— Сначала мы должны убедиться, что вы нам подходите.
Пожалуй, это было справедливо.
— Вас ждет испытание, — оглядел ряды замерших мальчишек настоятель, — и сказать, что оно будет непростым, значит не сказать ничего.
Томазо до сих пор помнил каждый его жест.
— Однако я его прошел, — печально улыбнулся настоятель. — А главное, его проходят все братья Ордена. Я подчеркиваю: все!
Томазо, тогда взъерошенный, отчаянный бастард, почти каждый день с боем доказывавший, что он — человек, знал, что пройдет. Он не был хуже их всех, он был лучше.
— Расходитесь по выделенным вам кельям, — распорядился настоятель. — И хорошенько подумайте, стоит ли вам идти до конца. И знайте, отойти в сторону вы можете в любой миг.
Они, отсмеявшись над этим недостойным предложением отойти в сторону, если не хватит духу, разбрелись по кельям, а утром в полном составе появились на разводе.
— Кто хочет уйти?! — выкрикнул сержант. — Пока не поздно…
И понятно, что все промолчали.
Через несколько минут их загнали в огромный полуподвальный зал с двумя окнами под потолком, туда же зашли два десятка высоких, крепких монахов с квадратными лицами и массивными тяжелыми черепами, и тяжелая, с ногу толщиной, дубовая дверь захлопнулась.
Томазо поежился. Каждый из этих монахов стоил в рукопашном бою полудюжины взрослых опытных бойцов, так что на деле мальчишки были в катастрофическом меньшинстве.
Первым делом Гаспар выписал разрешение провезти Бруно к себе, а затем его носильщики приковали часовщика к стене в соседней келье. А чтобы не водить во двор по два раза в день, просто поставили рядом ведро.
— Слушай задание, Бруно, — начал с главного Гаспар. — Представь себе архив в несколько сот раз больше того, что ты видел в Асунсьоне.
— Представил, — кивнул тот.
Гаспар улыбнулся:
— Его нужно выстроить по порядку. Представил?
Подмастерье снова кивнул:
— Представил.
— А теперь вообрази, что в каждом городском магистрате Европы есть похожие архивы.
Бруно виновато пожал плечами.
— Я не знаю, где Европа. Арагон знаю. Кастилию знаю. Португалию знаю. А в Европе ни разу не был.
Гаспар захохотал и, лишь отсмеявшись, упростил задачу.
— Черт с ней, с Европой! Главное, придумать, как упорядочить все эти архивы абсолютно одинаково. Во всех городах!
Он уже начал горячиться.
— Беда в том, что делать это будут самые разные люди! Не всегда умные. Не всегда достаточно образованные. Обычные люди. И нам нужно дать им образец — наглядный, простой и понятный самому тупому писарю! Но не такой примитивный, как в Парагвае! Ты понял?!
— Конечно, — уверенно кивнул часовщик.
— Тогда думай, — приказал Гаспар и подозвал носильщиков: — Поехали, ретивые…
— Я уже придумал.
Гаспар взялся за шеи своих «ретивых» и лишь тогда понял, что ему сказали что-то странное.
— Что ты сказал? — обернулся он.
— Я сказал, что уже придумал, — спокойно и уверенно произнес Бруно.
Бруно видел, как менялось выражение лица Гаспара: от удивления и быстро мелькнувшей надежды через недоверие к злости.
— Ты придумал образец?
Бруно кивнул, взял листок бумаги, перо и быстро начертил круг.
— Это циферблат обычных курантов. Такие есть на здании каждого магистрата, а потому их видел каждый писарь.
— И что дальше? — все более раздражаясь, поинтересовался Гаспар.
Бруно быстро набросал на месте идущих по кругу цифр черточки.
— Возьмите за единый образец обычный циферблат, разбитый на 12 часов. На каждый час положите свой кусок архива…
Монах оторопело вытаращил глаза. Ничего логичнее, чем выстроить архивы по часам циферблата, нельзя было и придумать.
— Потрясающе! — выдохнул он и прикрыл глаза. — Все, Томазо, считай, ты на свободе! Я тебя выкуплю…
Томазо сам не знал, почему начал рассказывать. Может быть, потому, что молчал всю жизнь. Но вот эту понимающую ухмылку брата Агостино выделил сразу.
— Не надо ухмыляться, Куадра, — мгновенно осадил он Комиссара. — Это совсем не то, что проходил ты.
И по скакнувшим в сторону зрачкам инквизитора подтвердил себе, что попал в точку.
Собственно, прием в тот или иной орден проходили все. Не тот прием, что заканчивался праздничным ужином и благодарственной молитвой настоятеля, а тот, что начинается сразу после ужина, когда настоятель предусмотрительно выезжает по делам, а старшие братья, предчувствуя забаву и ковыряя в зубах щепками, загоняют молодняк на задний двор.
Это везде происходило по-разному. Доминиканцев интересовали только боевые качества новичков, а потому их били — жестоко и долго, до точного выяснения, кто есть кто. Но бывали и такие монастыри, где испытание превращалось в бесконечную череду изнасилований и издевательств. Изнемогающие от воздержания и весьма недалекие умом братья порой были способны на страшные вещи.
— Это не то, что ты подумал, — еще раз повторил Томазо. — У нас от этого удовольствия не получает никто.
Нет, поначалу все выглядело забавно. Монахи разбили новичков на две группы и устроили соревнования с простой задачей: как можно быстрее преодолеть ряд скамеек и столов; под скамейками надо было проползти, а столы перепрыгнуть. Мальчишкам это понравилось ужасно. Но шел час за часом, а монахи все еще были недовольны результатом.
— Что ты как курица бежишь?! — подбадривали они отстающих. — Быстрее! Еще быстрее!
И понятно, что часов через восемь-десять новички совершенно выдохлись, и именно тогда их начали подгонять подзатыльниками.
Поначалу огрызались многие, но уже к утру не желающих терпеть «дружеские» подзатыльники осталось только трое: Луис, Гаспар и Томазо. Монахи усилили давление, принялись всерьез всех поколачивать, и, что особенно любопытно, не столь дерзкие товарищи сочли виновными в том, что отношения с наставниками испортились, именно этих троих «смутьянов».
— И вас всех потом… это? — прищурился инквизитор.
— Нет, — мотнул головой Томазо. — Сначала дали уйти тем, кто сломался после первых суток.
Их было шестнадцать, шагнувших вперед, и они очень вовремя ушли. Ибо вторые сутки оказались намного тяжелее первых. Изможденные новички до конца осознали, что все направлено лишь на то, чтобы их сломать, а потому и монахи били их, не стесняясь, и, если бы Луис не собрал вокруг себя команду, многих сломали бы уже тогда.
— А потом нам пообещали защиту и вышвырнули тех, кто поверил.
На самом деле те, кто поверил обещаниям внезапно появившихся «ревизоров» сообщить об этом ужасе в епископат, просто перестали драться, как должно, и сдались.
— А потом вообще все пошло не так.
Он потом долго пытался понять, в чем преподаватели просчитались, но, скорее всего, дело было в том, что среди них оказался Луис. Этот тощий проворный мальчишка был самым дерзким, и когда он понял, что их шаг за шагом ведут к одному из самых презираемых в миру грехов, первым подал пример.
— Он убил испытателя.
— Как? — оторопел Агостино. — Как можно убить человека голыми руками?
— Он выгрыз монаху кадык.
— Но это же…
— Вот именно, — кивнул Томазо.
Из них предполагалось воспитать бесстрашных, изобретательных агентов. Однако к смерти испытателя сидящие за невидимыми изнутри прорезями для наблюдения преподаватели готовы не были. Томазо и сейчас не сказал бы, правильно ли они там поступили, но была дана команда усилить давление. И Луис убил второго.
Это было уже полным провалом испытания, неизбежно влекущим для преподавателей служебные перестановки. И они надавили еще. Двое монахов зажали Луиса в угол и показательно сломали ему позвоночник.
— Но было уже поздно…
— Почему? — глотнул инквизитор.
— Мы поняли, что это возможно.
Лидерами отчаянного двухдневного сопротивления — перед самым финалом — стали Гаспар и Томазо.
— Надо же… — неловко хмыкнул инквизитор.
— Ты не понимаешь, что такое выдержать двое суток… — покачал головой Томазо.
Он и сам не понимал, как им это удалось. Однако они сколотили вокруг себя последних одиннадцать человек, и на предпоследний этап монахи не могли их загнать ровно двое суток.
— А потом?
Томазо не ответил.
Первым делом Гаспар заехал на своих «ретивых» к отцу Клоду.
— Я знаю, чем завершить Тридентский собор.
Один из умнейших историков Церкви с усталым видом оторвался от бумаг.
— А почему ты еще здесь, Гаспар? Я тебя давно не держу.
Гаспар широко улыбнулся.
— Архивы надо разбросать по цифрам на циферблате часов. В часах разберется любой провинциальный архивариус.
Отец Клод замер, а Гаспар улыбнулся еще шире.
— У нас получится двенадцать одинаковых блоков.
— Двенадцать мало, — сразу отрезал отец Клод, — у нас должна быть долгая история…
Но его глаза уже светились мечтой.
— Но в каждом часе есть минуты! — рассмеялся Гаспар. — Можно разложить историю Церкви по минутам!
Отец Клод ушел в себя, а потом тряхнул головой и вытер брызнувшие слезой глаза.
— Боже, как красиво…
Сравнить историю Церкви с ходом Божественных часов, где полночь означает рождение Иисуса, а полдень — расцвет христианства, это было действительно красивое решение. Но главное, эту схему понял бы любой, даже самый тупой архивариус.
— Но у меня есть просьба, — не дал ему насладиться внезапными перспективами Гаспар.
— Проси что хочешь, — растроганно положил руку на сердце влиятельнейший ватиканский историк.
— У меня друг… в Инквизиции Сарагосы. Томазо Хирон. Я хочу, чтобы он вышел.
Отец Клод кивнул и тут же записал данные арестованного еретика.
— Он выйдет. Гарантирую.
Томазо всегда подозревал, да что там подозревал — знал! — что к тому времени, когда их разложили на полу, эти содомиты имели уже очень много личного — и к нему, и к Гаспару. Но когда униженного, обессилевшего Томазо попытались заставить помочиться на распятие, он отказался.
Тогда его прогнали по второму кругу. И уже тогда стало ясно: этот бастард скорее даст себя убить, чем перешагнет через последний рубеж.
— Надо любимый прием Трибунала использовать, — предложил один.
И тогда его привязали к косому Андреевскому кресту, раздвинули челюсти, загнали в рот воронку и лили воду до тех пор, пока живот не раздуло, как у беременной девки.
— Переворачивай, — скомандовал старший.
Его перевернули и, не отвязывая от Андреевского креста, приподняли — точно над уложенным на пол распятием.
— Никуда он не денется. Помочится.
И только тогда Томазо заплакал.
Бруно набрасывал схему Единого Христианского Календаря, логичного, как циферблат, играючи. Собственно, это и был циферблат — со столетиями вместо часов. Единственное, что изрядно раздражало, так это постоянно поступающие коррективы сверху.
— Надо, чтобы открытие Нового Света католиками произошло точно в 7000-й год от сотворения мира , — зачитывал по бумажке Гаспар. — Это пожелание Совета по делам обеих Индий.
Бруно пожимал плечами: надо — значит, надо. Но уже через пару часов Гаспар снова приезжал на своих «ретивых» и зачитывал новую коррективу.
— Размести на 7000 году еще и очищение христианской Европы от всяких евреев и магометан . Это приказ из канцелярии Папы.
— Ладно… — вздыхал Бруно. — Приказ так приказ.
А еще через час поступало новое требование.
— Сделай так, чтобы по еврейской шкале дата изгнания их из Европы была кратна тринадцати. Этого хочет Святая Инквизиция.
— Уже сделал, — кивал Бруно. — 5252 год пойдет?
Он давно понял, что цифру 13 надо присваивать всем врагам Церкви. Поэтому и число всех неримских Пап, называемых Антипапами, у него было равно 39, то есть целых три раза по 13.
— Прекрасно… — бормотал Гаспар. — А какую дату ты присвоил Унии Западной и Восточной Церквей?
Бруно перевернул листок. Он знал, как важна дата символического подчинения Востока Западу.
— Самую красивую… 1440 год. Это как раз число минут в полных сутках, и означает оно, что время Восточных Церквей истекло.
Гаспар счастливо потирал руки. Отвечающая этому году еврейская дата — 5200 — прекрасно делилась на 13, давая в остатке ровно 400. А католическая дата Унии — 6948 год от сотворения мира — при делении на 19-летний лунный цикл давала число дней в году.
— Неплохо… неплохо… — удовлетворенно бормотал Гаспар.
Он уже видел, что к этой филигранно выверенной дате ни у кого претензий не будет: ни у астрологов Папы, ни у Святой Инквизиции, ни тем более у Совета по делам обеих Индий.
И только Бруно смотрел на всю эту суету сверху вниз. Заказчик имел право на мелкий каприз. Никто из них и понятия не имел, что в веках отпечатается совсем не то, на что они все рассчитывают.
Вернувшись в камеру после допроса, Томазо отошел в сторону, сел спиной к стене и закрыл глаза.
Ему объяснили, зачем было нужно это испытание сразу после приема в Орден, внятно и просто.
— В нехристианском мире нас ненавидят, — прямо сказал настоятель. — И чтобы доказать, что вы не христиане, вам придется топтать распятие в каждом порту. И ни одна мышца ваших лиц при этом дрогнуть не должна.
Это было правдой, и Томазо даже не считал, сколько раз ему приходилось это делать потом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Пожалуй, это было справедливо.
— Вас ждет испытание, — оглядел ряды замерших мальчишек настоятель, — и сказать, что оно будет непростым, значит не сказать ничего.
Томазо до сих пор помнил каждый его жест.
— Однако я его прошел, — печально улыбнулся настоятель. — А главное, его проходят все братья Ордена. Я подчеркиваю: все!
Томазо, тогда взъерошенный, отчаянный бастард, почти каждый день с боем доказывавший, что он — человек, знал, что пройдет. Он не был хуже их всех, он был лучше.
— Расходитесь по выделенным вам кельям, — распорядился настоятель. — И хорошенько подумайте, стоит ли вам идти до конца. И знайте, отойти в сторону вы можете в любой миг.
Они, отсмеявшись над этим недостойным предложением отойти в сторону, если не хватит духу, разбрелись по кельям, а утром в полном составе появились на разводе.
— Кто хочет уйти?! — выкрикнул сержант. — Пока не поздно…
И понятно, что все промолчали.
Через несколько минут их загнали в огромный полуподвальный зал с двумя окнами под потолком, туда же зашли два десятка высоких, крепких монахов с квадратными лицами и массивными тяжелыми черепами, и тяжелая, с ногу толщиной, дубовая дверь захлопнулась.
Томазо поежился. Каждый из этих монахов стоил в рукопашном бою полудюжины взрослых опытных бойцов, так что на деле мальчишки были в катастрофическом меньшинстве.
Первым делом Гаспар выписал разрешение провезти Бруно к себе, а затем его носильщики приковали часовщика к стене в соседней келье. А чтобы не водить во двор по два раза в день, просто поставили рядом ведро.
— Слушай задание, Бруно, — начал с главного Гаспар. — Представь себе архив в несколько сот раз больше того, что ты видел в Асунсьоне.
— Представил, — кивнул тот.
Гаспар улыбнулся:
— Его нужно выстроить по порядку. Представил?
Подмастерье снова кивнул:
— Представил.
— А теперь вообрази, что в каждом городском магистрате Европы есть похожие архивы.
Бруно виновато пожал плечами.
— Я не знаю, где Европа. Арагон знаю. Кастилию знаю. Португалию знаю. А в Европе ни разу не был.
Гаспар захохотал и, лишь отсмеявшись, упростил задачу.
— Черт с ней, с Европой! Главное, придумать, как упорядочить все эти архивы абсолютно одинаково. Во всех городах!
Он уже начал горячиться.
— Беда в том, что делать это будут самые разные люди! Не всегда умные. Не всегда достаточно образованные. Обычные люди. И нам нужно дать им образец — наглядный, простой и понятный самому тупому писарю! Но не такой примитивный, как в Парагвае! Ты понял?!
— Конечно, — уверенно кивнул часовщик.
— Тогда думай, — приказал Гаспар и подозвал носильщиков: — Поехали, ретивые…
— Я уже придумал.
Гаспар взялся за шеи своих «ретивых» и лишь тогда понял, что ему сказали что-то странное.
— Что ты сказал? — обернулся он.
— Я сказал, что уже придумал, — спокойно и уверенно произнес Бруно.
Бруно видел, как менялось выражение лица Гаспара: от удивления и быстро мелькнувшей надежды через недоверие к злости.
— Ты придумал образец?
Бруно кивнул, взял листок бумаги, перо и быстро начертил круг.
— Это циферблат обычных курантов. Такие есть на здании каждого магистрата, а потому их видел каждый писарь.
— И что дальше? — все более раздражаясь, поинтересовался Гаспар.
Бруно быстро набросал на месте идущих по кругу цифр черточки.
— Возьмите за единый образец обычный циферблат, разбитый на 12 часов. На каждый час положите свой кусок архива…
Монах оторопело вытаращил глаза. Ничего логичнее, чем выстроить архивы по часам циферблата, нельзя было и придумать.
— Потрясающе! — выдохнул он и прикрыл глаза. — Все, Томазо, считай, ты на свободе! Я тебя выкуплю…
Томазо сам не знал, почему начал рассказывать. Может быть, потому, что молчал всю жизнь. Но вот эту понимающую ухмылку брата Агостино выделил сразу.
— Не надо ухмыляться, Куадра, — мгновенно осадил он Комиссара. — Это совсем не то, что проходил ты.
И по скакнувшим в сторону зрачкам инквизитора подтвердил себе, что попал в точку.
Собственно, прием в тот или иной орден проходили все. Не тот прием, что заканчивался праздничным ужином и благодарственной молитвой настоятеля, а тот, что начинается сразу после ужина, когда настоятель предусмотрительно выезжает по делам, а старшие братья, предчувствуя забаву и ковыряя в зубах щепками, загоняют молодняк на задний двор.
Это везде происходило по-разному. Доминиканцев интересовали только боевые качества новичков, а потому их били — жестоко и долго, до точного выяснения, кто есть кто. Но бывали и такие монастыри, где испытание превращалось в бесконечную череду изнасилований и издевательств. Изнемогающие от воздержания и весьма недалекие умом братья порой были способны на страшные вещи.
— Это не то, что ты подумал, — еще раз повторил Томазо. — У нас от этого удовольствия не получает никто.
Нет, поначалу все выглядело забавно. Монахи разбили новичков на две группы и устроили соревнования с простой задачей: как можно быстрее преодолеть ряд скамеек и столов; под скамейками надо было проползти, а столы перепрыгнуть. Мальчишкам это понравилось ужасно. Но шел час за часом, а монахи все еще были недовольны результатом.
— Что ты как курица бежишь?! — подбадривали они отстающих. — Быстрее! Еще быстрее!
И понятно, что часов через восемь-десять новички совершенно выдохлись, и именно тогда их начали подгонять подзатыльниками.
Поначалу огрызались многие, но уже к утру не желающих терпеть «дружеские» подзатыльники осталось только трое: Луис, Гаспар и Томазо. Монахи усилили давление, принялись всерьез всех поколачивать, и, что особенно любопытно, не столь дерзкие товарищи сочли виновными в том, что отношения с наставниками испортились, именно этих троих «смутьянов».
— И вас всех потом… это? — прищурился инквизитор.
— Нет, — мотнул головой Томазо. — Сначала дали уйти тем, кто сломался после первых суток.
Их было шестнадцать, шагнувших вперед, и они очень вовремя ушли. Ибо вторые сутки оказались намного тяжелее первых. Изможденные новички до конца осознали, что все направлено лишь на то, чтобы их сломать, а потому и монахи били их, не стесняясь, и, если бы Луис не собрал вокруг себя команду, многих сломали бы уже тогда.
— А потом нам пообещали защиту и вышвырнули тех, кто поверил.
На самом деле те, кто поверил обещаниям внезапно появившихся «ревизоров» сообщить об этом ужасе в епископат, просто перестали драться, как должно, и сдались.
— А потом вообще все пошло не так.
Он потом долго пытался понять, в чем преподаватели просчитались, но, скорее всего, дело было в том, что среди них оказался Луис. Этот тощий проворный мальчишка был самым дерзким, и когда он понял, что их шаг за шагом ведут к одному из самых презираемых в миру грехов, первым подал пример.
— Он убил испытателя.
— Как? — оторопел Агостино. — Как можно убить человека голыми руками?
— Он выгрыз монаху кадык.
— Но это же…
— Вот именно, — кивнул Томазо.
Из них предполагалось воспитать бесстрашных, изобретательных агентов. Однако к смерти испытателя сидящие за невидимыми изнутри прорезями для наблюдения преподаватели готовы не были. Томазо и сейчас не сказал бы, правильно ли они там поступили, но была дана команда усилить давление. И Луис убил второго.
Это было уже полным провалом испытания, неизбежно влекущим для преподавателей служебные перестановки. И они надавили еще. Двое монахов зажали Луиса в угол и показательно сломали ему позвоночник.
— Но было уже поздно…
— Почему? — глотнул инквизитор.
— Мы поняли, что это возможно.
Лидерами отчаянного двухдневного сопротивления — перед самым финалом — стали Гаспар и Томазо.
— Надо же… — неловко хмыкнул инквизитор.
— Ты не понимаешь, что такое выдержать двое суток… — покачал головой Томазо.
Он и сам не понимал, как им это удалось. Однако они сколотили вокруг себя последних одиннадцать человек, и на предпоследний этап монахи не могли их загнать ровно двое суток.
— А потом?
Томазо не ответил.
Первым делом Гаспар заехал на своих «ретивых» к отцу Клоду.
— Я знаю, чем завершить Тридентский собор.
Один из умнейших историков Церкви с усталым видом оторвался от бумаг.
— А почему ты еще здесь, Гаспар? Я тебя давно не держу.
Гаспар широко улыбнулся.
— Архивы надо разбросать по цифрам на циферблате часов. В часах разберется любой провинциальный архивариус.
Отец Клод замер, а Гаспар улыбнулся еще шире.
— У нас получится двенадцать одинаковых блоков.
— Двенадцать мало, — сразу отрезал отец Клод, — у нас должна быть долгая история…
Но его глаза уже светились мечтой.
— Но в каждом часе есть минуты! — рассмеялся Гаспар. — Можно разложить историю Церкви по минутам!
Отец Клод ушел в себя, а потом тряхнул головой и вытер брызнувшие слезой глаза.
— Боже, как красиво…
Сравнить историю Церкви с ходом Божественных часов, где полночь означает рождение Иисуса, а полдень — расцвет христианства, это было действительно красивое решение. Но главное, эту схему понял бы любой, даже самый тупой архивариус.
— Но у меня есть просьба, — не дал ему насладиться внезапными перспективами Гаспар.
— Проси что хочешь, — растроганно положил руку на сердце влиятельнейший ватиканский историк.
— У меня друг… в Инквизиции Сарагосы. Томазо Хирон. Я хочу, чтобы он вышел.
Отец Клод кивнул и тут же записал данные арестованного еретика.
— Он выйдет. Гарантирую.
Томазо всегда подозревал, да что там подозревал — знал! — что к тому времени, когда их разложили на полу, эти содомиты имели уже очень много личного — и к нему, и к Гаспару. Но когда униженного, обессилевшего Томазо попытались заставить помочиться на распятие, он отказался.
Тогда его прогнали по второму кругу. И уже тогда стало ясно: этот бастард скорее даст себя убить, чем перешагнет через последний рубеж.
— Надо любимый прием Трибунала использовать, — предложил один.
И тогда его привязали к косому Андреевскому кресту, раздвинули челюсти, загнали в рот воронку и лили воду до тех пор, пока живот не раздуло, как у беременной девки.
— Переворачивай, — скомандовал старший.
Его перевернули и, не отвязывая от Андреевского креста, приподняли — точно над уложенным на пол распятием.
— Никуда он не денется. Помочится.
И только тогда Томазо заплакал.
Бруно набрасывал схему Единого Христианского Календаря, логичного, как циферблат, играючи. Собственно, это и был циферблат — со столетиями вместо часов. Единственное, что изрядно раздражало, так это постоянно поступающие коррективы сверху.
— Надо, чтобы открытие Нового Света католиками произошло точно в 7000-й год от сотворения мира , — зачитывал по бумажке Гаспар. — Это пожелание Совета по делам обеих Индий.
Бруно пожимал плечами: надо — значит, надо. Но уже через пару часов Гаспар снова приезжал на своих «ретивых» и зачитывал новую коррективу.
— Размести на 7000 году еще и очищение христианской Европы от всяких евреев и магометан . Это приказ из канцелярии Папы.
— Ладно… — вздыхал Бруно. — Приказ так приказ.
А еще через час поступало новое требование.
— Сделай так, чтобы по еврейской шкале дата изгнания их из Европы была кратна тринадцати. Этого хочет Святая Инквизиция.
— Уже сделал, — кивал Бруно. — 5252 год пойдет?
Он давно понял, что цифру 13 надо присваивать всем врагам Церкви. Поэтому и число всех неримских Пап, называемых Антипапами, у него было равно 39, то есть целых три раза по 13.
— Прекрасно… — бормотал Гаспар. — А какую дату ты присвоил Унии Западной и Восточной Церквей?
Бруно перевернул листок. Он знал, как важна дата символического подчинения Востока Западу.
— Самую красивую… 1440 год. Это как раз число минут в полных сутках, и означает оно, что время Восточных Церквей истекло.
Гаспар счастливо потирал руки. Отвечающая этому году еврейская дата — 5200 — прекрасно делилась на 13, давая в остатке ровно 400. А католическая дата Унии — 6948 год от сотворения мира — при делении на 19-летний лунный цикл давала число дней в году.
— Неплохо… неплохо… — удовлетворенно бормотал Гаспар.
Он уже видел, что к этой филигранно выверенной дате ни у кого претензий не будет: ни у астрологов Папы, ни у Святой Инквизиции, ни тем более у Совета по делам обеих Индий.
И только Бруно смотрел на всю эту суету сверху вниз. Заказчик имел право на мелкий каприз. Никто из них и понятия не имел, что в веках отпечатается совсем не то, на что они все рассчитывают.
Вернувшись в камеру после допроса, Томазо отошел в сторону, сел спиной к стене и закрыл глаза.
Ему объяснили, зачем было нужно это испытание сразу после приема в Орден, внятно и просто.
— В нехристианском мире нас ненавидят, — прямо сказал настоятель. — И чтобы доказать, что вы не христиане, вам придется топтать распятие в каждом порту. И ни одна мышца ваших лиц при этом дрогнуть не должна.
Это было правдой, и Томазо даже не считал, сколько раз ему приходилось это делать потом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53