Но время его кончалось. Все некогда сильные мастера едва сводили концы с концами, а слабые, нарушив цеховые традиции, давно работали на монастырь Ордена, который захватил уже и гостиный дом, и красильни, и рынок, а потому город, забыв конституции фуэрос, уже давно жил совсем по иным правилам.
Томазо присутствовал на совещании мятежных грандов лично — в качестве оруженосца весьма высокородного барона, одного из старинных агентов Ордена. Но держался он в тени — были основания…
— Мы все в одинаковом положении, — первым начал прения все еще хромающий сеньор Франсиско Сиснерос. — У нас у всех отнимут поместья, а потом заставят ходить на задних лапках под обещание вернуть.
— У меня не отнимут, — подал голос один из грандов-сарацин, — я, слава Аллаху, в Гранадском эмирате займы беру. Туда вашему Трибуналу никогда не дотянуться.
— Это пока не дотянуться, — тут же возразили ему. — Если сейчас Бурбонов не остановить, они не только на Каталонию и Арагон, они и на Гранаду лапы наложат.
Томазо наблюдал. Происходило то, чего он и ожидал: раскол. Те, кто не брал займов, или брал там, где нет Инквизиции, или успел расплатиться из прошлого урожая, были уверены в себе и готовы продолжать войну.
— А чего мы опасаемся? — подал голос кто-то из грандов. — Лично я, пока мне приглашение в судебное заседание не вручили, ни королю, ни Папе ничего не должен.
Томазо насторожился.
— И то верно, — поддержали его несколько голосов, — мои мориски без моего приказа никаких церковных бумаг не признают.
— А у кого крестьяне, тот и господин!
Гранды одобрительно зашумели, а Томазо прикусил губу. На землях половины арагонских грандов жили мусульмане и язычники — люди крайне консервативные, а главное, преданные своим господам. И если гранды лично не скажут им, что они сами на этой земле более не господа, судебным исполнителям, а тем более монахам Ордена там делать нечего. И это означало, что добрая половина грандов будет воевать до тех пор, пока их крестьяне будут пахать землю и пасти скот.
Бруно ждал этой ночи, как никакой другой. Заранее, еще на ужине, стащил из кухни несколько ножей, смастерил простенькую отмычку и стал ждать, когда монастырь отойдет ко сну. Однако перед глазами, изрядно мешая думать о побеге, висела только картина Великого небесного Индиктиона с периодом в 532 года.
Он понимал глубинную правоту астрологии: звезды обязаны влиять на судьбы людей, городов и стран — так же, как большие шестерни вращают меньшие. А с другой стороны, люди тоже участвовали в своей судьбе, а порой и не только в своей. Он сам, будучи еще мальчишкой, обманом привел монашку Филлипину в полный пьяной солдатни бордель, и вдовы из города так и не ушли в пустынь. Чуть позже он убил Иньиго, и цена железа пришла в норму, а жизнь часового цеха наладилась. Прямо сейчас некто неведомый, но определенно человек, а не бесплотный всемогущий дух, менял всю арагонскую жизнь, то есть делал то, что, если верить астрологии безоглядно, под силу только звездам.
Выходило так, что нижние этажи жизни управляют верхними не менее, чем верхние — нижними. И это ломало всю стройную картину астрологического мироздания.
Томазо покинул совещание грандов Арагона в совершенном расстройстве. Да, половина грандов уже была готова признать долги, а значит, и власть короля. Но те, кто не брал займов у евреев или изначально опирался на мусульман, в расставленную им ловушку не угодили. В перспективе это приводило к расколу грандов на два лагеря, чего было явно недостаточно. Папа хотел, чтобы гранды воевали с Австрийцем, а не между собой.
«И как мне лишить грандов опоры на мусульман?»
Беда была в том, что морисков не в чем обвинить. Богатыми они, в общем, никогда не были, а потому и сколько-нибудь серьезных врагов не имели. Да и пастбище — не лавка, которую можно поджечь или отнять; все земли морисков принадлежали им уже сотни лет, и никто, кроме них самих, на эти земли не претендовал. И тем не менее именно налоги, которые мориски платили своим сеньорам, и позволяли мятежу против Бурбона продолжаться.
«Налоги? А что, если у грандов отнять налоги?»
В этом что-то было.
В этот раз, когда брат Агостино вызвал Марко Саласара для очередной беседы, рядом с Комиссаром сидел человек из Ордена.
— Сколько у тебя людей? — спросил монах.
— Четыреста семнадцать, сеньор, — без запинки ответил Марко, — и полгорода сочувствующих.
— А задание Папы и королевской четы выполнить сумеешь?
Марко вытянулся.
— Конечно, сеньор! А что нужно сделать?
— Сарацины… — мрачно произнес гость, встал и прошелся по комнате.
Глава городского отделения Христианской Лиги замер. Он чувствовал, насколько важно для него то, что сейчас произойдет. Но пока монах молчал.
— Крестовый поход? — холодея от предчувствий, осмелился спросить Марко.
— В некотором роде, — кивнул монах.
Внутри у Марко все зашлось.
— Неужели меня посылают в Палестину?
Монах молчал и только внимательно смотрел на молодого вождя католической молодежи.
— Нет, Марко, не в Палестину, — наконец-то произнес он.
— В Лангедок? — вспомнил Марко название французской провинции, с которой не мог справиться даже Людовик, и сам же понял, что это не Лангедок. Там жили гугеноты, а не сарацины.
Монах улыбнулся:
— Нет, Марко… это намного более важное задание.
Марко растерялся.
— Да, Марко Саласар, Церковь доверяет тебе гораздо более важное задание, — встал напротив него монах. — Твоя задача привести к вере Христовой твоих соседей.
— Здешних сарацин? — вытаращил глаза Марко. — Наших морисков?!
Монах кивнул.
— Но это же невозможно! — затряс головой Марко. — Они же упертые, как… как… как ослы!
— Да, это так, — печально признал монах, — и тем важнее донести до них светоч Христовой веры.
В глазах у Марко помутилось. Сарацинских деревень вокруг города было множество — почти половина.
— Значит, так, — прошелся по комнате монах. — Берешь всех своих людей. Входишь в поселок и начинаешь крестить — всех, от мала до велика.
— Они не согласятся, — покачал головой Марко.
— А разве я сказал, что тебе нужно их спрашивать? — резко остановился напротив монах. — Я тебе сказал: крестить!
— Насильно? — похолодел Марко.
— Если большой ребенок все еще гадит в штаны, его приучают к чистоте насильно, — процедил монах. — А дело веры поважнее обгаженных штанов. Разве не так, Марко?
Марко молчал.
— Трех-четырех священников наш монастырь тебе выделит, — пообещал монах, — ну и человек двадцать инструкторов дадим… покажут, как работать надо.
То, что Марко Саласар задумал что-то мерзкое, Мади аль-Мехмед понял, как только ему сообщили, что Христианская Лига в полном составе вышла из города.
— Куда они пошли?
— На восток, — показал рукой встревоженный альгуасил.
— Собирай ребят, мы выезжаем вслед, — распорядился Мади и кинулся во двор оседлывать мула.
Альгуасил быстро вернулся с подмогой, они — все девять человек — немедленно выехали за восточные ворота и, нахлестывая мулов, бросились в погоню. Вошли в первую же деревню и обомлели: парни из Лиги под руководством вооруженных мушкетами монахов загоняли ничего не понимающих крестьян в расположенный в центре деревни пруд.
— Мы — люди сеньора Франсиско! — возмущались крестьяне. — И вам он тоже покровительствует! Что вам надо?!
Кое-кто из вырвавшихся из оцепления мужчин сбегал за вилами и теперь пытался отбить своих детей и жен, но в отличие от легионеров они все-таки опасались нанести сколько-нибудь серьезный вред.
— Вперед! — скомандовал Мади и пришпорил мула, а затем, отогнав нескольких человек, выехал на кромку берега. — Марко! Марко Саласар! Иди сюда!
Знающие городского судью крестьяне как-то сразу успокоились, а сквозь толпу пробился Марко в сопровождении двух вооруженных монахов.
— Что тебе?
— Ты не забыл, что это земли сеньора Франсиско? Нашего покровителя…
— Франсиско Сиснерос — предатель, — надменно возразил молодежный вождь. — А эта земля теперь принадлежит королю и Папе.
— Ты что — спятил? — возмутился судья. — Мальчишка!
— Кто ты? — прищурившись, оборвал его один из монахов.
«А ведь он чужак…» — мгновенно понял Мади.
— Я — председатель судебного заседания Мади аль-Мехмед, — с достоинством представился судья и, придерживая шпагу, слез с мула. — А вот кто ты?
— А я — воин Христов, — с вызовом бросил монах и повернулся к своим: — Ну что, братья? Начнем с этого сарацина?
— Давай! — загудели из толпы.
В следующий миг, оттеснив альгуасилов, на Мади налетели несколько человек. Повалили его на влажную землю, сорвали ремень со шпагой и шляпу и за ворот поволокли к пруду.
— Что… вы… делаете?! — заорал Мади, и в следующий миг его ухватили за шею и силой окунули головой в пруд.
— Как… вы… — сплюнул грязную воду Мади.
— Крестится раб Божий… — гнусаво затянули над ухом.
— Как вы смеете?! — заорал Мади, и его тут же окунули еще раз.
А когда его окунули в третий раз, вокруг стоял такой хохот, словно в деревню приехал цирк из Савойи.
— Как назовем новорожденного?
— Да хоть Маврикием! Один черт, его добела не отмыть!
— Ну, вставай, Маврикий! Смотри, как быстро мы тебя человеком сделали…
Мокрый, грязный Мади, покачиваясь, встал на ноги, обвел толпу туманящимся от ярости взглядом и увидел, как крестьяне, один за другим, не желая видеть позора столь уважаемого человека, опускают глаза.
Томазо пробил идею о крещении морисков не сразу. Генералу пришлось запрашивать десятки инстанций — от Папы до епископа Арагонского, и каждому нужно было доходчиво объяснить практические выгоды предложения. И все-таки, если бы не явные военные успехи Австрийца, скорее всего эту идею Томазо похоронили бы, как и множество остальных. Однако Австриец неожиданно пошел в наступление, и Генералу дали добро.
— Смотри мне, Томас, — цокнул языком Генерал, — головой отвечаешь, если что не так пойдет.
Томазо это знал, а потому следил за донесениями о крещении морисков с напряженным вниманием. То же самое происходило по всему полуострову — и в Каталонии, и в Валенсии, но быстрее всего сводки поступали из Арагона, и пока все в Арагоне шло как по часам.
Отряды Христианской Лиги под руководством опытных инструкторов шли от деревни к деревне так быстро, как могли. Главное, что понимали все, — нельзя допустить оповещения деревни до того, как ее придут крестить. Поэтому пойманных на дорогах морисков, как возможных гонцов, нещадно убивали. А уже через день-два в окрещенных деревнях появлялись власти.
Все делалось строго по закону. Первым делом новохристианам объясняли, что они теперь обязаны платить церковную десятину. Затем разъясняли, что теперь для них прежний налог — за исповедание ислама — отменяется, а новый — всеобщий — вводится.
Отмена «исламского» налога и была драгоценной сутью идеи Томазо. Тонкость была в том, что «исламский» налог крестьяне платили своему сеньору, а всеобщий шел в королевскую казну. В условиях войны сеньоров и короля это различие было ключевым.
И, боже! Как же взвыли гранды!
Бруно отомкнул замки на колодках Амира и его четырех соплеменников за четверть часа. Вручил им похищенные на кухне разнокалиберные ножи и повел в сад. Он уже приметил место, где можно, не привлекая ничьего внимания, забраться на крышу, а оттуда перемахнуть через стену. Но едва беглецы подобрались к ведущей на крышу лестнице, их окликнули:
— Эй, братья! Почему не спите?
Бруно остановился как вкопанный и медленно развернулся. Прямо к ним шел крепкий и очень самоуверенно держащийся монах.
— На хлеб и воду захотели? — зло и насмешливо поинтересовался монах.
Бруно лихорадочно думал. Он был уверен, что монах мгновенно поймет, что Амир и его соплеменники — вовсе не монахи. А расстояние между ними все сокращалось.
— А ну-ка, ну-ка… — прищурился уже совсем близко подошедший монах, — кто это там, в теньке прячется?
— Живот прихватило, — начал спасать положение Бруно и уже видел: не выйдет.
И ровно в тот момент, когда взгляд монаха уткнулся в одного из морисков, его глаза округлились. Но не от удивления. Он покачнулся, с трудом переступил ногами и вывернул шею. За его спиной стоял брат Кристобаль де ла Крус.
— Все, брат, отмолился, — промолвил Кристобаль и резко выдернул узкий длинный кинжал из спины монаха.
Монах еще раз покачнулся и рухнул на спину.
— Я сразу понял, что ты сегодня же уйдешь, — весело улыбнулся Кристобаль, глядя в глаза Бруно. — Теперь хочешь не хочешь, а придется тебе и меня с собой брать.
Томазо получил записку от Гаспара в самый разгар крещения морисков.
«Брат! Нас надули! — писал Гаспар. — В списке видевших еврейские архивы приемщиков я обнаружил некоего Руиса Баену. Помнишь это имя?»
Томазо охнул. Документы на это имя Гаспару выписывали при нем.
«Понятно, я в ту же ночь отправил в спальню охрану для поимки, — продолжал Гаспар, — и понятно, что они никого с таким именем в спальне не обнаружили!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53