Томазо шел к Генералу в совершенном смятении. Более опасного указа Корона издать не могла. Он уже теперь представлял, как полыхнет по всему Арагону.
— Я слышал, его взяли… — раздался позади голос Гаспара.
Томазо обернулся. Друг — на руках двух крепких монахов — его уже нагонял.
— Да, Гаспар, человека с документами Руиса Баены взяли.
— Когда мне отдашь?
— Как только сам с ним разберусь.
— Смотри… — рассмеялся изуродованный ударом двузубой вилки в поясницу Гаспар, — ты мне обещал.
— А ты веришь обещаниям члена Ордена? — мрачно отшутился Томазо.
Так, перешучиваясь, чтобы сбросить нарастающее напряжение, они прошли к Генералу, и Томазо увидел почти ту же компанию — только без казначеев.
— Я так понимаю, — развивал свою мысль Главный инквизитор. — Или пусть крещеные мориски платят церковную десятину, или пусть выметаются!
— Они уже совсем обнаглели, — поддержал его секретарь Короны.
Томазо прикусил губу и тут же наткнулся на бесконечно усталый взгляд Генерала.
— Давайте послушаем, что нам брат Томазо скажет, — вопреки обычаю назвал его правильным именем Генерал и принужденно пошутил: — Все-таки главный специалист по изгнаниям и конфискациям он…
Томазо осел на стул и, преодолевая острое желание кого-нибудь ударить, положил руки перед собой.
— На почти вернувшихся в села морисках держались все поставки продовольствия в армию, — внятно, преувеличенно спокойно произнес он. — Теперь этих поставок нет.
— О каких поставках вы говорите?! — ядовито рассмеялся секретарь Короны. — Да мы каждую голову скота у них с боем отбирали!
— Но все-таки отбирали? — впился в него взглядом Томазо. — У вас была эта взятая с боем голова скота!
Он вдруг заметил, что переходит на крик, и заставил себя сбавить тон:
— Теперь этой головы скота не будет. Не у вас лично, я имею в виду… У вас всегда все будет. Еды не будет у голодающей армии.
Секретарь Короны густо покраснел, затем стал пунцовым и, не зная, чем на эту неслыханную наглость ответить, возмущенно пыхнул. А за овальным столом повисла гнетущая тишина.
— У тебя все? — то ли с угрозой, то ли с недоумением спросил Генерал.
Томазо пожал плечами и сцепил руки.
— Тогда пошли, — кивнул Генерал и встал из-за стола. — Простите меня, сеньоры, я сейчас вернусь.
Томазо, угрюмо глядя в пол, вышел вслед за Генералом в коридор, и только тут старика прорвало:
— Ты что за театр здесь устроил?! С чего тебя понесло?!
— Вы что — не видите, что это сговор? — с трудом удерживаясь от встречной вспышки ярости, спросил Томазо. — Они же втаскивают Корону в новую войну!
Генерал побагровел.
— Это не твое дело, щенок…
Но Томазо уже не собирался себя сдерживать.
— Если этот указ не отменить, — с булькающей ненавистью процедил он, — гранды на плечах разъяренных морисков ворвутся в Мадрид, и все кончится. Разве это не понятно?
Генерала как ударили. Он замер, затем яростно крякнул, прошелся по коридору, стукнул кулаком в стену и тут же повернулся.
— И твоя задача — этого не допустить.
Томазо оторопел:
— Моя?
— А чья?! — со сварливой яростью поинтересовался Генерал. — Ты же у нас самый умный! Вот и думай!
Томазо на секунду замер. Он видел, что на самом деле Генерал в панике, а значит, и Корона, и Трибунал точно в таком же состоянии.
— Полномочия, — жестко затребовал он.
— У тебя и так достаточно полномочий, — отрезал Генерал. — Действуй!
Томазо дожидался окончания совещания в коридоре, а потом из кабинета вынесли Гаспара.
— Ну что, получил? — весело подмигнул Гаспар изгнанному, словно школяр из класса, однокашнику.
— Получил.
— Ничего! — хохотнул Гаспар и парой увесистых хлопков пришпорил своих носильщиков. — Ты, главное, «Руиса Баену» не забудь мне отдать…
Томазо хотел ответить резкостью, но лишь махнул рукой и отправился вниз, в подвал. Он и впрямь должен был увидеть, кого, собственно, привезли. И, как ни странно, войдя в камеру, увидел того самого подмастерья из богом забытого арагонского городка.
— Это ведь ты сломал церковные куранты, когда Олафа арестовали за облегченное мараведи?
Томазо помнил, как этого мальчишку, привязанного за ноги к ослице, протащили мимо него. Его самого именно так, за ноги, волокли в далеком Гоа. И он хорошо представлял, как трудно было этому щенку заставить себя подняться, чтобы начать спасать приемного отца.
— Я, — спокойно признал бывший подмастерье.
Томазо отвернулся к окну. Он тоже кинулся бы спасать отца. Но этот бастард не боялся, и это было очень странно. Нет, отправленный по месту совершения первого преступления — в инквизицию Уэски — Кристобаль де ла Крус тоже был по-своему отважен, но, судя по материалам допроса, в этой отваге было что-то истерическое. Отважны были и мятежные мориски, но они защищали свою честь. А этот… этот, казалось, был отважен как бы сам по себе. А Томазо знал, что так не бывает.
— Кстати, а где сейчас Олаф? — повернулся он к парню.
— В Беарне. Вам его не достать.
Томазо улыбнулся. Бруно не замешкался ни на миг, и он это оценил. Как оценил и то, что Бруно решился послать фальшивый запрос на передачу Олафа в Сарагосу, а затем расписался в получении арестанта, прекрасно к тому времени зная, что в Трибунале ни одна бумага и ни одна подпись незамеченной не пройдет.
— Да, ты — не обычная шестеренка, — улыбнулся он.
И тогда что-то произошло. Арестант побледнел и впился в лицо Томазо напряженным, пронизывающим взглядом.
— Так это вы — Часовщик?!
Томазо оторопел.
— Я — часовщик?
— Это ведь вы придумали облегчить мараведи! — сделал шаг вперед арестант. — Вы отдали команду крестить морисков! Вы издали «Зеленую книгу»! Ведь так! Не отпирайтесь!
Томазо как ударили в грудь. Нет, кое-кто мог догадываться об его участии в той или иной компании, но все вместе знал только один человек на свете — Генерал.
— Откуда ты это знаешь? — прохрипел он.
И тогда бывший подмастерье, бывший писарь и приемщик Трибунала и бывший лжеинквизитор сокрушенно покачал головой.
— Просто я тоже — Часовщик. Поэтому я понимаю.
Бруно очень быстро, с самого начала допроса, почувствовал что-то знакомое, долго не мог понять что, а потом вдруг его осенило: этот столь много 6 нем знающий сеньор не боится!
Нет, Бруно знал, что такое человек у власти. Он видел множество духовных лиц, которые умели и нападать, и, не теряя присутствия духа, защищаться. Он знал нескольких действительно фанатичных аскетов. Он видел уйму наглых, раскормленных епископских сынков и племянников, способных нагнать ужас на целую провинцию, но все это было не то. Как бы самоуверенно они ни выглядели, все они боялись. Этот был другим.
И едва сеньор сказал о шестеренке, Бруно как пробило. Нет, он вовсе не хотел ни похвастать своим прозрением, ни вообще вступать в разговор; эта роковая фраза вырвалась как бы сама собой. И сразу все изменилось.
— Ну-ка присядь, — жестко распорядился сеньор.
Бруно, прихрамывая на подвернутую во время поимки ногу, подошел к столу и осторожно присел на высокий жесткий стул. Сожженный во время пытки живот болел.
— Кто тебе это сказал?
— Я сам дошел, — пожал плечами Бруно. — И про морисков, и про книгу… это же очевидно.
— Но кто тебе сказал, что это — мое?!
Бруно посмотрел на вцепившиеся в край стола побелевшие пальцы.
— Вы единственный человек в Арагоне, который не боится. Других нет.
Сеньор моргнул и отпустил стол. Он явно растерялся.
— И это, по-твоему, верный признак авторства?
Бруно ушел в себя — на мгновение, не более.
— Точное знание освобождает от страха. Вы не боитесь. А значит, вы знаете.
Сеньор задумчиво хмыкнул и отошел от стола.
— Ты в Бога веруешь? — неожиданно поинтересовался он.
Бруно поднял глаза.
— Я часовщик. Я верю в механику.
— Ах, ну да… — саркастично хмыкнул сеньор, снял с полки книгу и швырнул ее на стол. — «Враг моего врага — мой друг»… и так далее…
Бруно пригляделся. Книга, которую бросил на стол сеньор, оказалась «Алгеброй», и цитата была взята именно отсюда. Именно в этой доходчивой форме там описаны правила перемножения отрицательных чисел.
— Мир намного сложнее, — тихо произнес Бруно. — И ни в «Алгебре», ни даже в «Астрологии» я всех правил не нашел.
Сеньор прошелся по комнате, и в этот миг дверь открылась.
— Томазо Хирон, к Генералу.
— Иду, — кивнул сеньор и посмотрел Бруно прямо в глаза. — А ведь ты — еретик. Сознательный еретик.
— Конечно, — не отводя глаз, пожал плечами Бруно. — Как и вы.
Генерал так и сидел в зале заседаний — теперь, правда, один.
— Ну что, видел своего шпиона? — так, словно ничего не произошло, спросил Генерал.
— Видел, — кивнул Томазо. — Пустое дело, это не шпион.
— И что ты с ним намерен делать?
— Допрошу и Гаспару отдам.
Генерал понимающе кивнул, встал и прошелся по кабинету.
— Я подумал и решил отправить тебя к морискам.
— Зачем?
Генерал остановился и с насмешкой посмотрел на Томазо:
— Вот все тебе надо знать! Попробуешь уговорить их признать крещение и остаться в стране.
— Вы же знаете, что это бесполезно.
— Конечно, знаю, — вздохнул Генерал. — Но сделать это все-таки придется. Поезжай, Томас, поезжай…
Томазо пожал плечами. Генерал знал больше его, и у старика явно были какие-то свои расчеты.
Мади аль-Мехмед узнал о визите посланника Ордена от прибывшего из города лазутчика.
— Он во мне сразу мусульманина опознал, Мади-ага, — задыхаясь от бега и волнения, выпалил юнец. — Подозвал и говорит: передай вождю, я сегодня буду.
Мади потрясение хмыкнул, приказал мужчинам готовить оружие, а к вечеру на перекрытой каменным завалом тропе появился всадник — один.
— Мир вашему дому! — крикнул всадник.
Мади отложил мушкет в сторону и вышел из укрытия.
— Зачем пришел?
— Я пришел с миром, — спустился с коня посланник и подошел к завалу: — Мади?! Мади аль-Мехмед?!
— Вы?! — потрясение выдохнул бывший судья.
Перед ним стоял тот самый сеньор с лицом нотариуса, что в свое время отнял у него Олафа Гугенота.
— Я хочу предотвратить кровопролитие, — с явным усилием выдавил сеньор.
— Проходите, — мрачно кивнул Мади и повернулся к бойцам: — Пропустить.
Томазо честно потратил на уговоры всю ночь. Но, по большому счету, возразить мусульманскому вождю было нечем.
— Хорошо, Томазо, предположим, что мы не станем воевать, — недобро усмехался Мади аль-Мехмед. — Но что тогда?
— Можно признать крещение… — начал Томазо и осекся, такой зрелой ненавистью повеяло от старика. — Или спокойно и организованно выехать из этой враждебной страны и объединиться со своими единоверцами.
Бывший судья прокашлялся, достал из шкатулки текст королевского указа, долго искал нужное место и наконец показал его исповеднику.
— Вот здесь, — ткнул он пальцем в почти затертую от прикосновений строку, — нам запрещено выезжать в Гранаду и те страны, с которыми Папа в ссоре. Верно?
Томазо нехотя кивнул. Указ действительно запретил это.
— А в католических странах нас ждет совершенно то же самое! — горько рассмеялся вождь. — И куда нам бежать?
Томазо молчал. Морисков охотно принял бы турецкий султан, но переплыть Средиземное море стоило денег. У обычных крестьян таких денег никогда и не было.
— Значит, нам остается воевать, — подвел итог разговору Мади аль-Мехмед. — До последнего мужчины. И это не придурь выжившего из ума старика. Вы сами загнали нас в состояние войны.
Томазо молчал. Он знал, что это правда, лучше, чем кто-либо другой.
«В конце концов, я сделал все, что мог», — думал он и, вернувшись в город, первым делом разбудил отсыпавшихся в гостином дворе многократно проверенных в деле доминиканцев. Пора было начинать выполнение второй части приказа Генерала.
— Ну что, готовы?
— Конечно, святой отец, — насмешливо ответил старший. — Мы уже лет двадцать как готовы.
— Тогда к делу.
Доминиканцы принялись переодеваться в мусульманские одежды, затем заказали прислуге завтрак, а Томазо разложил на столе карту и стремительно распределил секторы.
— Значит, так, — подозвал он жующих монахов. — Вот ваши сектора. Каждому свой.
— И долго нам этим заниматься? — насмешливо спросил старший.
— Пока у них охота воевать не отпадет, — серьезно ответил Томазо. — Вы это и сами увидите.
Доминиканцам поручалось рассредоточиться по всей горной части провинции и систематически уничтожать мусульманских вождей — до тех пор, пока община не распадется или не примет изгнание как неизбежность.
— Опасное вы нам дело поручили, святой отец, — хмыкнул старший.
— Других у меня не бывает, — отрезал Томазо.
Бруно сидел в подвале Сан-Дени уже третью неделю и каждый день отыскивал все новые доказательства тому, что понял под пытками. Если бы звезды и впрямь руководили жизнью, то все должно было циклически повторяться, и каждые 532 года, в каждом Великом Индиктионе, точно такой же Бруно должен был сидеть в точно такой же камере и думать точно такие же мысли. И это было бы идеально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53