В камине выстрелило полено, и красный отблеск скользнул по
полированному паркету. Мне показалось, что я услышал что-то
напоминающее звук удара в тех отдаленных комнатах, куда я
еще не заходил. Мне очень не понравился этот звук. Очень.
"Нет, - сказал я не совсем ровным голосом. - Думаю, что
нет".
"Что же, спокойной ночи", - попрощался Стивенс, и я
вышел наружу. Я слышал, как тяжелая дверь захлопнулась за
моей спиной. Щелкнул замок. Я шел навстречу огням Третьей
авеню, не оборачиваясь и, в какой-то мере, боясь посмотреть
назад, словно мог бы увидеть нечто ужасное, следующее за
мной по пятам, или обнаружить что-то, о чем лучше не
догадываться. Я дошел до угла, увидел такси и помахал ему.
"Опять истории о войне?" - спросила Эллен, когда я
пришел. Она лежала в постели с Филиппом Марлой,
единственным любовником, который у нее был.
"Была одна история или две, - ответил я, вешая пальто.
- В основном я читал книгу".
"Только когда ты не хрюкал".
"Согласен. Когда не хрюкал".
"Послушай-ка вот это: "Когда я впервые увидел Терри
Леннокса, он был пьян и сидел в серебристом "Роллс-Ройсе" у
террасы "Танцоров". Эллен продолжали: "У него было молодое
лицо, но белые, цвета кости, волосы. Судя по его глазам,
можно было сказать, что каждый волос на его голове был
крашеным, однако он выглядел как и любой другой красивый
молодой парень, тративший слишком много денег на кабак,
который и существует для этой цели и никакой другой".
Неплохо, а? Это..."
"Долгое прощание", - сказал я, снимая ботинки. - Ты
читаешь мне один и тот же отрывок раз в три года. Это часть
твоего жизненного цикла.
Она наморщила нос: "Хрю-хрю".
"Спасибо".
Она вернулась к книге. Я вышел на кухню и взял бутылку
виски. Когда я возвратился, Эллен оставила книгу открытой на
одеяле и пристально посмотрела на меня: "Дэвид, ты
собираешься вступить в этот клуб?"
"Я думаю, что это возможно... если меня попросят". Я
чувствовал себя неуютно. Вероятно, я еще раз сказал ей
неправду. Если бы существовало членство в 249Б на 35 улице,
я бы уже был членом клуба.
"Я рада за тебя, - сказала она. - Тебе необходимо
что-то постоянное сейчас. Я не уверена, что ты отдаешь себе
в это отчет, но тебе это нужно. У меня есть Комитет по
правам женщин и Театральное общество, и ты тоже нуждался в
чем-то".
Я сел на кровать рядом с ней и взял "Долгое прощание".
Это было новое издание в светлой обложке. Я помнил, как я
покупал оригинальное издание в подарок на день рождения
Эллен. В 1953.
"Мы что, уже старые?" - спросил я ее.
"Боюсь, что да", - сказала она и ослепительно
улыбнулась.
Я положил книгу и коснулся ее груди: "Слишком стара для
этого?"
Она потянула на себя покрывало с видом великосветской
дамы, а потом, хихикая, сбросила его ногой на пол.
"Побей меня, папочка, - сказала она. - Я плохо себя
вела".
"Хрю-хрю", - ответил я, и мы оба рассмеялись.
Наступил предрождественский вторник. Этот вечер был
похож на все остальные, за исключением двух обстоятельств.
Было больше народу, возможно, не меньше восемнадцати
человек. И остро ощущалась атмосфера возбужденного обещания.
Иохансен лишь бегло пробежал глазами свою газету и
присоединился к Маккэррону, Хьюгу Биглмэну и ко мне. Мы
сидели у окон и говорили о том о сем, пока неожиданно не
завели горячий и часто смешной спор о довоенных автомобилях.
Была еще, - сейчас, когда я думаю об этом, - и третья
особенность: Стивенс приготовил великолепный пунш. Он был
мягким, хотя и с ромом и специями, и подавался из
невероятного кувшина, похожего на ледяную скульптуру. Беседа
становилась все оживленней по мере того, как уменьшался
уровень пунша в кувшине.
Я перевел взгляд в сторону маленькой двери, ведущей в
бильярдную, и был поражен, увидев, как Уотерхауз и Норман
Стет засовывали бейсбольные карточки в какое-то подобие
цилиндра. При этом они громко смеялись.
Повсюду образовывались, а потом расходились грудой
людей. Становилось все позднее... и наконец, когда
наступило время, в которое обычно все начинали расходиться,
я увидел Питера Эндрюса, сидящего перед камином с каким-то
пакетом в руке. Он бросил его в огонь не распечатав, и
через мгновение пламя заплясало всеми цветами спектра, пока
вновь не стало желтым. Мы расставили стулья по кругу. Через
плечо я Эндрюса увидел камень с выгравированным изречением:
СЕКРЕТ В РАССКАЗЕ, А НЕ В РАССКАЗЧИКЕ.
Стивенс скользил среди нас, забирая бокалы и возвращая
их с бренди. Слышались негромкие пожелания "Счастливого
Рождества" и "Это гвоздь сезона, Стивенс", и я впервые
увидел, как здесь расплачивались, протягивая
десятидолларовую и даже стодолларовую бумажку.
"Спасибо, мистер Маккэррон... мистер Иохансен... мистер
Биглмэн..."
Я прожил в Нью-Йорке достаточно долго, чтобы знать, что
во время Рождества чаевые текут рекой: что-то мяснику,
что-то булочнику и владельцу скобяной лавки, не говоря уже о
швейцаре, мажордоме и уборщице, приходившей по вторникам и
пятницам. Я еще не встречал людей моего круга, которые
относились бы к этому как к обязательному пустяку... однако,
мне не хотелось плохо думать о ком-нибудь в этот вечер.
Деньги давались по доброй воле и легко...
Я нашел свой бумажник. В нем я всегда держал за
фотографиями Эллен пятидолларовую бумажку на всякий случай.
Когда Стивенс подал мне бренди, я положил ее ему в руку безо
всякого колебания, хотя и не был богат.
"Счастливого Рождества, Стивенс", - сказал я.
"Спасибо, сэр. И вам того же".
Он раздал бренди, собрал чаевые и ушел. В какой-то
момент, уже на середине рассказа Эндрюса, я повернул голову
и увидел его стоящим в двери, словно тень, густая и
молчаливая.
"Сейчас я адвокат, как многие знают, - сказал Эндрюс,
отпив из своего бокала. Он прочистил горло и снова
пригубил. У меня несколько контор на Парк Авеню, вот уже 22
года. До этого я был ассистентом в адвокатской фирме,
ведущей дела в Вашингтоне. Однажды вечером, в июле, меня
попросили задержаться допоздна, чтобы составить перечень дел
для справки адвокату, что не имело никакого отношения к
данной истории. Вскоре в контору вошел человек, который в то
время был одним из наиболее известных сенаторов в Капитолии
и ставший впоследствии президентом. Его рубашка была
испачкана в крови, а глаза буквально вылезали из орбит.
"Мне нужно поговорить с Джо", - сказал он. Джо, как вы
понимаете, был никто иной, как Джозеф Вудс, глава моей фирмы
и один из самых влиятельных частных адвокатов в Вашингтоне.
К тому же он является близким другом этого сенатора.
"Он ушел домой несколько часов тому назад", - объяснил я
ему. Говоря откровенно, я был ужасно напуган - он выглядел,
как человек, который только что попал в жуткую аварию или
участвовал в смертельной схватке. Глядя на его лицо,
которое я часто видел в газетах, все в запекшейся крови, с
нервно подергивающейся щекой под обезумевшим глазом, я все
сильнее поддавался панике.
"Я могу позвонить ему, если вы..." Я уже держал в руках
телефон, сходя с ума от желания переложить свалившуюся на
меня ответственность на кого-то другого. Заглянув за спину
сенатора, я увидел кровавые следы, оставленные им на ковре.
"Я должен переговорить с Джо немедленно, - повторил он,
будто не слышал моих слов. - Кое-кто находится в багажнике
моей машины... То, что я обнаружил в Вирджинии. Я стрелял в
это, но не мог убить. Это не человек, и я не мог это убить".
Он начал хихикать, потом засмеялся и, наконец,
закричал. Он все еще продолжал кричать, когда я дозвонился
до мистера Вудса и попросил его, ради всего святого,
приехать как можно скорей..."
Я не собираюсь рассказывать историю Питера Эндрюса
полностью. По правде говоря, я не уверен, что осмелился бы
ее рассказать. Достаточно будет сказать, что этот рассказ
был столь ужасным, что я думал о нем в течение нескольких
недель. Как-то за завтраком Эллен посмотрела на меня и
спросила, почему я закричал ночью: "Его голова! Его голова
на земле все еще говорила!"
"Я думаю, это был сон, - сказал я. - Один из тех,
которые потом невозможно вспомнить".
Но я тут же опустил глаза и полагаю, что Эллен поняла,
что это была ложь.

В один из августовских дней следующего года я работал в
библиотеке, и меня позвали к телефону. Это был Уотерхауз. Он
спросил, не могу ли я зайти к нему в кабинет. Когда я
пришел, я увидел, что там находились также Роберт Карден и
Генри Эффингем. В первый момент я подумал, что меня
собираются обвинить в каких-то неразумных и некомпетентных
поступках.
Карден подошел ко мне с казал: "Джордж полагает, что
настало время сделать вас младшим партнером, Дэвид. Мы все
согласились".
"Вы должны пройти этот путь, Дэвид, если все будет
хорошо, мы сделаем вас полноправным партнером к Рождеству",
- заверил Эффингем.
В эту ночь мне не снились кошмары. Мы с Эллен, изрядно
выпившие, выбрались пообедать в одно джазовое заведение,
которое не посещали почти шесть лет, и слушали удивительного
голубоглазого негра, Дикстера Гордона, дувшего в свою трубу
почти до двух утра. На следующее утро мы проснулись с
неприятными ощущениями в желудке и головной болью и не могли
полностью поверить в то, что произошло. Самым невероятным
было то, что мой заработок поднялся до восьми тысяч долларов
в год, хотя мы перестали верить в возможность такого
повышения.
Фирма послала меня на шесть недель в Копенгаген, и
когда я вернулся, то узнал, что Джон Хенрахен - один из
постоянных посетителей 249Б - умер от рака. Был произведен
сбор средств для его жены, которая оказалась в трудном
положении. Меня уговорили заняться подсчетом собранной
суммы и оформлением банковского чека. Набралось больше
десяти тысяч долларов. Я передал чек Стивенсу и предполагаю,
что он отослал его по почте.
Так уж случилось, что Арлин Хенрахен была членом
театрального общества Эллен, и Эллен рассказала мне через
какое-то время, что Арлин получила анонимный чек на десять
тысяч четыреста долларов. К чеку приложена короткая и
загадочная записка: "От друзей вашего мужа Джона".
"Разве это не самая удивительная вещь, которую ты
когда-либо слышал в жизни?" - спросила меня Эллен.
"Нет, - сказал я, - но, по-видимому, она входит в первую
десятку. У нас есть еще клубника, Эллен?"

Прошли годы. Я обнаружил наверху в 249Б множество
комнат: кабинет, спальню, где гости иногда оставались на
ночь (хотя после того, как я услышал звук удара или мне
показалось, что я услышал, лично я предпочел бы остановиться
в хорошем отеле), небольшой, но хорошо оборудованный
гимнастический зал и бассейн с сауной.
Кроме того, имелось также длинная узкая комната во всю
длину здания с двумя дорожками для игры в шары.
За эти годы я перечитал романы Эдварда Грей Севиля и
открыл для себя совершенно удивительного поэта, равного,
может быть, Эзре Паунду и Уолласу Стивенсу, по имени Норберт
Роузен. Согласно справке в конце одного из томов его
сочинений, он родился в 1924 и был убит в Анзио. Все три
тома его лирики были изданы фирмой "Стэдхем и сын" в
Нью-Йорке и Бостоне.
Помню, что я вновь побывал в нью-йоркской публичной
библиотеке в один из светлых дней (я не уверен, в каком
именно году) и заказал подшивку "Литерари Маркет Плейс" за
20 лет. Это было ежегодное издание форматом с "Желтые
страницы", одну из крупнейших газет в городе. Мне кажется,
что служащий библиотеке готов был отказать мне. Но я
настаивал и тщательно просмотрел каждый том. И если
предполагалось, что в ЛМП указаны все издатели США, то я не
обнаружил там фирму "Стэдхем и сын". Год спустя или, может
быть, два я разговаривал с владельцем книжной антикварной
лавки и спросил его об этом издании. Он никогда не слышал о
нем.
Я подумал о том, чтобы спросить Стивенса, но вспомнил о
предупреждении, которое увидел в его глазах, и решил
оставить свой вопрос без ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11