Пока часть налетчиков сдерживает натиск отряда полицейских (причем, по свидетельству полицейских, налетчики дрались почти голыми руками, но дрались как японские ниндзя, и каждый из них стоил в уличном бою десятерых!), остальные шутя справляются с вооруженной до зубов охраной банка, взломавают (без особых приспособлений!) бронированные двери в подвальное хранилище и уносят с собой несколько миллиардов юмов… Каждый шаг и каждое движение налетчиков были расписаны до сантиметра. Действовали они в масках, и полиция вначале решила, что действуют профессионалы, но в последующем выяснилось, что к столь дерзкому налету не причастна ни одна из мафиозных группировок… Но еще более удивительные вещи стали происходить, когда полиция была вынуждена обратиться за помощью в соседний округ. На подступах к городу подкрепление, двигавшееся на броневиках, неожиданно попало в засаду, и, пока вело самый настоящий бой с невидимым противником, налетчики успели просочиться сквозь кольцо окружения вместе с добычей и кануть как сквозь землю. В результате этого сенсационного ограбления двадцать пять полицейских были убиты и тяжело ранены, пятнадцать мирных жителей и трое банковских служащих пострадали от шальных пуль, сильно досталось зданию банку и близлежащим кварталам. Потери налетчиков: девять человек были убиты на месте, и еще тринадцать скончались в реанимации, так и не придя в себя, чтобы поведать, кто же замыслил и провел эту дьявольскую акцию… Полиция быстро установила личности погибших бандитов, и, к всеобщему удивлению, ими оказались ни в каких грехах ранее не замеченные граждане Интервиля, в том числе – университетский профессор, священник, медсестра и прочие представители интеллигентных профессий. Были тщательно допрошены их родственники, но и они ничего не смогли – или не захотели – поведать о том, каким образом их муж, сын или отец оказался замешанным в преступный заговор. Версия об иностранных гастролерах была самой распространенной, но подтверждения так и не получила…
… Все чаще в городе происходят так называемые убийства без видимой причины, причем многие из них, если судить по «почерку», явно совершены одним и тем же человеком. Похоже в «оплоте порядка и высокой нравственности», каковым Международный считался в глазах мировой общестенности, завелся свой, домашний маньяк…
Итак, обычные, нормальные люди, воспитанные в духе благороднейших этических принципов, в определенный момент ни с того, ни с сего отчебучивают что-нибудь такое, что не может прийти в голову человеку даже с самой извращенной фантазией. Говоря словами моего приятеля Вела, они совершают несвойственные им поступки, причем или тут же забывают о них, или могут выдвинуть в качестве их оправдания не лезущие ни в какие ворота аргументы…
В чем же причина таких аномалий?
Не начало ли это эпидемии массового помешательства?
Или сказывается влияние наркотических средств, тайно доставляемых в Интервиль со всех концов «цивилизованного мира»?
А, может быть, ничего особенного не происходит? Может быть, в человеке действительно изначально заложен разрушительный инстинкт, побуждающий его преступать черту, за которой кончаются нормы? А если допустить, что все нарушения порядка и законов – вполне нормальное явление в масштабах всего человечества? Ведь не может же все в мире быть идеально! Все люди – разные, мыслят и воспринимают они окружающую действительность тоже по-разному, и то, что аномально с точки зрения других, для них самих – вещи, которые можно объяснить. На свете можно объяснить все, даже геноцид, вопрос в другом – может ли считаться это объяснение оправданием в глазах других людей?..
И в этой связи возникает еще один интересный вопрос – интересный для любого исследователя. Каким образом можно отделить зерна от плевел при изучении поведения людей? Как выявить действительную аномалию, которую нельзя объяснить никакой логикой? Да, убийца, жестоко расправившийся со своей жертвой, для нас аномален, это – факт. Но ненормальным себя он ни в коем случае не считает, будучи убеждент, что убил другого человека по вполне веским причинам. Скажем, потому, что тот наступил ему на ногу в переполненном автобусе… Маньяки, убивающие проституток, наркоманов и бомжей, внутренне уверены в том, что совершают благое дело, якобы очищая общество от вредных и лишних людей. Вечная трагедия Раскольникова: вошь ли я или право имею?..
Рассуждаем дальше. Те аномалии, которые нам известны, проявляются не только в преступлениях, но и в поступках, не характерных для совершающих их людей. И здесь-то и кроется главная загвоздка, потому что мы можем только судить о мотивах, побудивших людей совершить тот или иной поступок, а на самом деле даже самые ненормальные выходки окружающих могут иметь весьма простое, хотя и не лежащее на поверхности, объяснение: нервное переутомление, стресс, скрытое заболевание, наконец, просто плохое настроение или самочувствие… Кто это сказал: «Дрожание моей левой икры есть великий признак»? Наполеон, вроде бы? Не важно, важнее другое – человек так устроен, что представляет собой этакий «черный ящик» для других.
Вот идет по тротуару навстречу мужчина в строгом костюме, и в зубах его дымится сигарета, а в руке красуются, покрытые капельками росы, роскошные пурпурные розы. Аномален ли этот тип, или ничего особенного в его поведении нет?
Или, скажем, движется похоронная процессия, и вдова, роняя слезы и причитая, влачится за гробом, но при этом непрестанно лузгает семечки, не забывая сплевывать себе под ноги шелуху в перерыве между рыданиями типа «На кого же ты нас покинул, наш родной?»… Что это – очередная аномалия или просто следствие стресса?
Юное, хрупкое создание женского пола, всего семнадцати лет от роду, умело расправляется со своим отчимом, вооруженным мощным револьвером. С точки зрения постороннего человека, это более чем странно, но ничего странного в этом нет, если Леокадию с детства натаскивали по части приемов самообороны…
Я прервал свои размышления, потому что обнаружил в поле своего зрения бар «Ходячий анекдот», куда стоило заглянуть, чтобы переброситься парой слов, а точнее – каламбуров, с сочинителем анекдотов Авером Гунибским, прополоскать пересохшее горло и поболтать о том, о сем с кем-нибудь из знакомых, наверняка торчавших в этот предвечерний час в баре.
И тут я словно споткнулся. Только сейчас я осознал, что, покинув особняк Рейнгардена, я целеустремленно перся, как последний идиот, через весь город именно сюда. Получилось так, что помимо моего сознания, заполненного глубокомысленными размышлениями об аномалиях человеческого поведения, ноги исправно несли меня к «Ходячему анекдоту».
Какого черта?.. Что я потерял в вонючем от стойкого запаха спиртного полумраке? Разве нет других, более достойных мест в городе, куда может направить стопы приличный молодой человек, родители которого как одни из первых поселенцев Интервиля свято соблюдают морально-нравственные постулаты? Между прочим, ты мог бы посетить Люцию и отстегнуть из своего, не очень-то праведным путем добытого, гонорара энную сумму в качестве вспомоществования на хлеб насущный. Неплохо было бы и отправиться прямиком в родительский дом, чтобы поднять пошатнувшийся в глазах родителей авторитет достойного сына… Да мало ли куда можно еще двинуться: в библиотеку – изучить последние публикации по АЯ, в Галерею искусств – там как раз открылась какая-то экстраординарная выставка, наделавшая немало шуму среди богемы…
Однако не пошел я ни к Люции, ни к родителям и уж тем более ни в Галерею искусств. Почему-то мне в тот момент стало ясно, что если я сейчас же не зайду в бар, то скончаюсь через пару шагов в страшных судорогах от неудовлетворенного подсознательного стремления к простому человеческому общению…
В баре было как всегда, только над стойкой, на самом видном месте, вызывающе красовался плакат со свеженьким измышлением юмориста-Авера: «ЕСЛИ КО ВСЕМУ ОТНОСИТЬСЯ СЕРЬЕЗНО – МОЖНО СПИТЬСЯ РАНЬШЕ ВРЕМЕНИ». Хозяин бара «Ходячий анекдот» был широко известен в Интервиле тем, что коллекционировал и сам сочинял анекдоты (по сведениям, в ряде случаев имел место плагиат из древности), каламбуры и прочие юморные штучки. Тем посетителям бара, которые излагали не известный Аверу анекдот, он ставил бесплатную выпивку.
Когда я вошел, Авер, облокотившись на стойку, беседовал с Мухопадом. Сколько я знал Мухопада, это был перманентно подвыпивший старик, любивший приставать к малым детям с глупыми вопросами, но независимо от их ответов дававший им оценку «Молодчина!».
У Авера был особый интерес к представителям старшего поколения. Именно из их памяти он выуживал старинные анекдоты, которые потом, слегка переиначив и актуализировав, выдавал за собственное творение.
Вот и сейчас, приблизившись к стойке, я услышал, как Авер, пощипывая бородку, вопрошает Мухопада:
– Ну, а что еще вы можете припомнить?
Мухопад хитро покосился на заманчивые ряды бутылок за спиной Авера.
– Э-э, – протянул он. – Что я вообще могу припомнить? Память моя уже не та стала, что прежде. Знаете, милейший, в молодости у меня было три принципа: никогда не носить перчаток, ходить с непокрытой головой и закусывать только после третьей рюмки. А результат? Что мне сейчас надо? Ничего мне уже не надо, шесть гвоздей для крышки гроба – вот и все!..
– Смешно, – с мрачным видом изрек Авер. – Хотя, по-моему, еще кое-что и именно сейчас вам ни в коем случае не повредит.
Он не глядя, как иллюзионист, достал прямо из воздуха початую бутылку и отработанным движением плеснул в стакан Мухопада золотистой жидкости.
– Молодец! – не то за идею, не то за ее артистичную реализацию похвалил Авера старик и отработанным движением влил в себя жидкость. Утерев губы и крякнув, он сказал: – Нет, все-таки кое-что я еще помню… Вот, скажем, о любви… Приходит один «челнок» в публичный дом и говорит…
Тут Мухопад узрел меня и мгновенно лишился дара речи. Он хорошо знал моего отца, а любой человек, связанный с юриспруденцией, вызывал у старика идиосинкразию: от правосудия ему неоднократно доставалось за систематическое пьянство.
– Что же он говорит? – осведомился Авер. – Кстати, уточните, пожалуйста – кто такой «челнок»?
Старик стушевался и, пробормотав в том духе, что данный анекдот бесполезно рассказывать в присутствии молодежи, которая-де его все равно не воспримет адекватно, быстренько удалился неверной походкой восвояси из бара.
– Странный тип, – сказал Авер, кивнув вслед Мухопаду. – Хотя и смешной… Может быть, ты примешь эстафету, Рик?
– По части анекдотов – нет, а в отношении выпивки – с удовольствием, – признался я.
Авер выразился в том плане, что я ему не нравлюсь в последнее время. Что те редкие ростки юмора, которые пробивались во мне, на глазах стали чахнуть и увядать и что он, Авер, ни на минуту не сомневается: если мой тонус в ближайшее время не поднимется, то вскоре я буду напоминать ему типа из одного анекдота…
Гунибский явно порывался поведать мне один из своих последних опусов, но сейчас я был не расположен к юмору. Я молча взял стакан, в который Авер щедро налил той же золотистой жидкости – той, что он перед моим появлением потчевал Мухопада, – и прошел в полумрак зала.
Здесь уже было немало посетителей, и стоял приглушенный шум голосов, и в основном все сидели компаниями, и некоторых из них я знал по именам, а многих – в лицо, и мне приветственно махали рукой то с одной, то с другой стороны, а некоторые приглашали присоединиться к ним, но почему-то я отверг все притязания на мое одиночество, благополучно прошел через зал и плюхнулся за стол, где сидел лысоватый рыхлый человек с безвольным подбородком и мутным взглядом пропойцы.
Лицо человека показалось мне смутно-знакомым, и мне понадобилось несколько глотков из стакана, чтобы вспомнить, где я уже встречал этого субъекта. Это было не далее, как прошлой ночью, и сидел он на этом же месте, и еще вчера я зачем-то хотел подойти к нему, но потом передумал, а потом мне попалась Рола, и я забыл обо всем на свете…
На столе перед лысоватым стояли стакан с коктейлем, две пустые чашки со следами кофейной гущи и большая пепельница, доверху набитая окурками. Видно, торчал он здесь уже давно. На этот раз одет он был почти прилично, в светлые брюки и клетчатую рубашку, а не в детские шорты и черную майку, как накануне.
Человек не обратил внимания на мое появление. Он отчаянно смолил, захлебываясь дымом, очередную сигарету и тупо поглядывал по сторонам.
Судя по тому, что он меня не приветствовал, это был так называемый гость вольного города Интервиль, с жадностью сравнивающий, отвечают ли действительности те рекламные проспекты, которыми его напичкали в туристическом агентстве.
– Добрый вечер, – сказал я.
Отношение к ближнему начинается с приветствия, и это, хочешь или не хочешь, а надо соблюдать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
… Все чаще в городе происходят так называемые убийства без видимой причины, причем многие из них, если судить по «почерку», явно совершены одним и тем же человеком. Похоже в «оплоте порядка и высокой нравственности», каковым Международный считался в глазах мировой общестенности, завелся свой, домашний маньяк…
Итак, обычные, нормальные люди, воспитанные в духе благороднейших этических принципов, в определенный момент ни с того, ни с сего отчебучивают что-нибудь такое, что не может прийти в голову человеку даже с самой извращенной фантазией. Говоря словами моего приятеля Вела, они совершают несвойственные им поступки, причем или тут же забывают о них, или могут выдвинуть в качестве их оправдания не лезущие ни в какие ворота аргументы…
В чем же причина таких аномалий?
Не начало ли это эпидемии массового помешательства?
Или сказывается влияние наркотических средств, тайно доставляемых в Интервиль со всех концов «цивилизованного мира»?
А, может быть, ничего особенного не происходит? Может быть, в человеке действительно изначально заложен разрушительный инстинкт, побуждающий его преступать черту, за которой кончаются нормы? А если допустить, что все нарушения порядка и законов – вполне нормальное явление в масштабах всего человечества? Ведь не может же все в мире быть идеально! Все люди – разные, мыслят и воспринимают они окружающую действительность тоже по-разному, и то, что аномально с точки зрения других, для них самих – вещи, которые можно объяснить. На свете можно объяснить все, даже геноцид, вопрос в другом – может ли считаться это объяснение оправданием в глазах других людей?..
И в этой связи возникает еще один интересный вопрос – интересный для любого исследователя. Каким образом можно отделить зерна от плевел при изучении поведения людей? Как выявить действительную аномалию, которую нельзя объяснить никакой логикой? Да, убийца, жестоко расправившийся со своей жертвой, для нас аномален, это – факт. Но ненормальным себя он ни в коем случае не считает, будучи убеждент, что убил другого человека по вполне веским причинам. Скажем, потому, что тот наступил ему на ногу в переполненном автобусе… Маньяки, убивающие проституток, наркоманов и бомжей, внутренне уверены в том, что совершают благое дело, якобы очищая общество от вредных и лишних людей. Вечная трагедия Раскольникова: вошь ли я или право имею?..
Рассуждаем дальше. Те аномалии, которые нам известны, проявляются не только в преступлениях, но и в поступках, не характерных для совершающих их людей. И здесь-то и кроется главная загвоздка, потому что мы можем только судить о мотивах, побудивших людей совершить тот или иной поступок, а на самом деле даже самые ненормальные выходки окружающих могут иметь весьма простое, хотя и не лежащее на поверхности, объяснение: нервное переутомление, стресс, скрытое заболевание, наконец, просто плохое настроение или самочувствие… Кто это сказал: «Дрожание моей левой икры есть великий признак»? Наполеон, вроде бы? Не важно, важнее другое – человек так устроен, что представляет собой этакий «черный ящик» для других.
Вот идет по тротуару навстречу мужчина в строгом костюме, и в зубах его дымится сигарета, а в руке красуются, покрытые капельками росы, роскошные пурпурные розы. Аномален ли этот тип, или ничего особенного в его поведении нет?
Или, скажем, движется похоронная процессия, и вдова, роняя слезы и причитая, влачится за гробом, но при этом непрестанно лузгает семечки, не забывая сплевывать себе под ноги шелуху в перерыве между рыданиями типа «На кого же ты нас покинул, наш родной?»… Что это – очередная аномалия или просто следствие стресса?
Юное, хрупкое создание женского пола, всего семнадцати лет от роду, умело расправляется со своим отчимом, вооруженным мощным револьвером. С точки зрения постороннего человека, это более чем странно, но ничего странного в этом нет, если Леокадию с детства натаскивали по части приемов самообороны…
Я прервал свои размышления, потому что обнаружил в поле своего зрения бар «Ходячий анекдот», куда стоило заглянуть, чтобы переброситься парой слов, а точнее – каламбуров, с сочинителем анекдотов Авером Гунибским, прополоскать пересохшее горло и поболтать о том, о сем с кем-нибудь из знакомых, наверняка торчавших в этот предвечерний час в баре.
И тут я словно споткнулся. Только сейчас я осознал, что, покинув особняк Рейнгардена, я целеустремленно перся, как последний идиот, через весь город именно сюда. Получилось так, что помимо моего сознания, заполненного глубокомысленными размышлениями об аномалиях человеческого поведения, ноги исправно несли меня к «Ходячему анекдоту».
Какого черта?.. Что я потерял в вонючем от стойкого запаха спиртного полумраке? Разве нет других, более достойных мест в городе, куда может направить стопы приличный молодой человек, родители которого как одни из первых поселенцев Интервиля свято соблюдают морально-нравственные постулаты? Между прочим, ты мог бы посетить Люцию и отстегнуть из своего, не очень-то праведным путем добытого, гонорара энную сумму в качестве вспомоществования на хлеб насущный. Неплохо было бы и отправиться прямиком в родительский дом, чтобы поднять пошатнувшийся в глазах родителей авторитет достойного сына… Да мало ли куда можно еще двинуться: в библиотеку – изучить последние публикации по АЯ, в Галерею искусств – там как раз открылась какая-то экстраординарная выставка, наделавшая немало шуму среди богемы…
Однако не пошел я ни к Люции, ни к родителям и уж тем более ни в Галерею искусств. Почему-то мне в тот момент стало ясно, что если я сейчас же не зайду в бар, то скончаюсь через пару шагов в страшных судорогах от неудовлетворенного подсознательного стремления к простому человеческому общению…
В баре было как всегда, только над стойкой, на самом видном месте, вызывающе красовался плакат со свеженьким измышлением юмориста-Авера: «ЕСЛИ КО ВСЕМУ ОТНОСИТЬСЯ СЕРЬЕЗНО – МОЖНО СПИТЬСЯ РАНЬШЕ ВРЕМЕНИ». Хозяин бара «Ходячий анекдот» был широко известен в Интервиле тем, что коллекционировал и сам сочинял анекдоты (по сведениям, в ряде случаев имел место плагиат из древности), каламбуры и прочие юморные штучки. Тем посетителям бара, которые излагали не известный Аверу анекдот, он ставил бесплатную выпивку.
Когда я вошел, Авер, облокотившись на стойку, беседовал с Мухопадом. Сколько я знал Мухопада, это был перманентно подвыпивший старик, любивший приставать к малым детям с глупыми вопросами, но независимо от их ответов дававший им оценку «Молодчина!».
У Авера был особый интерес к представителям старшего поколения. Именно из их памяти он выуживал старинные анекдоты, которые потом, слегка переиначив и актуализировав, выдавал за собственное творение.
Вот и сейчас, приблизившись к стойке, я услышал, как Авер, пощипывая бородку, вопрошает Мухопада:
– Ну, а что еще вы можете припомнить?
Мухопад хитро покосился на заманчивые ряды бутылок за спиной Авера.
– Э-э, – протянул он. – Что я вообще могу припомнить? Память моя уже не та стала, что прежде. Знаете, милейший, в молодости у меня было три принципа: никогда не носить перчаток, ходить с непокрытой головой и закусывать только после третьей рюмки. А результат? Что мне сейчас надо? Ничего мне уже не надо, шесть гвоздей для крышки гроба – вот и все!..
– Смешно, – с мрачным видом изрек Авер. – Хотя, по-моему, еще кое-что и именно сейчас вам ни в коем случае не повредит.
Он не глядя, как иллюзионист, достал прямо из воздуха початую бутылку и отработанным движением плеснул в стакан Мухопада золотистой жидкости.
– Молодец! – не то за идею, не то за ее артистичную реализацию похвалил Авера старик и отработанным движением влил в себя жидкость. Утерев губы и крякнув, он сказал: – Нет, все-таки кое-что я еще помню… Вот, скажем, о любви… Приходит один «челнок» в публичный дом и говорит…
Тут Мухопад узрел меня и мгновенно лишился дара речи. Он хорошо знал моего отца, а любой человек, связанный с юриспруденцией, вызывал у старика идиосинкразию: от правосудия ему неоднократно доставалось за систематическое пьянство.
– Что же он говорит? – осведомился Авер. – Кстати, уточните, пожалуйста – кто такой «челнок»?
Старик стушевался и, пробормотав в том духе, что данный анекдот бесполезно рассказывать в присутствии молодежи, которая-де его все равно не воспримет адекватно, быстренько удалился неверной походкой восвояси из бара.
– Странный тип, – сказал Авер, кивнув вслед Мухопаду. – Хотя и смешной… Может быть, ты примешь эстафету, Рик?
– По части анекдотов – нет, а в отношении выпивки – с удовольствием, – признался я.
Авер выразился в том плане, что я ему не нравлюсь в последнее время. Что те редкие ростки юмора, которые пробивались во мне, на глазах стали чахнуть и увядать и что он, Авер, ни на минуту не сомневается: если мой тонус в ближайшее время не поднимется, то вскоре я буду напоминать ему типа из одного анекдота…
Гунибский явно порывался поведать мне один из своих последних опусов, но сейчас я был не расположен к юмору. Я молча взял стакан, в который Авер щедро налил той же золотистой жидкости – той, что он перед моим появлением потчевал Мухопада, – и прошел в полумрак зала.
Здесь уже было немало посетителей, и стоял приглушенный шум голосов, и в основном все сидели компаниями, и некоторых из них я знал по именам, а многих – в лицо, и мне приветственно махали рукой то с одной, то с другой стороны, а некоторые приглашали присоединиться к ним, но почему-то я отверг все притязания на мое одиночество, благополучно прошел через зал и плюхнулся за стол, где сидел лысоватый рыхлый человек с безвольным подбородком и мутным взглядом пропойцы.
Лицо человека показалось мне смутно-знакомым, и мне понадобилось несколько глотков из стакана, чтобы вспомнить, где я уже встречал этого субъекта. Это было не далее, как прошлой ночью, и сидел он на этом же месте, и еще вчера я зачем-то хотел подойти к нему, но потом передумал, а потом мне попалась Рола, и я забыл обо всем на свете…
На столе перед лысоватым стояли стакан с коктейлем, две пустые чашки со следами кофейной гущи и большая пепельница, доверху набитая окурками. Видно, торчал он здесь уже давно. На этот раз одет он был почти прилично, в светлые брюки и клетчатую рубашку, а не в детские шорты и черную майку, как накануне.
Человек не обратил внимания на мое появление. Он отчаянно смолил, захлебываясь дымом, очередную сигарету и тупо поглядывал по сторонам.
Судя по тому, что он меня не приветствовал, это был так называемый гость вольного города Интервиль, с жадностью сравнивающий, отвечают ли действительности те рекламные проспекты, которыми его напичкали в туристическом агентстве.
– Добрый вечер, – сказал я.
Отношение к ближнему начинается с приветствия, и это, хочешь или не хочешь, а надо соблюдать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71