Это была длинная очередь, которая изрешетила ей грудь. Все остальные пули прошли навылет, а наша красавица наткнулась, должно быть, на что-то твердое…
Дорота чуть не задохнулась от волнения.
– Ты ничего не путаешь?… Выходит, ее застрелили… наши!
– Не застрелили, а развалили очередью на две половины. Тот, кто стрелял, всадил практически всю обойму, причем большинство пуль уже в труп. Эта пуля попала в нее, когда она лежала на земле. Попала и отскочила от чего-то твердого под телом, ну, скажем, от камня, и уже рикошетом по новой вошла в тело.
– Но ведь натовское оружие могло попасть…
– Не спорю. Из «берилла» могли стрелять и бандиты. Только здесь, в Югославии, предпочитают «Калашникова». Дешево, просто, безотказно… А потом вспомните, кто привез Ану в больницу… Если она покинула клинику в тот же день, ее попросту ждали те, кто привез. Ждали, чтобы отвезти домой…
– Или на кладбище, – закончила за меня Йованка.
Где-то неподалеку ухнула сова.
– Йезус-Мария! – вздрогнула журналистка. – А вы уверены, что это та девушка? Доктор Булатович не мог что-нибудь напутать?
Пришлось мне снова присесть в могиле.
– Вот это – тазобедренная кость, а вот это… – я подцепил белую длинную тряпку, – бинт. Булатович говорил, что у девушки было ранение бедра… Нет, милые мои, доктора убили не противники абортов, убили его, чтобы закрыть ему рот. Доктор знал много, слишком много, по их мнению…
– Странно все это, – задумчиво сказала Йованка.
– Странно и довольно глупо, точнее, непрофессионально, – согласился я. – Такое впечатление, что убийцу Аны подвели нервы… И не проще ли было зарыть ее где-нибудь в лесочке? Зачем лишние хлопоты, не говоря уж о риске? Ведь те, кого видели последними с жертвой, становятся первыми подозреваемыми. А последними, насколько я понимаю, были польские ребята, которые привезли ее в клинику двадцать четвертого марта девяносто пятого года…
– Бред какой-то, – пробормотала Дорота.
Я закрыл фоб и вылез из могилы. Только теперь я почувствовал, как холодно по ночам на боснийских кладбищах осенью. На заброшенных, забытых Богом и людьми маленьких деревенских кладбищах.
– Но зачем, зачем? – В черных глазах, смотревших на меня, были боль и недоумение. – Зачем польским солдатам нужно было убивать Ану? Они ведь даже не знали ее…
Я натянул на себя рубаху и взялся за лопату.
– Ну, в конце концов, это мог быть просто несчастный случай. Может быть, Ана попыталась бежать от них и кто-то выстрелил ей вслед…
– Весь автоматный магазин? – Йованка горько вздохнула. – Не надо, Марчин, ты же сам не веришь в эту сказку.
– Один мог ранить ее, а другой добить. Это ведь ЧП, если солдаты миротворческих сил стреляют в гражданское лицо, тем более в девушку… в местную девушку. Представляете, какой был бы шум, если б дело получило огласку?
Дорота неожиданно поддержала меня:
– А вот это уже мотив, и еще какой! Сенсация, мировая сенсация: польские солдаты – убийцы!..
Поплевав на ладони, я начал закапывать оскверненную могилу.
«Астра» Дороты стояла рядом с большим дубом, прикрытая густыми зарослями орешника. Увидеть ее со стороны мог лишь тот, кто находился на вершине Печинаца с мощным биноклем в руках. Гора Трех Скелетов маячила на фоне темно-синего предрассветного неба мрачным черным массивом, близкая и в то же время недостижимо далекая.
– Ну вот и она, – тихо сказал я. – Черная Ведьма. Все такая же… окаянная.
– Так это и есть ваш Печинац. – Дорота удивленно захлопала ресницами. – Слушайте, а мне казалось, мы едем в другую сторону…
– Тут всем что-то кажется, – поежилась Йованка.
Дорота выключила двигатель и принялась массировать уставшую шею.
– И что дальше, шеф?
Я с наслаждением потянулся.
– Уже рассветает. Встанет солнышко, защебечут птички, будет тепло. Сто лет не был в настоящем большом лесу.
– Ты… ты серьезно? – Глаза у Дороты стали большими и круглыми. – Ты хочешь туда пойти? На эту гору?… Йезус-Мария, да у тебя и вправду поехала крыша!
– Ничуть, – возразил я. – Просто я человек последовательный в своих действиях.
– И поэтому ты опять лезешь на то же минное поле?
– То было на другой стороне горы. Мне туда не надо.
Сидевшая за моей спиной Йованка шумно вздохнула:
– А на этой стороне ты что забыл?
– Можно, конечно, поехать в Белград или в Сараево и поискать школу, в которой тебя учили говорить по-английски. Или университет, в котором есть кафедра полонистики. Не могла ты у своего Ромека научиться такому чистому польскому… А может, кто-то из твоих родителей поляк? Или русский? Или у тебя был еще один муж, и был он ну, скажем, английским дипломатом… Короче, есть куча всяческих вариантов. Но все они, все до одного, ведут сюда, на Печинац, где тебя нашли весной девяносто пятого…
– И откуда видна с высоты моя прошлая жизнь, – невесело подхватила Йованка. – Только подниматься на эту высоту нам придется с миноискателем…
– Все верно, – кивнул я. – С одним лишь уточнением: на гору пойдет сумасшедший детектив Малкош…
– И его не менее безумная клиентка, – невозмутимо продолжила начатую фразу Йованка. – А дорогой пани редакторше мы все расскажем, когда вернемся с экскурсии. – И, мило улыбнувшись Дороте, Йованка добавила: – С подробностями расскажем, так что не расстраивайтесь, милочка.
Ее тон мне категорически не понравился.
– Ты тоже со мной не пойдешь, – холодно сказал я.
– Пойду, – спокойно возразила Йованка. – Не забывай, зачем мы здесь…
И тут совершенно неожиданно для меня в разговор вмешалась Супердвадцатка:
– Вот именно! Мы же не на прогулку собираемся. Речь идет о жизни ребенка! Слышите?
Мы с Йованкой слышали ее, и даже очень хорошо. С нескрываемым изумлением смотрели мы на нашу юную спутницу.
– Я тут размышляла на эту тему, – сообщила нам Дорота. – А почему бы нам не пойти другим путем? Ну, например, я могу написать статью о Йованке и Оле, такую, знаете, чтоб вся Польша ахнула…
– Статью, – тупо повторил я.
– История – супер! И вовсе тебе не нужно лезть на минное поле: такой матерьяльчик у меня с руками оторвут!
– Минуточку! – Я с трудом приходил в себя. – Ты хочешь заработать деньги на чужом…
Дорота протестующе замахала руками:
– Ты не так меня понял! Я вовсе не хочу… то есть я, конечно же, хочу зарабатывать хорошие деньги, но в данном случае дело вовсе не в моих личных интересах. Я знаю, сколько стоит пересадка костного мозга, большие деньги, очень большие. Но они у нас будут, если читающая Польша узнает историю маленькой Оли и ее удивительной матери…
– Какой-какой? – переспросила Йованка. Ресницы Дороты вспорхнули и полетели по салону, трепеща крылышками.
– Ну не такой, как все, нетипичной – я в этом смысле. Амнезия, темное прошлое, эта дурацкая мысль поехать в Боснию, под пули, и с кем – с незадачливым героем моей прошлой статьи!.. Йезус-Мария, да это же не материал, а рыдание! Такой попадается журналисту раз в жизни, да и то далеко не каждому…
– И ты написала бы об этом? – мягко спросил я.
– Да я уже пишу! – воскликнула Дорота.
Я украдкой взглянул на Йованку. Лоб у нее был наморщен, кулаки сжаты.
– Ну вот что, – сказал я. – Высоко ценю твой порыв, моя дорогая. И спасибо тебе за помощь… Место тут тихое, безопасное. Вот здесь и подождите меня, а заодно обдумайте детали будущей пиар-кампании…
– А говна на саперной лопатке не желаете, пан Малкош? – взорвалась моя боевая спутница Йованка Бигосяк. – И выбей себе это из головы, детектив долбаный! Ты мне нужен живой, и вовсе не для того, чтобы ходить с тобой под ручку с протянутой рукой… Читающая Польша, видите ли, фонд!.. Не мы с Олей, а ты, Малкош, нуждаешься в помощи…
– Я?!
– Да нормальным людям осточертели несчастные матери, умоляющие помочь своим смертельно больным детям… Другое дело – вышибленный из Войска польского офицер, бессребреник, настоящий герой, собиравший руками кишки своих солдат на минном поле…
– Кто тебе сказал о кишках? – Голос у меня предательски дрогнул. – Так в статье было написано?!
Дорота поджала губы:
– А если и написано? Что такого? Это же правда, я узнавала у Ольшевского…
Я зажмурил глаза:
– Слушай, девочка. Я понимаю, что твои читатели обожают смаковать подробности. Но у моих ребят есть родители. – Я сорвался на крик: – У всех троих, слышишь?!. Я разговаривал с ними. Я сказал им, что смерть их детей была несчастным случаем, заурядным армейским ЧП, без всяких ужасов… Ба-бах! – и человека не стало…
– Не кричи на нее, – осадила меня Йованка. – Она и не писала, что твои парни умирали долго и тяжело.
– Вот именно, – надула губы журналистка. – Он, видите ли, даже не прочитал, не удосужился. Очень уж был занят…
Йованка презрительно усмехнулась:
– Еще бы! Запой – дело серьезное…
Я не верил ушам: они преспокойно разговаривали друг с другом! Они нашли общий язык… Господи, дивны дела Твои!
Дорота на голубом, как говорится, глазу задавала вопрос Йованке, яростно расчесывавшей свои черные патлы на заднем сиденье «опеля»:
– Ну и все-таки… Как тебе мое предложение?
Поразительно, Йованка на полном серьезе отвечала ей:
– Надо подумать… Наверное, ты права. Лезть на гору, конечно, романтично, но уж больно глупо. Подорваться на мине можно и в Польше, а потому… – Расческа у Йованки с треском сломалась. – А потому, холера, мы возвращаемся домой!.. И спасибо тебе за помощь, Дорота, я никогда этого не забуду.
В эти мгновения они почти любили друг друга. Я открыл рот и, разумеется, все испортил:
– И мое вам спасибо за все, милые дамы! И возвращайтесь-ка домой, черт бы вас побрал! Если все пойдет как я задумал, догоню вас через денек-другой. Если возникнут осложнения, буду в Польше еще раньше вас…
– Каким же образом? – Брови у Йованки приподнялись.
– На персональном самолете, заказанном паном Ольшевским.
– Марчин, а ты не бредишь? – заглянула мне в глаза хозяйка красной «астры». – Ты уверен, что вернешься живым с горы?
– На девяносто восемь процентов.
Глаза у журналистки округлились.
– Откуда такая уверенность?
– Он у нас большой оптимист, – ядовито пояснила ей Йованка.
– Милые дамы! – Я снисходительно усмехнулся, кретин несчастный. – Саперы прокладывают дорогу войскам. Через минные поля, в частности. Как правило, ночью и под вражеским огнем… И гибнут только немногие из них. А уж в мирное время и вовсе единицы. Когда сапер подрывается на мине – его ошибка, та самая, единственная и неповторимая. Как гибель хорошего водителя в дневное время на отличном шоссе…
– Ах вот оно что! – Дорота задумалась. – То есть ты хочешь сказать, что тот, кто идет следом за хорошим сапером…
– Ну а ты как думала! – попался на удочку я. – Проверено на практике… Постой-постой, ты к чему это?
– А к тому, что я пойду с тобой. В конце концов, читающая Польша может и подождать немного, правда, Йованка?
Черноволосая ведьма многозначительно промолчала.
– Слушай, по-моему, не я, ты спятила! – запоздало возмутился я. – Ты чокнутая!
– Ага, чокнутая, – легко согласилась Дорота Ковалек. – Я ведь журналистка, а все журналисты с приветом и наилучшими пожеланиями.
– По-моему, ты еще только учишься на журналистку, – уточнил я. – Ты думаешь, мы здесь в игрушки играем? Это – Босния, девочка. Здесь погибло столько вашего брата…
– Без тебя знаю сколько! – отрезала Дорота. – А еще знаю, что это для меня шанс! Шанс сделать себе имя, шанс попасть в штат хорошего издания, минуя постель главного редактора, похотливого карлика с лысой головой и слюнявыми губами…
– Надеюсь, ты еще не успела переспать с начальством журнальчика «Политика»?
Дорота гордо вскинула голову:
– Вот еще!.. И не собираюсь. – Она с укоризной глянула на меня: – Да пойми ты, Марчин, я хочу стать настоящей журналисткой и знаю, что у меня есть данные…
– И не уговаривай, я не возьму тебя.
Дорота Ковалек пожала плечами:
– Тебе же хуже.
– Почему же?
– А потому, что я пойду за тобой следом, и ничего ты со мной не поделаешь.
– Спасибо, что предупредила. Придется мне связать тебя.
– А я тебя обвиню в покушении на мою честь и достоинство!
– Дурочка, я ведь все расскажу тебе, когда вернусь, мы же договорились…
– Если вернешься ты, значит, смогу и я вернуться. На мины нарывается тот, кто идет первым. Повторяю: мне нужно пойти с вами…
– С нами?!
– Ну да, ведь не пойдешь же ты без Йованки. А мне нужно ничуть не меньше, чем ей… Кстати, а тебе-то зачем эта чертова гора?
– Ну, есть у меня там… А почему я, собственно, должен отчитываться перед тобой?
– Ага! Тебе и сказать-то нечего, – торжествующе воскликнула Дорота. – Это ты, ты должен сидеть здесь, на полянке под дубом, и терпеливо ждать нас!..
– Ну знаешь! – Я чуть не задохнулся от возмущения. – Ну хотя бы ты ей скажи, что глупо, – обратился я к Йованке, не проронившей ни слова во время безнадежно проигранной словесной баталии. – Ты ведь не идешь со мной?
– С чего ты взял? – холодно вопросила Йованка. – Я тебе уже говорила, и не раз:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Дорота чуть не задохнулась от волнения.
– Ты ничего не путаешь?… Выходит, ее застрелили… наши!
– Не застрелили, а развалили очередью на две половины. Тот, кто стрелял, всадил практически всю обойму, причем большинство пуль уже в труп. Эта пуля попала в нее, когда она лежала на земле. Попала и отскочила от чего-то твердого под телом, ну, скажем, от камня, и уже рикошетом по новой вошла в тело.
– Но ведь натовское оружие могло попасть…
– Не спорю. Из «берилла» могли стрелять и бандиты. Только здесь, в Югославии, предпочитают «Калашникова». Дешево, просто, безотказно… А потом вспомните, кто привез Ану в больницу… Если она покинула клинику в тот же день, ее попросту ждали те, кто привез. Ждали, чтобы отвезти домой…
– Или на кладбище, – закончила за меня Йованка.
Где-то неподалеку ухнула сова.
– Йезус-Мария! – вздрогнула журналистка. – А вы уверены, что это та девушка? Доктор Булатович не мог что-нибудь напутать?
Пришлось мне снова присесть в могиле.
– Вот это – тазобедренная кость, а вот это… – я подцепил белую длинную тряпку, – бинт. Булатович говорил, что у девушки было ранение бедра… Нет, милые мои, доктора убили не противники абортов, убили его, чтобы закрыть ему рот. Доктор знал много, слишком много, по их мнению…
– Странно все это, – задумчиво сказала Йованка.
– Странно и довольно глупо, точнее, непрофессионально, – согласился я. – Такое впечатление, что убийцу Аны подвели нервы… И не проще ли было зарыть ее где-нибудь в лесочке? Зачем лишние хлопоты, не говоря уж о риске? Ведь те, кого видели последними с жертвой, становятся первыми подозреваемыми. А последними, насколько я понимаю, были польские ребята, которые привезли ее в клинику двадцать четвертого марта девяносто пятого года…
– Бред какой-то, – пробормотала Дорота.
Я закрыл фоб и вылез из могилы. Только теперь я почувствовал, как холодно по ночам на боснийских кладбищах осенью. На заброшенных, забытых Богом и людьми маленьких деревенских кладбищах.
– Но зачем, зачем? – В черных глазах, смотревших на меня, были боль и недоумение. – Зачем польским солдатам нужно было убивать Ану? Они ведь даже не знали ее…
Я натянул на себя рубаху и взялся за лопату.
– Ну, в конце концов, это мог быть просто несчастный случай. Может быть, Ана попыталась бежать от них и кто-то выстрелил ей вслед…
– Весь автоматный магазин? – Йованка горько вздохнула. – Не надо, Марчин, ты же сам не веришь в эту сказку.
– Один мог ранить ее, а другой добить. Это ведь ЧП, если солдаты миротворческих сил стреляют в гражданское лицо, тем более в девушку… в местную девушку. Представляете, какой был бы шум, если б дело получило огласку?
Дорота неожиданно поддержала меня:
– А вот это уже мотив, и еще какой! Сенсация, мировая сенсация: польские солдаты – убийцы!..
Поплевав на ладони, я начал закапывать оскверненную могилу.
«Астра» Дороты стояла рядом с большим дубом, прикрытая густыми зарослями орешника. Увидеть ее со стороны мог лишь тот, кто находился на вершине Печинаца с мощным биноклем в руках. Гора Трех Скелетов маячила на фоне темно-синего предрассветного неба мрачным черным массивом, близкая и в то же время недостижимо далекая.
– Ну вот и она, – тихо сказал я. – Черная Ведьма. Все такая же… окаянная.
– Так это и есть ваш Печинац. – Дорота удивленно захлопала ресницами. – Слушайте, а мне казалось, мы едем в другую сторону…
– Тут всем что-то кажется, – поежилась Йованка.
Дорота выключила двигатель и принялась массировать уставшую шею.
– И что дальше, шеф?
Я с наслаждением потянулся.
– Уже рассветает. Встанет солнышко, защебечут птички, будет тепло. Сто лет не был в настоящем большом лесу.
– Ты… ты серьезно? – Глаза у Дороты стали большими и круглыми. – Ты хочешь туда пойти? На эту гору?… Йезус-Мария, да у тебя и вправду поехала крыша!
– Ничуть, – возразил я. – Просто я человек последовательный в своих действиях.
– И поэтому ты опять лезешь на то же минное поле?
– То было на другой стороне горы. Мне туда не надо.
Сидевшая за моей спиной Йованка шумно вздохнула:
– А на этой стороне ты что забыл?
– Можно, конечно, поехать в Белград или в Сараево и поискать школу, в которой тебя учили говорить по-английски. Или университет, в котором есть кафедра полонистики. Не могла ты у своего Ромека научиться такому чистому польскому… А может, кто-то из твоих родителей поляк? Или русский? Или у тебя был еще один муж, и был он ну, скажем, английским дипломатом… Короче, есть куча всяческих вариантов. Но все они, все до одного, ведут сюда, на Печинац, где тебя нашли весной девяносто пятого…
– И откуда видна с высоты моя прошлая жизнь, – невесело подхватила Йованка. – Только подниматься на эту высоту нам придется с миноискателем…
– Все верно, – кивнул я. – С одним лишь уточнением: на гору пойдет сумасшедший детектив Малкош…
– И его не менее безумная клиентка, – невозмутимо продолжила начатую фразу Йованка. – А дорогой пани редакторше мы все расскажем, когда вернемся с экскурсии. – И, мило улыбнувшись Дороте, Йованка добавила: – С подробностями расскажем, так что не расстраивайтесь, милочка.
Ее тон мне категорически не понравился.
– Ты тоже со мной не пойдешь, – холодно сказал я.
– Пойду, – спокойно возразила Йованка. – Не забывай, зачем мы здесь…
И тут совершенно неожиданно для меня в разговор вмешалась Супердвадцатка:
– Вот именно! Мы же не на прогулку собираемся. Речь идет о жизни ребенка! Слышите?
Мы с Йованкой слышали ее, и даже очень хорошо. С нескрываемым изумлением смотрели мы на нашу юную спутницу.
– Я тут размышляла на эту тему, – сообщила нам Дорота. – А почему бы нам не пойти другим путем? Ну, например, я могу написать статью о Йованке и Оле, такую, знаете, чтоб вся Польша ахнула…
– Статью, – тупо повторил я.
– История – супер! И вовсе тебе не нужно лезть на минное поле: такой матерьяльчик у меня с руками оторвут!
– Минуточку! – Я с трудом приходил в себя. – Ты хочешь заработать деньги на чужом…
Дорота протестующе замахала руками:
– Ты не так меня понял! Я вовсе не хочу… то есть я, конечно же, хочу зарабатывать хорошие деньги, но в данном случае дело вовсе не в моих личных интересах. Я знаю, сколько стоит пересадка костного мозга, большие деньги, очень большие. Но они у нас будут, если читающая Польша узнает историю маленькой Оли и ее удивительной матери…
– Какой-какой? – переспросила Йованка. Ресницы Дороты вспорхнули и полетели по салону, трепеща крылышками.
– Ну не такой, как все, нетипичной – я в этом смысле. Амнезия, темное прошлое, эта дурацкая мысль поехать в Боснию, под пули, и с кем – с незадачливым героем моей прошлой статьи!.. Йезус-Мария, да это же не материал, а рыдание! Такой попадается журналисту раз в жизни, да и то далеко не каждому…
– И ты написала бы об этом? – мягко спросил я.
– Да я уже пишу! – воскликнула Дорота.
Я украдкой взглянул на Йованку. Лоб у нее был наморщен, кулаки сжаты.
– Ну вот что, – сказал я. – Высоко ценю твой порыв, моя дорогая. И спасибо тебе за помощь… Место тут тихое, безопасное. Вот здесь и подождите меня, а заодно обдумайте детали будущей пиар-кампании…
– А говна на саперной лопатке не желаете, пан Малкош? – взорвалась моя боевая спутница Йованка Бигосяк. – И выбей себе это из головы, детектив долбаный! Ты мне нужен живой, и вовсе не для того, чтобы ходить с тобой под ручку с протянутой рукой… Читающая Польша, видите ли, фонд!.. Не мы с Олей, а ты, Малкош, нуждаешься в помощи…
– Я?!
– Да нормальным людям осточертели несчастные матери, умоляющие помочь своим смертельно больным детям… Другое дело – вышибленный из Войска польского офицер, бессребреник, настоящий герой, собиравший руками кишки своих солдат на минном поле…
– Кто тебе сказал о кишках? – Голос у меня предательски дрогнул. – Так в статье было написано?!
Дорота поджала губы:
– А если и написано? Что такого? Это же правда, я узнавала у Ольшевского…
Я зажмурил глаза:
– Слушай, девочка. Я понимаю, что твои читатели обожают смаковать подробности. Но у моих ребят есть родители. – Я сорвался на крик: – У всех троих, слышишь?!. Я разговаривал с ними. Я сказал им, что смерть их детей была несчастным случаем, заурядным армейским ЧП, без всяких ужасов… Ба-бах! – и человека не стало…
– Не кричи на нее, – осадила меня Йованка. – Она и не писала, что твои парни умирали долго и тяжело.
– Вот именно, – надула губы журналистка. – Он, видите ли, даже не прочитал, не удосужился. Очень уж был занят…
Йованка презрительно усмехнулась:
– Еще бы! Запой – дело серьезное…
Я не верил ушам: они преспокойно разговаривали друг с другом! Они нашли общий язык… Господи, дивны дела Твои!
Дорота на голубом, как говорится, глазу задавала вопрос Йованке, яростно расчесывавшей свои черные патлы на заднем сиденье «опеля»:
– Ну и все-таки… Как тебе мое предложение?
Поразительно, Йованка на полном серьезе отвечала ей:
– Надо подумать… Наверное, ты права. Лезть на гору, конечно, романтично, но уж больно глупо. Подорваться на мине можно и в Польше, а потому… – Расческа у Йованки с треском сломалась. – А потому, холера, мы возвращаемся домой!.. И спасибо тебе за помощь, Дорота, я никогда этого не забуду.
В эти мгновения они почти любили друг друга. Я открыл рот и, разумеется, все испортил:
– И мое вам спасибо за все, милые дамы! И возвращайтесь-ка домой, черт бы вас побрал! Если все пойдет как я задумал, догоню вас через денек-другой. Если возникнут осложнения, буду в Польше еще раньше вас…
– Каким же образом? – Брови у Йованки приподнялись.
– На персональном самолете, заказанном паном Ольшевским.
– Марчин, а ты не бредишь? – заглянула мне в глаза хозяйка красной «астры». – Ты уверен, что вернешься живым с горы?
– На девяносто восемь процентов.
Глаза у журналистки округлились.
– Откуда такая уверенность?
– Он у нас большой оптимист, – ядовито пояснила ей Йованка.
– Милые дамы! – Я снисходительно усмехнулся, кретин несчастный. – Саперы прокладывают дорогу войскам. Через минные поля, в частности. Как правило, ночью и под вражеским огнем… И гибнут только немногие из них. А уж в мирное время и вовсе единицы. Когда сапер подрывается на мине – его ошибка, та самая, единственная и неповторимая. Как гибель хорошего водителя в дневное время на отличном шоссе…
– Ах вот оно что! – Дорота задумалась. – То есть ты хочешь сказать, что тот, кто идет следом за хорошим сапером…
– Ну а ты как думала! – попался на удочку я. – Проверено на практике… Постой-постой, ты к чему это?
– А к тому, что я пойду с тобой. В конце концов, читающая Польша может и подождать немного, правда, Йованка?
Черноволосая ведьма многозначительно промолчала.
– Слушай, по-моему, не я, ты спятила! – запоздало возмутился я. – Ты чокнутая!
– Ага, чокнутая, – легко согласилась Дорота Ковалек. – Я ведь журналистка, а все журналисты с приветом и наилучшими пожеланиями.
– По-моему, ты еще только учишься на журналистку, – уточнил я. – Ты думаешь, мы здесь в игрушки играем? Это – Босния, девочка. Здесь погибло столько вашего брата…
– Без тебя знаю сколько! – отрезала Дорота. – А еще знаю, что это для меня шанс! Шанс сделать себе имя, шанс попасть в штат хорошего издания, минуя постель главного редактора, похотливого карлика с лысой головой и слюнявыми губами…
– Надеюсь, ты еще не успела переспать с начальством журнальчика «Политика»?
Дорота гордо вскинула голову:
– Вот еще!.. И не собираюсь. – Она с укоризной глянула на меня: – Да пойми ты, Марчин, я хочу стать настоящей журналисткой и знаю, что у меня есть данные…
– И не уговаривай, я не возьму тебя.
Дорота Ковалек пожала плечами:
– Тебе же хуже.
– Почему же?
– А потому, что я пойду за тобой следом, и ничего ты со мной не поделаешь.
– Спасибо, что предупредила. Придется мне связать тебя.
– А я тебя обвиню в покушении на мою честь и достоинство!
– Дурочка, я ведь все расскажу тебе, когда вернусь, мы же договорились…
– Если вернешься ты, значит, смогу и я вернуться. На мины нарывается тот, кто идет первым. Повторяю: мне нужно пойти с вами…
– С нами?!
– Ну да, ведь не пойдешь же ты без Йованки. А мне нужно ничуть не меньше, чем ей… Кстати, а тебе-то зачем эта чертова гора?
– Ну, есть у меня там… А почему я, собственно, должен отчитываться перед тобой?
– Ага! Тебе и сказать-то нечего, – торжествующе воскликнула Дорота. – Это ты, ты должен сидеть здесь, на полянке под дубом, и терпеливо ждать нас!..
– Ну знаешь! – Я чуть не задохнулся от возмущения. – Ну хотя бы ты ей скажи, что глупо, – обратился я к Йованке, не проронившей ни слова во время безнадежно проигранной словесной баталии. – Ты ведь не идешь со мной?
– С чего ты взял? – холодно вопросила Йованка. – Я тебе уже говорила, и не раз:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48