знаешь, у меня и волос-то нет…
– Парикмахера тоже убью. Жаль, меня не было, когда тебя стригли: я на Печинаце задержался, холера…
– Ах вот как… Мне делали операцию, а ты оставался там, на горе… Что, места в вертолете не было?
– Слушай, все хорошо, все очень хорошо, – мягко сказал я, гладя ее руку. – Слышишь? Все отлично. Ты не должна ни о чем беспокоиться. Все удалось, а если что-то еще не сделано, так это уже моя забота. Читала такую книгу – «Хлопоты – моя специальность»? Это про меня. Совсем еще недавно моей специальностью были сплошные хлопоты.
Вряд ли я убедил ее. Да и слушала она меня вполуха, то и дело косясь на свою руку. И не потому, что в ней была воткнута игла, а потому, что я нежно гладил ее. Такого проявления близости между нами еще не было.
– Где мы?
– В Кракове. До этого ты лежала в американском войсковом госпитале. Как только появилась возможность транспортировки…
– И давно я… болею?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48