Однако Бруно знал: ни второго такого монастыря, ни второй такой камеры, ни тем более второго такого Бруно не будет, ибо шестеренки слишком быстро стираются. И лишь самый бесталанный ремесленник станет заново повторять ту же самую конструкцию Вселенских курантов вплоть до деталей.
«А может, Господь и впрямь бесталанен?»
Бруно не взялся бы утверждать это со всей уверенностью. Худо-бедно, однако Бог подчинил все живое ритму суток и смены сезонов. Да и маятники душ, подчиненные колебаниям от добра к злу, неплохо сдерживали человека в заданном ритме бытия. И даже намеченный Господом Апокалипсис был просчитан.
— Ибо что такое 24 старца, окружающих Сына человеческого на престоле, как не 24 часа суток?
И тем не менее мир жил в полном беспорядке, и самая малая божья тварь могла изменить почти все. Отсюда, из окна подвала, двор неплохо просматривался, и Бруно просто видел доказательства этому — почти каждый день.
На первый взгляд механическим порядком было пронизано все. Монахи жили строго по приказу: ходили на службу, на работу, отдыхали, играли в салки и расходились по кельям. А однажды в котел с монастырской кашей влетел воробей, и все сломалось мгновенно. Сначала охнул и метнулся к котлу повар, затем поднялся жуткий хохот, и воробья принялись вылавливать всей братией, затем появился старший по кухне, и в конце концов четкий распорядок дня рухнул — целиком.
Даже на третий день монахи все еще вспоминали перепачканного воробья и смеялись, а на четвертый день Бруно впервые услышал здесь же придуманное меткое выражение «как воробей в каше». Стоило его произнести, и монахи тут же понимали, насколько влип человек, а главное, насколько он сломал всем остальным заранее выстроенные ими планы. Словно волна от брошенного в озеро камня или словно метка охрой при выверке курантов, это выражение переходило от шестерни к шестерне, пока однажды Бруно не услышал его от самого настоятеля на одном из обычных вечерних разносов.
Нечто подобное собирался сделать со всей Божьей Вселенной и Бруно.
Лишь когда Томазо вернулся в Сан-Дени, он вспомнил, что этот странный часовщик так и сидит под охраной, ожидая допроса и суда. Крякнул, спустился в подвал и, как ни странно, увидел перед собой того же самого человека — тощего, бледного, но по-прежнему спокойного. Обычно люди менялись уже на третий день заточения.
— Что — доводкой занимаетесь? — поднялся ему навстречу арестант.
— Какой доводкой? — переспросил Томазо и тут же вспомнил: — Да, ты опять про свои часы…
— Доводка всегда отнимает сил больше, чем все остальное, — развел руками арестант. — Мало закрепить шестерни и запустить куранты. Механизм должен еще и притереться…
Он принялся говорить, а Томазо неспешно подошел к зарешеченному окну, взялся за прутья, смотрел на монастырский двор, слушал и, как ни странно, все понимал.
В самом деле, он уже выполнил и ломку старого судебного механизма Арагона, и отливку нового. Он выдернул и заменил регуляторы хода, изменил передаточное число шестеренок управления. А теперь в его деле начался этап доводки — пусть и несколько преждевременно. Ему — хочешь не хочешь — предстояло убрать «заусенцы» из морисков и евреев и отшлифовать всю эту машину так, чтобы ни у одной шестеренки не возникло сомнений, что все идет правильно, чтобы даже самая память о том, что когда-то она исполняла иную роль, не существовала.
— Но это все пустое, — внезапно улыбнулся часовщик.
Томазо Хирон обернулся и с удивлением посмотрел на арестанта.
— Почему?
— Потому что у вас нет цели.
Просидевший три недели в каменном подвале арестант сказал это так спокойно, словно поменялся с Томазо местами, и так уверенно, словно знал его всю жизнь.
— Т-ты… — вскипел Томазо… и осекся.
Он даже не знал, сколько пробыл в этом состоянии, уцепившись за прутья и бессмысленно глядя сквозь снующих по двору братьев. У него действительно не было цели. Когда он был совсем еще маленьким бастардом, он страстно желал стать законным сыном уважаемого всеми отца. Чуть позже яростно доказывал, что обладает большими достоинствами, чем его законнорожденные сверстники. А потом он пришел в Орден — как прыгнул со скалы.
— Бастард? — мгновенно вычислил его Комиссар и тут же широко улыбнулся. — Молодец, что пришел.
Уже на следующий день Томазо изо всех сил дрался за самое себя и знал, что не сдастся — даже ценой жизни. А потом были годы обучения — по восемнадцать-двадцать часов каждые сутки: фехтование, математика, языки, генеалогия, астрология и снова фехтование. А потом он просто работал, постепенно постигая тонкости своего дела.
Он любил свою работу. Но вот цели у него не было.
Вопреки тому, что он сказал Австрийцу, Томазо совершенно точно знал, что не станет не только Папой, но даже Генералом — никогда. Убедив себя, что титулы и деньги мешают проявлению достоинств человека, Томазо нещадно вычеркнул из списка ценностей и то, и другое.
Он просто работал. Исполняя цели других.
Томазо оторвал занемевшие руки от решетки и повернулся к двери.
— Охрана!
Тяжелая дубовая дверь со скрипом распахнулась, и Томазо ткнул в сторону Бруно Гугенота рукой:
— Я забираю его с собой. Пусть начальник караула подготовит бумаги на выход.
Амир узнал о гибели отца, когда помогал бабкам принять особенно трудные роды.
— Как это произошло?
— Его застрелили, — опустив голову, сказал гонец. — Мы обыскали вокруг все, нашли лежанку из травы, но убийца бежал.
Амир попросил его подождать, вернулся к роженице, а когда двойня все-таки вышла — слава Аллаху, оба мальчика, да еще и живые, — вскочил на коня и к ночи добрался до укрытой в горах общины.
Отца уже похоронили — по обычаю, до захода солнца, и осмотреть рану было невозможно, и тогда Амир вместе с мужчинами сходил к лежанке убийцы, оценил расстояние и покачал головой.
— Это — не обычный мушкет.
— А что же тогда? — удивились воины.
— Смотрите, расстояние раза в полтора больше. И при этом он попал.
А когда на следующий день пришла весть еще об одной смерти — в соседнем племени, Амир, принявший власть после отца, приказал послать гонцов во все окрестные селения. Он уже понимал, что происходит.
Как и ожидал Томазо, полыхнуло по всему полуострову, именно так, как он и предполагал. И без того оскорбленные насильственным крещением, а теперь еще и сгоняемые с родовых земель мориски Кастилии, Валенсии и Арагона мгновенно стали нападать на королевские гарнизоны, гранды немедленно их поддержали и выслали Короне протесты, и даже пригнувшие головы депутаты кортеса вдруг вспомнили, что у них когда-то были права.
И только там, где методично работали его люди, все было тихо: вождей мусульман методично устраняли, и общины едва успевали выбрать новых. А потом и там что-то произошло: мусульмане утроили караулы, и люди Томазо не могли подобраться к вождям даже на расстояние полутора мушкетных выстрелов.
Понятно, что Генерал, хотя он и не любил мор исков и евреев, был вынужден поднять вопрос о недостаточной работе Трибунала на первом же совместном заседании.
— Вы только делаете вид, что работаете, а гранды продолжают строить козни, — без особой охоты обвинил он Главного инквизитора. — И теперь все наше дело под угрозой.
Томазо видел, как — на долю секунды — зрачки главы всех арагонских Трибуналов скакнули в сторону, однако он тут же взял себя в руки и начал давить на «Дело Веры». А той же ночью Генералу стало плохо.
— Итальянский почерк, — хмыкнул врач-еврей в ответ на вопрос Томазо. — Еле успел ему желудок прочистить. Но гарантий никаких.
Томазо подошел к Генералу и согласился: это определенно был яд. Правая щека Генерала собралась в устрашающую гримасу, а дыхание было тяжелым и прерывистым.
— Мои полномочия, — жестко потребовал Томазо. — Пока для нас еще худшим не кончилось.
Генерал скосил левый глаз, и Томазо на секунду оторопел, но подошел-таки к шкафу и выдвинул один из ящиков.
— Здесь?
Генерал прикрыл левый глаз. Правый так и смотрел в пространство перед собой. Томазо быстро переворошил бумаги и в самом низу нашел подписанный Генералом документ. Пробежал его глазами и охнул.
— Вы предвидели?!
Генерал шевельнул краем рта. А Томазо так и стоял, тупо уставясь в заранее приготовленный Генералом документ, фактически передающий Томазо всю власть над Арагоном — в обход Совета Ордена.
Час седьмой
Той же ночью секретарь Генерала, глухонемой картезианец, ознакомился с криво подписанной хозяином бумагой, не поверил, сходил посмотрел на почти парализованного Генерала сам и лишь тогда выдал Томазо несколько шкатулок с документами.
Томазо открыл первую шкатулку да так и замер с первой же бумагой в руках. Это была копия письма Австрийца Изабелле. Дон Хуан извещал «сестру», что намерен объявить себя королем по меньшей мере Майорки, обеих Сицилии, Гибралтара и Валенсии, и предлагал поделить Пиренейский полуостров честно, поровну.
— Какая наглость! — восхитился Томазо. — Ай да бастард!
Мысль о том, что Австриец, как и он сам, незаконнорожденный, так высоко взлетел, доставляла противозаконное удовольствие. Но едва он взял следующую бумагу, все его веселье кончилось. Некий аналитик предрекал Генералу скорую потерю сахарных плантаций Нового Света, как следствие — поражение Папы в Италии и как следствие — вступление во всеобщую войну московитов — естественно, на стороне протестантов.
— Ого! — подивился Томазо. Он предполагал подобное, но лишь как самый худший вариант развития событий.
Далее аналитик писал, что, поскольку продвижение Москвы может остановить только османский султан, Папа рискует потерять не только Польшу, но еще и Балканы.
— Матерь Божья… — выдохнул Томазо.
Он понимал, что помощь султана Папе безвозмездной не будет, а значит, потеря Балканского полуострова — реальность. Томазо кинулся просматривать остальные бумаги и вскоре признал, что недооценивал Генерала — тот, спасая положение, работал как проклятый.
Чтобы удержать сахарные плантации за собой, нужны были деньги — много денег, причем немедленно. Истощенное хозяйство полуострова таких денег дать не могло — даже если бы евреи и мориски остались в стране. И ход, который придумал Генерал, был невероятно дерзким.
Судя по бумагам, узнав о подготовке оскорбительных королевских указов, Генерал попытался предотвратить их появление. А когда стало ясно, что это не удастся, от имени Ордена договорился об оптовой продаже всех евреев и морисков в рабство — как только те покинут пределы Арагона и Кастилии и потеряют подданство, а значит, и формальную обязанность Короны защищать их. Одним из партнеров по сделке была португальская Корона, умно пообещавшая евреям убежище; другим — марокканский султан, покровительства которого ожидали мориски.
Беженцев предполагалось выдоить в три этапа. Сначала они платили за право убежища в Португалии и Африке. Затем их «облегчали» при прохождении таможенных постов Арагона. Заодно предполагалось по дешевке скупить имущество беженцев, и особенно принадлежащий морискам скот — армию следовало кормить, а перевезти скотину в Африку мориски все равно не сумеют. И лишь затем, уже на той стороне, неверных продавали работорговцам. Нам, как хозяевам товара, причиталось две трети.
Томазо быстро прикинул возможную выручку: на военный флот для обороны сахарных плантаций в Новом Свете хватало. Даже если половину разворуют епископские племянники.
— Ай да Генерал! — потрясенно цокнул он языком.
Только теперь стало ясно, сколь рискованную игру ведет Орден, одной рукой через Трибунал беря взятки с наивных грандов и провоцируя мятежи морисков, а второй — выстилая им дорожку на костер и в рабство.
Понятно, что и протестанты не дремали. Томазо пролистал бумаги и довольно быстро нашел нужную сводку. Неведомый агент сообщал Генералу, что Англия и Голландия уже ведут с пиренейскими евреями активные переговоры и зовут в свои страны и колонии всех, кто пожелает, — от крестьян до врачей.
— Еще бы вы не звали… — процедил Томазо. В условиях затяжной войны квалифицированные мастера решали многое, если не все. И если изгнанные евреи и мориски начнут работать на врага, исход войны был бы предрешен. Вот только теперь их ждала иная судьба.
— Только бы суметь… — прошептал Томазо. Он понимал, на сколь узенькую, тоньше мостика в мусульманский рай, дорожку только что ступил.
Когда Амиру сообщили, что марокканский султан вроде бы как согласен принять всех беженцев-мусульман, он задумался. Кое-кто из морисков прямо сейчас воевал вместе с грандами против короля. Но его люди голодали и давно уже хотели одного — нормальной жизни.
— А что, в Гранадском эмирате нас не ждут? — внезапно засомневался он.
— В Гранаду еще прорваться надо, — покачал головой принесший весточку купец. — Там, у границы, на каждой тропе посты. Большей частью доминиканцы — звери, а не люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53