- Неужели, - спросил я, - вожди Октября могли спутать этого сормовского рабочего с вами? Это же невозможно!
- Конечно, - согласился он, - а что им оставалось делать? Было совещание в Политбюро. Сталин тогда сказал: "Пусть пока поработает этот сормовский рабочий в роли Ленина. Стаж его работы не будет утомительным. А мы будем искать настоящего Ленина и его похитителей. Камо придется ликвидировать. Он дикий, он будет кричать: "Я знал Ленина! Это ненастоящий Ленин!"
В это время к нашему столику подошел один из парней, сидевших справа от нас. Это был краснорубашечник. Обращаясь к моему собеседнику с наглой почтительностью, он спросил:
- Скажите, пожалуйста, группа местных студентов интересуется, что делал Ленин первого сентября 1917 года?
Мой собеседник словно вынырнул из воды. Он стремительно повернулся к парню и заговорил горячо и толково, насколько толково можно было говорить в рамках учения.
- Более актуального вопроса вы не могли задать, молодой человек! воскликнул он. - Слушайте и запоминайте, это почти сегодняшний день! Первого сентября 1917 года в газете "Пролетарий" появилась ленинская статья, где он критикует выступления Мартова на заседании ЦИК Советов.
Мартов утверждает, что Советы, видите ли, не могут в данный исторический момент бороться за власть, ибо идет война с Германией. Борьба за власть могла бы, по Мартову, привести к гражданской войне.
Тю! Тю! Тю! Тю! Нашел чем нас испугать! Цыпленок вареный, цыпленок жареный... По Мартову получается, что мы, революционные демократы, должны сейчас в противовес давлению правых сил на правительство создать контрдавление. Ай! Ай! Ай!
Узнаете наших сегодняшних либералов, молодой человек? Получается, что правительство борется с крайностями, как левыми, так и правыми. Как будто правительство не в руках у правых сил! Вот она филистерская мудрость, вот он урок сегодняшним правым и центристам! Ленин призывал брать власть в свои руки, не считаясь с войной, не считаясь с филистерской мудростью добренького Мартова! Вы поняли, в чем суть выступления Ленина, молодой человек?
- Да, конечно, - сказал краснорубашечник, - я передам ребятам ваши слова.
- Идите и передайте, и пусть они действуют в согласии с Лениным!
Пока он говорил, молодой человек слушал его, исполненный издевательской почтительнос-ти. Друзья его тряслись от тихого хохота. Тот, что был лицом ко мне, прятался за тем, что сидел спиной ко мне. Было приятно и удивительно, что они все-таки немного стыдились своего розыгрыша.
- Вся надежда на них, - кивнул мой собеседник в сторону удаляющегося краснорубашеч-ника, - давайте выпьем за них.
Я разлил коньяк. Мы подняли рюмки, и он вдруг вспомнил:
- А наш патриот спелся с Мартовым... То же самое говорил... Говорит...
- Кто патриот? - не понял я.
- Да Плеханов Георгий Валентинович, - ответил мой собеседник, - он всю мировую войну стоял... и стоит... Нет, стоял, но не стоит...
Мутное безумие заволокло его глаза. Он взглянул на меня умоляющим и как бы стыдящимся того, о чем он умоляет, взглядом:
- Он жив?
- Умер, - сказал я как можно более просто, чтобы не травмировать его. Я это сказал так, как если бы смерть произошла на днях и он, естественно, мог еще об этом не знать.
Он быстро поставил рюмку и обеими ладонями ударил по столу.
- Да! - воскликнул он вместе с ударом по столу, вспыхивая разумом. Как я мог забыть! Наш барин не выдержал обыск матросов! Выпьем за молодежь, штурмующую будущее!
Мы выпили, и я почему-то подумал, что тельняшка моего собеседника как-то связана с этим обыском матросов у Плеханова. Поставив рюмку, он из последней точки безумия легко перелетел в предыдущую и продолжал:
- На этом и решили. Не объявлять же народу, что Ленина выкрали. Народ мог восстать против правительства, у которого выкрали Ленина. Тут мы Сталина перехитрили.
- А Крупская знала об этом?
- Конечно. Я Наденьке дал партийное задание признать нового Ленина за старого и потихоньку обучать его ленинским нормам жизни как в Шушенском, так и за границей. Жизнь в Шушенском он освоил легко. По аналогии. Но заграничная давалась туговато.
- А Сталин знал, что Крупская знала о вашем похищении?
- Конечно, догадывался, - кивнул он, шумно прихлебывая из второй вазочки растаявшее мороженое, - он ее шантажировал, чтобы она выдала мое местопребывание. "Оказывается, у Ленина есть настоящая жена и дети в Сормове, - говорил ей Сталин, больно намекая на Инессу Арманд, - или вы нам откроете местопребывание настоящего Ленина, или мы ликвидируем двоеженца". Но Наденька молчала как партизанка. Особенно он допытывался, не участвовал ли Гриша в похищении меня.
- Какой Гриша?
- Григорий Зиновьев.
- Так он принимал участие в похищении?
- Знал, но не участвовал.
- А Каменев?
- И знал и участвовал. Без его технической помощи мы не могли обойтись.
- А Троцкий?
- Нет, нет и нет! Я ему никогда не доверял. Он был талантливый человек, но не наш.
- Что же вы делали в Германии?
- Я был занят по горло. С одной стороны, готовил шифрованные инструкции моему сормовскому двойнику. А с другой стороны, после подавления революции готовил рабочий класс Германии к приходу к власти мирным путем. Не удивляйтесь. Мое положение было архисложным. То, что я Ленин, знало только два человека. Для немецких товарищей я был русским революционером из ленинской школы в Лонжюмо. Это была трагедия, достойная Шекспира!
Живой Ленин учит немецких товарищей, что в новых условиях Веймарской республики можно прийти к власти мирным путем, войдя в союз с социал-демократами. А они мне говорят: "Найн, Ленин нас учил ненавидеть социал-демократов!" Я им говорю: "Ленин меняется в согласии с диалектикой!" А они мне: "Найн, найн, Ленин никогда не меняется!" Вот так Гитлер и пришел к власти, пока мы спорили.
После прихода Гитлера к власти немецкий ученый-коммунист заморозил меня по формуле Эйнштейна впредь до нового революционного подъема. Меня держали в Гамбурге на конспи-ративной квартире...
Тут он вдруг запнулся и, взглянув на меня светлым, бытовым взглядом, сказал:
- Вы же депутат? Не могли бы вы, под видом помощи моей старой матери, она живет в коммуналке, отхлопотать мне жилплощадь? Мне нужна конспиративная квартира.
- Нет, - сказал я твердо, - этим должны заниматься местные Советы.
Я здорово обжегся на этой помощи. Одна женщина пришла ко мне домой с жалобой на свои квартирные дела. Она была с замученным ночевками где попало ребенком. Оказывается, она уже много раз приезжала из провинции и подолгу жила в Москве, таскаясь со своим ребенком и со своей жалобой по разным учреждениям. Горсовет отобрал у нее одну из комнат ее квартиры, считая, что она получена не вполне законным путем. Я сделал для нее всё, что мог. Связался с горсоветом ее города, написал письмо в Верховный Совет, оттуда направили в ее город комиссию. Но ничего не помогло. Вероятно, ее хлопоты не имели достаточных юридических оснований, а может быть, обычное наше крючкотворство.
Но тут она потребовала у меня, чтобы я устроил ей личную встречу с председателем Верховного Совета. Я, естественно, этого не мог сделать и отказал ей. И вдруг она стала звонить мне чуть ли не каждый день и говорить чудовищные непристойности.
Мне эти звонки страшно надоели, и я рассказал о них одному знакомому, работающему в административной сфере. Он дал мне телефон милицейской службы, как будто занимающейся именно такими делами. Я позвонил и, не называя имени женщины, рассказал об этих гнусных звонках. Человек, который говорил со мной, так хищно заинтересовался этим делом, что я дал задний ход. Мне стало жалко эту, по-видимому, все-таки больную женщину. Я сказал, что пока не стоит этим заниматься, но, если она снова будет звонить, я с ним свяжусь.
И вдруг эти подлые звонки, которые длились больше месяца, как рукой сняло. Я не называл ее имени, а московского адреса у нее вообще не было. Как это понять? Случайное совпадение? Или кто-то, знающий о моем телефонном разговоре с милицейской службой, сказал ей: "Хватит"?
- Гитлер искал меня по всей Германии и не нашел, - продолжал мой собеседник, - а в конце войны Сталин искал меня под видом трупа Гитлера, но не нашел и загородился от меня Берлинской стеной...
Снова подошел к нам молодой человек в красной рубашке. На этот раз, извиняясь, он охватил взглядом нас обоих, и я почувствовал, что сфера насмешки расширилась.
- Извините, что прерываю вашу научную беседу, - сказал он, - но мы, студенты, интересуемся, что делал Ленин девятого марта 1909 года?
- Не менее актуально, - радостно воскликнул мой собеседник и махнул рукой в том смысле, что, в какой день жизни Ленина ни ткни, всё наполнено смыслом грядущего, - в этот день Ленин написал письмо своей старшей сестре Анне Ильиничне. Накануне он приехал в Париж из Ниццы, где ему удалось хорошо отдохнуть, что редко с ним случалось. По существу, сестра была редактором его книги "Материализм и эмпириокритицизм", которая выходила в издательстве "Крумбюгеля". Ленин уже тогда боролся с поповщиной и просил сестру не смягчать его формулировок против Богданова и Луначарского.
А сейчас поповщина захлестнула нашу прессу. Недавно на экране телика стоит в церкви бывший большевик и держит свечу как балбес. И в немалых чинах большевик. Спрашивается, если ты большевик, то что тебе надо в церкви? А если ты верующий, то какой же ты большевик? Как говорится в народе: в огороде бузина, а в Киеве дядька. Хотя, с другой стороны, потому-то наш идеологический огород порос бузиной, что дядя уехал в Киев или куда подальше. Но ничего! Скоро приедет! Полоть будем бузину, беспощадно полоть! Так и передайте товарищам!
- Спасибо, обязательно передам.
Он повернулся и пошел к своим друзьям, стараясь солидно вышагивать. Друзья уже тряслись от тихого хохота.
Меня вдруг осенило спросить своего собеседника, как он объяснит свое пребывание в нашем южном городе.
- Скажите, - обратился я к нему, - после заморозки вы появляетесь в этом городе, и никто не удивляется: как вы сюда попали? Кто вы? Откуда?
- Вы имеете в виду прописку? - спросил он и рассмеялся. - Прописка для подпольщика не препятствие. В этом городе такса - пять тысяч.
- При чем тут прописка, - сказал я, стараясь быть как можно вразумительнее, - вы же новый человек, а вас принимают за старожила?
- Очень просто, - удивляясь моему удивлению, развел он руками, Степан Тимофеевич был и есть, а я здесь вместо него. Он в заморозке.
- Но ведь, если другие люди вас принимают за Степана Тимофеевича, мать его не могла ошибиться? - спросил я, чувствуя, что втягиваюсь в безумие и уже иду по второму кругу.
Он откинулся и опять расхохотался ленинским детским смехом. Отсмеявшись, стал утирать слезы кулаком, а потом сказал:
- Да никакой матери! Под видом его матери со мной живет моя старая секретарша. Ей сейчас девяносто шесть лет, а тогда было чуть за двадцать. У нее была своя маленькая драма. Чертовка Коллонтай отбила у нее возлюбленного. Она плакала на моей груди. Но что я мог сделать? Я вызвал Коллонтай и поговорил с ней. Но она, бой-баба, в ответ мне: "Революция в личную жизнь не вмешивается. Если вы поставите этот вопрос на Политбюро, я выдвину встречный! Почему вы после победы революции расстались с Инессой Арманд? Это не по-рыцарски".
Разве ей объяснишь, что председатель Совнаркома - это не эмигрант-революционер. На него смотрит весь мир - еще слишком буржуазный, чтобы понять новую революционную мораль. Именно чтобы победить этот мир, приходится с ним считаться до поры. "Ладно, идите", - сказал я ей. А что я мог сделать? Пришлось пойти на похабный мир с Коллонтай.
Иногда я своей старушке напоминаю о тех славных денечках, а она, бедняга, тихо плачет и причитает: "Степушка, что с тобой сделали большевики? Зачем я отдала тебя в институт? Зачем не спала ночей, обстирывала соседей? Будь проклят твой учитель истории! Он говорил: "У Степы волшебная память. Он будет большим ученым". Что ж ты обеспамятел, сынок? Что с тобой сделали большевики?"
"Да не большевики, - говорю, - мамочка, а термидор. Потерпи до победы. Уже скоро. И Сталин получит свое, и Коллонтай. Я специально напишу статью об ошибках Коллонтай".
А она упрется головой в ладонь и плачет:
"Сыночек, что с тобой сделали большевики!"
И я в конце концов выхожу из себя:
"Мамочка, не надо путать большевиков с термидором. Это грубая ошибка. Мамочка, никакая ты мне не мамочка. Моя мамочка давным-давно лежит в Ленинграде на Волковом кладбище!"
"Лучше бы я лежала на Волковом кладбище, - плачет она, - лучше б она здесь сидела и видела это".
- Хорошо, - сказал я, пытаясь прервать его, - а где же настоящая мать Степана Тимофеевича?
- В заморозке, - сказал он бодро и добавил: - Как только мы победим, мы разморозим Степана Тимофеевича и наградим его орденом Ленина. Он заслужил.
- А мать? - спросил я.
- А мать выводить из заморозки нерентабельно, - сказал он, хозяйственно разводя руками, - ей почти восемьдесят пять лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51