Поэтому мы вынуждены отказываться
от многих благ, которые предлагает нам настоящее. Пусть судьба примет от
нас эту дань и принесет нам умиротворение.
- Вы несете расходы, - кивнул Куэйл.
- Мы все несем расходы. Болди, как группа, я имею в виду. И наши
дети. Вот таким образом все и балансируется: мы, по сути дела, платим сами
себе. Если бы я хотел воспользоваться злосчастным преимуществом моей
телепатической мощи, мой сын не прожил бы долго. Болди были бы уничтожены.
Эл должен это знать, а он становится удивительно антисоциальным.
- Все дети антисоциальны, - заметил Куэйл. - Они индивидуалисты в
высшей степени. Я думаю, что единственная причина, достойная беспокойства
- это если отклонения от нормы у мальчика связаны с его телепатическим
чувством.
- В этом что-то есть... - Беркхальтер осторожно коснулся сознания
Куэйла и обнаружил, что сопротивление значительно ослабилось. Он улыбнулся
про себя и продолжал говорить о собственных сложностях. - Точно так же,
как у его отца с людьми. А взрослый Болди должен быть очень хорошо
приспособлен к окружающему, иначе он погибнет.
- Окружение столь же важно, как и наследственность. Одно дополняет
другое. Если ребенок правильно воспитан, у него не будет крупных
неприятностей - если не вмешается наследственность.
- А это может случиться. О телепатической мутации известно очень
мало. Если для второго поколения характерно отсутствие волос, то, может
быть, в третьем или четвертом поколении проявятся еще какие-либо черты. Я
удивлюсь, если телепатия действительно полезна для сознания.
- Хм, между нами - меня это тревожит... - сказал Куэйл.
- Рейли тоже.
- Да, - сказал Куэйл, но сравнение его не слишком заинтересовало. -
Во всяком случае, если мутация является ошибкой, она умрет. Она не даст
значительного потомства.
- А как насчет гемофилии?
- Какое количество людей страдает гемофилией? - спросил Куэйл. - Я
пытаюсь смотреть на это с позиции психоисторика. Если бы в прошлом были
телепаты, все могло бы пойти по-другому.
- Откуда вы знаете, что их не было? - спросил Беркхальтер.
Куэйл моргнул.
- О-о. Ну да. Это тоже верно. В средние века их называли бы колдунами
- или святыми. Эксперименты герцога Рейнского... но такие случаи были
обречены на неудачу. Природа ходит вокруг да около, пытаясь... э-э...
вытянуть выигрышный билет, но с первой попытки ей не всегда это удается.
- Может быть, у нее и на этот раз не получилось. - Разговор привычно
держался в рамках укоренившейся скромной предусмотрительности. - Возможно,
телепатия лишь ступень к чему-то совершенно невероятному. Например, к
чему-нибудь вроде четырехмерного сенсора.
- Для меня все это звучит слишком абстрактно.
Куэйл был заинтересован и почти забыл о собственных колебаниях.
Приняв Беркхальтера как телепата, он молчаливо отбрасывал свое
предубеждение к телепатии, как таковой.
- Древние германцы вечно тешили себя тем, что они не такие как все.
То же самое происходило с японцами. Они твердо знали, что являются высшей
расой, потому что они - потомки богов. Они были невелики ростом -
наследственность сделала их застенчивыми в обращении с представителями
более крупных рас. Но китайцы тоже были невысокие, особенно южные китайцы,
а для них подобного барьера не существовало.
- Значит, окружение?
- Окружение, вызвавшее пропаганду. Японцы взяли буддизм и полностью
переделали его в синто, приспособив к собственным нуждам. Самураи,
воины-рыцари, были идеалом, кодекс чести был завораживающе бестолковым.
Принципом синто было почитание старших и порабощение младших по званию. Вы
видели когда-нибудь японские деревья из драгоценных камней?
- Не помню. Как они выглядят?
- Миниатюрные копии - шпалеры деревьев из драгоценных камней, с
безделушками, свисающими с ветвей. И непременно зеркальце. Первое дерево
из драгоценностей было сделано для того, чтобы выманивать богиню Луны из
пещеры, где она пряталась, будучи в дурном настроении. Похоже, леди была
так заинтригована видом безделушки и своим лицом, отражавшимся в
зеркальце, что вышла из своего укрытия. Вся японская мораль была обряжена
в прелестные одеяния - это тоже была приманка. Древние германцы во многом
делали то же самое. Последний диктатор Германии, Гитлер, возродил древнюю
легенду о Зигфриде. Это была расовая паранойя. Немцы поклонялись своему
доморощенному тирану, не матери, а у них чрезвычайно сильные семейные узы.
Это перешло и на государство. Они стали воспринимать Гитлера как их
Всеобщего Отца, и вот так мы в конце концов и пришли к Взрыву. А затем к
мутациям.
- И ко мне, - пробормотал Беркхальтер, допивая коктейль. Куэйл
смотрел куда-то невидящим взглядом.
- Забавно, - сказал он через некоторое время. - Эта история с
Всеобщим Отцом...
- Да?
- Интересно, знаете ли вы, насколько сильно это может влиять на
человека?
Беркхальтер ничего не ответил. Куэйл виновато взглянул на него.
- Да, - тихо сказал писатель. - В конце концов, вы человек, и,
знаете, я должен извиниться перед вами.
Беркхальтер улыбнулся.
- Можете забыть об этом.
- Я предпочел бы не забывать, - возразил Куэйл. - Я вдруг совершенно
неожиданно обнаружил, что телепатическое чувство не столь уж необходимо. Я
имею в виду, что оно не делает вас другим. Я говорил с вами...
- Иногда людям нужны годы на то, чтобы понять ваше открытие, -
заметил Беркхальтер. - Годы жизни и работы с существом, которого они
именуют Болди.
- А вы знаете, что я скрывал в своем сознании? - спросил Куэйл.
- Нет, я не знаю.
- Вы лжете как джентльмен. Спасибо. Ладно, пусть так, но я хочу
поговорить с вами, таков мой собственный выбор. Меня не волнует, извлекли
ли вы уже эту информацию из моего сознания. Мой отец... мне кажется, я его
ненавидел... был тираном, и я помню случай, когда я был совсем ребенком, и
мы были в горах, он бил меня на глазах у других людей. Я долго пытался
забыть это. Сейчас, - Куэйл пожал плечами, - это уже не кажется столь
важным.
- Я не психолог, - сказал Беркхальтер. - Если вас интересует моя
первая реакция, то я лишь скажу, что это не важно. Вы больше не маленький
мальчик. Человек, с которым я говорю и работаю - это взрослый Куэйл.
- Хм-м-м. Да-а. Мне кажется, я и раньше это чувствовал... насколько
на самом деле это неважно. Это просто подавляло мою личность. Что же,
теперь я узнал вас лучше, Беркхальтер. Вы можете... войти...
- Мы будем работать вместе, - сказал, улыбаясь, Беркхальтер. -
Особенно с Дарием.
Куэйл проговорил:
- Я постараюсь не создавать барьеров в сознании. Честно говоря, я не
возражаю против того, чтобы говорить вам... ответы. Даже когда они носят
чисто личный характер.
- Проверим это. Хотите взяться за Дария прямо сейчас?
- О'кей, - сказал Куэйл, и из его глаз исчезла подозрительная
настороженность. - Я отождествляю Дария со своим отцом...

Все прошло гладко и эффективно. За эту половину дня они сделали
больше, чем за предыдущие две недели. Испытывая приятное чувство
удовлетворения Беркхальтер немного задержался, чтобы сказать доктору Муну,
что дела пошли неплохо, после чего направился к дому, обмениваясь мыслями
с парой Болди, своих коллег, завершавших рабочий день. В лучах заката
Скалистые горы казались залитыми кровью, и пока Беркхальтер шел в сторону
дома, прохладный ветер приятно холодил его лицо.
Было так приятно, когда тебя поняли. Это доказывало саму возможность
взаимопонимания. И в этом мире подозрительных чужаков Болди часто
требовалось подкрепить уверенность в себе. Куэйл был твердым орешком,
но... Беркхальтер улыбнулся.
Этель будет довольна. В каком-то смысле, ей пришлось тяжелее, чем
когда-либо ему. С женщинами так всегда бывает. Мужчины страшно озабочены
сохранением своей независимости от вмешательства женщин. Что же касается
обычных женщин - что же, то обстоятельство, что Этель в конце концов была
принята в клубы и женские кружки Модока, говорит о ее блестящих личных
данных. Только Беркхальтер знал, какое горе причинял Этель ее голый череп
и даже собственный муж никогда не видел ее без парика.
Его мысль устремились вперед, обгоняя его, в невысокий дом с двумя
флигелями, стоявший на склоне холма, и сомкнулась с ее сознанием в жаркой
близости. Это было нечто большее, чем поцелуй. И, как всегда, было
волнующее чувство ожидания, которое росло и росло, пока не распахнулась
последняя дверь, и их тела не коснулись друг друга. "Вот, - подумал он, -
ради чего я был рожден Болди; ради этого стоит терять миры."
За обедом эта связь распространилась и на Эла, неуловимое, глубоко
укоренившееся нечто, что придавало вкус пище и делало воду вином. и
сделало еду Слово дом для телепатов имело значение, которое обычные люди
не могли полностью постичь, ибо оно включало в себя неведомую им связь. И
там были тонкие, неуловимые ласки.
"Зеленый Человек спускался по Великой Красной Ледяной горе. Мохнатые
Карлики пытались на ходу загарпунить его."
- Эл, - сказала Этель, - ты все еще работаешь над своим Зеленым
Человеком?
И тогда нечто переполненное ненавистью, холодом и смертью задрожало в
воздухе, словно сосулька, с хрустом проламывающаяся через хрупкое
золотистое стекло. Беркхальтер уронил салфетку и поднял глаза, совершенно
сбитый с толку. Он ощутил, как мысль Этель отпрянула, и быстро коснулся ее
разума, чтобы хоть немного ободрить ее. А на другом конце стола молча и
настороженно сидел маленький мальчик со все еще по-детски округлыми
щечками, понимающий, что совершил грубую ошибку, и ищущий спасения в
полной неподвижности. Его разум был слишком слаб, чтобы противостоять
прощупыванию. Понимая это, он сидел совершенно спокойно, выжидая, пока эхо
от мысли ядовито висело в тишине.
Беркхальтер сказал:
- Пойдем, Эл.
Он поднялся. Этель начала было что-то говорить.
- Подожди, дорогая. Поставь барьер. Не слушай.
Он мягко и нежно коснулся ее разума, а потом взял Эла за руку и повел
его за собой во двор. Эл смотрел на отца огромными тревожными глазами.
Беркхальтер сел на скамью и посадил Эла рядом. Сначала он заговорил
вслух - чтобы смысл его слов был ясен, и еще по одной причине. Ему было
очень неприятно обходить слабую защиту мальчика, но это было необходимо.
- Это очень странно, думать так о матери, - сказал он, - и странно
думать так обо мне. - Для разума телепата упрямство и непосвященность
являются более омерзительными, но тут речь шла ни о том, ни о другом.
Присутствовала лишь холод и злоба.
"И это плоть от плоти моей, - подумал Беркхальтер, глядя на мальчика
и перебирая в памяти восемь лет его развития. - Не перерастает ли мутация
во что-то дьявольское?"
Эл молчал.
Беркхальтер погрузился в юный разум мальчика. Эл попытался вырваться
и убежать, но сильные руки отца схватили его. Инстинкт, а не рассудок
двигал мальчиком, поскольку мысли могли соприкасаться и на больших
расстояниях.
Ему не хотелось этого делать, потому что вместе с восприимчивостью
ушла чувствительность, а насилие всегда оставалось насилием. Но жестокость
была необходима. Беркхальтер искал. Иногда он навязывал Элу ключевые
понятия, и в ответ поднимались волны воспоминаний.

Наконец, усталый и полный отвращения, Беркхальтер позволил Элу уйти и
остался один сидеть на скамье, наблюдая за тем, как красный отсвет умирает
на снежных пиках. Белизна их была подкрашена красным. Но было еще не
слишком поздно. Человек глуп, и был глуп с самого начала, иначе бы он знал
бесполезность такой попытки.
Воспитание еще только началось. Эла еще можно было перевоспитать.
Глаза Беркхальтера стали жестче. И мальчик будет перевоспитан. Будет. Но
еще не сейчас, не раньше, чем жаркий гнев настоящего уступит место
симпатии и пониманию.
Еще не сейчас.
Он вошел в дом, коротко переговорил с Этель и вызвал по видеосвязи
дюжину Болди, работавших вместе с ними в Издательском Центре. Не у всех из
них были семьи, но никто не уклонился от встречи, когда полчаса спустя они
встретились в задней комнате Таверны Язычника в деловой части города. Сэм
Шейн поймал отрывок знания Беркхальтера, и все они прочли его эмоции.
Слитые в единое целое своим телепатическим чувством, они ждали, когда
Беркхальтер будет готов.
Потом он рассказал им. Поскольку разговор велся на языке мысли, это
не заняло много времени. Он рассказал им о японском дереве из драгоценных
камней со сверкающими безделушками, о сверкающей приманке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35