А к обеду под окнами Трибунала раздался дробный топот копыт, и брат Агостино даже не нашел в себе сил, чтобы подойти к окну.
— Где этот чертов Куадра?!
Лицо Агостино густо покрылось каплями пота. Этот голос он узнал бы из тысячи.
— Ну-ка иди сюда, мерин!
Раздался грохот сапог, дверь широко распахнулась, и на пороге появился отец и покровитель города — в запыленном потрепанном камзоле, с обветренным усталым лицом и светящимися застарелой ненавистью глазами.
Его сопровождали двое гвардейцев. Они окинули зал внимательными взглядами и тут же расположились по обе стороны от дверей.
— Ну и что мне с тобой сделать?
Брат Агостино вжался в кресло, и в следующий миг отовсюду — из-за тяжелых бархатных портьер, из-за книжных шкафов библиотеки, из ведущих в другие комнаты дверей — повалили люди Марко Саласара, десятки людей.
— Ты арестован, Сиснерос, — срывающимся голосом объявил Марко и направил на гранда старенький, бог весть где найденный арбалет. — Сдай оружие.
Через пару минут, после короткой схватки, оставившей всего двух раненых, брат Агостино приказал забаррикадироваться изнутри и лишь тогда пробрался к окну и осторожно выглянул.
Там, внизу, стоял весь отряд некогда богатого и могущественного гранда — тридцать всадников. Даже не на лошадях, на мулах.
Мади аль-Мехмед не мог оторваться от Амира долго, пока тот не спросил о матери.
— Умерла моя ханум, — выпустил сына из объятий Мади. — Простудилась, когда мы в горы уходили.
Некоторое время ждал, пока сын переживает в общем-то ожидаемую потерю, и спросил то, что беспокоило его:
— А почему с тобой только четверо?
— Всех убили, — покачал головой повзрослевший сын. — Монахи. На границе.
А затем Амир начал рассказывать: как бежал из-под ареста, как пробирался домой мимо озверевших легионеров, как искал отца в городе, а затем два дня бродил от одной пустой деревни до другой, расспрашивая всех случайных встречных. И только потом рассказал об аресте сеньора Сиснероса Святой Инквизицией.
— Как только Трибунал рискнул? — удивился Мади.
— Это другой город, — покачал головой на удивление повзрослевший сын. — Люди запуганы. Они за своих жен вступиться не могут, не говоря уже о сеньоре Франсиско. Завтра — аутодафе.
Мади вздохнул и распорядился созывать совет. А когда мужчины пришли и, поприветствовав Амира, расселись вкруг, Мади слово в слово передал все, что только что узнал от сына. И услышал то, что, в общем, и ожидал.
— Надо в город спускаться.
— Спасать сеньора Франсиско надо… Все-таки он наш господин.
Мади слушал, но сам помалкивал. Он вовсе не питал к сеньору здешних земель и крестьян нежных чувств. Гранд откровенно нарушал конституции фуэрос, а порой и вовсе вел себя как тиран и злодей. Но сеньор Франсиско был врагом короля, а главное, по сравнению с днем сегодняшним и на фоне нынешних господ сеньор Франсиско выглядел для этих людей средоточием добра и справедливости.
— Он бы такого не допустил! — постепенно «разогревались» мужчины.
— Помочь сеньору Франсиско!
— А инквизиторов перевешать!
Мали терпеливо выслушал всех и поднял руку:
— Хорошо. Прямо сейчас и выйдем.
Мужчины мгновенно собрались, быстро спустились в долину, нахлестывая лошадей, миновали несколько деревень, смели охрану у восточных ворот и ворвались на центральную улицу. И обомлели.
Отец и покровитель города и всех окрестных земель, низко опустив голову и сложив руки внизу живота, шел посредине заполненной молчащим народом улицы в направлении храма. Вот только был он совершенно голым, а вел его — словно осла, на обернутой вокруг шеи веревке — бывший мастеровой, а ныне служитель Божий с лицом записного шута.
— О, Аллах! — выдохнули мужчины, а Мади стиснул зубы.
На его памяти Инквизиция применяла столь позорящее наказание всего дважды — по самым бесчестным статьям христианского кодекса. И он уже видел, что опоздал. С честью, а значит, и властью сеньора Сиснероса было покончено.
Томазо даже не пришлось говорить с каждым — гранды сдавались один за другим. Первым делом они осознавали, что высосать из обнищавших, да в общем-то уже и не принадлежащих им земель ничего, кроме медной королевской монеты, нельзя. И это было главным. Солдатам следовало платить, лошадей — кормить, оружие и порох — покупать, а нигде, кроме Арагона да мгновенно обнищавшей Франции, медную монету Бурбона иначе как лом не принимали.
Затем они стали узнавать, что судебные исполнители Короны и Трибунал всерьез намерены изгнать их семьи из юридически не принадлежащих им домов, и дело пошло совсем легко. Гранды торопливо признавали короля законным собственником их долговых расписок евреям и, не мешкая, переходили на сторону вчерашнего врага.
Это произошло так быстро, что Каталония, казалось, еще вчера занятая противником, вдруг оказалась занятой союзниками! И, естественно, у Папы и Людовика тут же освободились руки, и мятеж евангелистских «камизаров» в Лангедоке был нещадно подавлен.
Понятно, что евангелисты сразу же пошли на переговоры и в обмен на свободу веры тут же освободили семейные земли Папы и даже ликвидировали мясника Мариуса — сами. Ну, а его зеркального антагониста — лидера «Кадетов Креста» святого отца Габриэля — распорядился убрать уже Томазо. Оставлять в живых этого так и не напившегося еретической крови досыта упыря не рисковал даже Орден.
Но, конечно же, главным следствием перехода грандов на сторону королевской четы было свертывание восстания морисков. Осознав, что гранды их предали и у них отныне нет иного сеньора, кроме короля, они постепенно — племя за племенем и род за родом — возвращались в свои деревни. Однако платить церковную десятину насильственно крещенные сарацины отказались наотрез.
— Что предлагаешь? — спросил Генерал.
— Оставить их в покое, — прямо ответил Томазо.
— Папа на это не пойдет, — покачал головой Генерал. — Церкви нужна десятина.
Знающий, что такое арагонский мориск, не понаслышке, Томазо лишь покачал головой:
— Они не будут ее платить.
— Значит, Папа натравит Инквизицию и будет сжигать их одного за другим. Как нераскаявшихся еретиков.
— Тогда ему придется сжечь всех, — уперся Томазо.
Генерал насупился. Он все чаще признавал, что Томазо обычно прав, но каждый раз это оборачивалось испорченным настроением.
— Сжечь — значит сжечь, — наконец-то выдавил он. — Невелика потеря… Все одно десятины не платят.
Томазо лишь пожал плечами. Внутренняя война в Арагоне завершилась, и у него созревал следующий этап — тот, который вместе со своими приемщиками наконец-то подготовил несуетный, надежный Гаспар.
Бруно принял предложение Кристобаля лишь потому, что не имел собственных планов. Отец, как он смел надеяться, был уже в безопасности, ибо путевые бумаги ему выправили самые настоящие. По своему городу Бруно давно уже не скучал — таких городков по Арагону не счесть. Оставалось почитывать взятые с собой еврейскую «Алгебру», греческую «Геометрию» и египетскую «Астрологию» да подыгрывать Кристобалю.
— Сеньор! — семенил за важно вышагивающим Кристобалем безвестный старейшина безвестного селения. — Не губите, сеньор!
Бруно сунул ставшую любимой «Алгебру» под мышку и глянул на Кристобаля. Тот походил на с детства выросшего в холе и роскоши племянника какого-нибудь епископа. Таких на вершине пирамиды Инквизиции было большинство.
— Ваше преосвященство! — причитал старейшина. — У нас нет еретиков!
— Так уж и нет? — не поверил Кристобаль.
— Вот вам крест! — перекрестился старейшина. — Побожиться могу.
Кристобаль споткнулся и внимательно оглядел старейшину сверху вниз.
— А вот и первый грех, — без тени жалости в глазах отметил он. — Ибо сказано: не божись, не поминай имя Господа всуе…
Старейшина позеленел и схватился за сердце.
— Сколько вы хотите, сеньор?..
— Полторы тысячи старыми, — беспощадно отрезал Кристобаль. — И скажи спасибо, что я вами занимаюсь, а не брат Руис.
Старейшина глянул на молчаливо и непреклонно замершего рядом Бруно и принялся кланяться.
— Спасибо, сеньоры! Век за вас молиться Господу будем! Всем городом.
Это была настолько привычная картина, что Бруно даже начал подумывать, не оказался ли он снова во вчерашнем или позавчерашнем дне. Если верить тому, что написано в еретической «Алгебре» об отрицательных числах, это было вполне возможно.
Теперь он понимал, почему такие книги сжигают. Точное знание позволяло увидеть обман. Евреи знали о монете все, но их изгнали из лавок и контор, и некому стало растворить мараведи в кислоте, чтобы объяснить человеку, на сколько их обманул король на этот раз. И в конце концов король вообще перестал добавлять золото в монету.
Депутаты кортеса знали все о правах и законах, но их начали хватать за ошибки в вере, и некому стало кричать, что новые законы беззаконны. И Бруно даже подумывал, что наступит миг, когда людей можно будет согнать в стадо, как баранов, и никто даже не вспомнит о своих правах.
Гранды абсолютно точно знали, как надо управлять людьми и страной, но их головы прижали к королевскому колену, и Бруно подозревал, что в Арагоне почти не осталось людей, способных заменить собой негодного короля, — только слуги и рабы.
Неведомый Часовщик выдернул из механизма самоуправления всех; кто мог отличить реальные часы от кукольного театра.
Но одного неведомый Часовщик не знал: в Арагоне уже появился мастер, видящий его ходы насквозь, а главное, способный построить свои собственные куранты.
Гаспар встретил Томазо радостным покряхтыванием.
— Ну, как там наши беглецы? Напали на след?
Томазо кивнул.
— Агенты передали приметы парочки лжеинквизиторов — Кристобаля де ла Крус и Руиса Баены. Они даже имена не стали менять, так и ездят по северу Арагона.
— Вот глупцы, — ухмыльнулся Гаспар, — жду не дождусь, когда их возьмут.
— Возьмем, — уверенно пообещал Томазо и оглядел ряды столов и скорчившихся за ними бывших приемщиков. — Ты лучше расскажи, как тут у тебя.
— Практически закончили, — широко улыбнулся Гаспар. — Я даже название придумал — «Зеленая книга Арагона».
Томазо повторил название про себя и подивился. Название откровенно интриговало.
— Не уверен, что Генерал его не изменит, но неплохо. А что со списками? Свод уже готов?
Гаспар подтянул к себе стопку исписанной бумаги, выдернул сложенный в несколько раз лист и принялся его разворачивать.
— Помогай.
Томазо начал помогать и, когда они его все-таки развернули, ахнул. На огромной склейке — в человеческий рост высотой и несколько шагов длиной — ровными рядами шли родословные всех значимых лиц Арагона. Но это не было обычное генеалогическое древо; это было нечто куда более ценное.
— Ну, Гаспар, ну, молодец! — не мог скрыть восхищения Томазо. — Мы их всех на четвереньки поставим!
Все началось, когда Томазо впервые просмотрел архив небольшой ссудной лавки. Хозяева-евреи — некогда богатейшие люди в Сарагосе — сильно погорели на войне с марокканским султаном. Война предполагалась весьма прибыльной, но вышло так, что гранд, взявший заем на флот, сложил голову, сам флот сгорел, а обеспечение займа оказалось фальшивым.
Семья так и не поднялась, а когда евреи, поддавшись общему психозу, крестили одного из детей, они потеряли и сына, и записанную на него лавку. Но вот попавшие на склады Трибунала семейные архивы оказались истинным сокровищем.
Менялы весьма тщательно вели то, что они называли кредитной историей клиентов. Сколько денег берут, на что, как быстро отдают и отдают ли вообще. Эта история с подробной переписью всей когда-либо попадавшей в залог собственности семей сеньоров и была единственной гарантией в рискованном ссудном промысле. И — Бог мой! — чего здесь только не было!
Томазо с оторопью узнал, что богатейшие семьи Сарагосы не всегда были такими и были времена, когда они закладывали даже своих детей. Эти семьи тогда еще только начинали свое победоносное движение на самый верх — с пиратства, и, случись им прогореть, детей перепродали бы монастырям. Мальчиков тогда ждала кастрация и очередная перепродажа — в Марокко в качестве евнухов или в Рим для певческой капеллы Папы. Девочки даже на такое везение, понятно, рассчитывать не могли.
Но главное, в отличие от уже давно подчищенных церковных архивов здесь значились реальные имена — с самой первой взятой семьей ссуды. И выходило так, что три четверти древних христианских родов перемешаны с маврами и морисками, четверть — с евреями и девять из десяти—с голландцами, греками и прочими еретиками.
Менялы свято хранили эти семейные тайны своих клиентов. Но теперь архивы были в руках у Церкви, и Трибуналу это давало колоссальные возможности. Ибо происходящих от морисков можно было смело обвинять в магометанской ереси, от евреев — в жидовской, а от еретиков — и вовсе в чем угодно.
Томазо оглядел свезенные со всего Арагона, аккуратно рассортированные и уже уложенные на дощатые полки вдоль стен архивы и недобро рассмеялся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53