Та амплитуда движения, которую он
мог себе позволить на довольно широкой улице Хромого Далбера, оказалась
слишком размашистой для узкой боковой улочки, поэтому первое серьезное
дело, которое ему удалось там совершить, было то, что он повалил стенд
торговца гончарной кухонной посуды.
- Эй! - закричал лавочник, когда гончарные изделия посыпались на
землю.
- Эй! - эхом повторила его жена, в то время как сам лавочник побежал
за Тчорнио, перепрыгивая через черепки, которые только что были его
товаром.
Но в данный момент для увлеченного погоней молодого человека звук
разбивающейся посуды не значил ровным счетом ничего. Звуки, которые
создавал разлетавшийся на куски при ударе о мостовую фаянсовый товар, были
для Тчорнио всего лишь шумовым фоном и не больше. А сам гнавшийся за ним
по пятам и кричащий что-то непонятное для его уха лавочник воспринимался
им не как гневный преследователь, а как союзник в погоне. Тчорнио даже
вынул свою шпагу из ножен и стал размахивать ею, чтобы еще больше
подбодрить лавочника.
- Да защитит нас Мать, - кричал лавочник своим соседям. - Этот
сумасшедший имеет шпагу! Он всех нас перебьет!
А его жена в это время кричала, выглядывая из уютного укрытия,
каковое представляло собой крошечное помещение лавки:
- Остановите его! Вор! Остановите его!
Тчорнио позволил себе оглянуться на мгновение. Прекрасно. За ним
следовала уже целая толпа, готовая оказать ему помощь в поимке
заговорщиков. Он был уверен, что убийцы уже у него в руках. Уверенный в
этом, он сходу врезался в тщательно уложенную пирамиду тыкв, от чего
толстокорые, большие, круглые овощи стали катиться по улице в самых
различных направлениях.
- Наш друг, - отметил Джон едва дыша, - похоже, - одышка, - попал, -
снова одышка, - в маленькую неприятность.
- Мать любит нас! - это было все, что позволил выговорить Харду запас
воздуха в его легких.
Они снова свернули за угол и попали на рынок далберов. А далбер -
чрезвычайно непоседливое животное. В какой-то период эволюции фауны на
Лиффе какая-то ящерица так и не решила окончательно, то ли стать ей
птеродактилем, то ли динозавром. В результате появился далбер, наиболее
игривое животное во всей галактике.
Стадо далберов, приведенное в тот день на продажу, составляло до
трехсот голов. Когда Джон и Хард пробегали мимо, животные занервничали, их
обычно ярко-зеленый цвет сразу померк и сделался пепельным. Что-то,
подумали про себя далберы, было не в порядке. Они были уверены, что
ситуация где-то выходила из-под контроля и требовала максимум собранности,
быстроты действий и минимум обдумывания. Поэтому далберы сбились вместе
для защиты, приведя своего погонщика, знавшего о них гораздо больше, чем
ему бы этого хотелось, в состояние злой агрессивности, которое пока
выражалось в целой серии крепких ругательств.
Когда Джон и Хард уже пробежали полквартала, Тчорнио Гар-Сполниен
Хиирлт только что повернул за угол, громко крича, опасно для всех
окружающих размахивая своей шпагой, что лишь только подтвердило опасения
далберов о грозящей опасности. А за ним, в точности повторяя все изгибы
его маршрута, то есть раскачиваясь от одной стороны улицы до другой,
крича, как и он сам кричал, и торопясь, как самый буйный помешанный,
гналась толпа разъяренных лавочников.
Нецензурная брань погонщика сменилась смиренной молитвой, поскольку
он слишком хорошо знал далберов. Животные, с другой стороны, вскрикнули
хором, как стадо рассерженных гусей. Цвет их кожи превратился из игриво
пепельного в наводящий на всех ужас желтый; доминантой их насущных желаний
стала решимость во что бы то ни стало убежать от неизвестной опасности.
И вот как будто бы по сигналу три сотни выкрикивающих гортанные звуки
далберов проломили загородку. Их погонщик, пытаясь угнаться за ними,
направлял в адрес Матери тщетные молитвы.
- Убийцы! - выкрикивал Тчорнио.
- Га-га-га! Га-га-га! - истерически кричали гнавшиеся за ним по пятам
триста далберов.
За далберами бежал их погонщик, выкрикивая что-то непечатное о
некоторых частях Материнской святой анатомии.
За погонщиком, заполнив улицу во всю ширину, гнались лавочники,
выкрикивая "Задержите его! Задержите того человека!"
Один из гвардейцев, слонявшийся во внеслужебное время по улице, с
удивлением рассматривал пробегавшую мимо него процессию. Когда мимо
пробежал погонщик, гвардеец услышал выкрики торговцев. Его реакция была
молниеносной - в коротком решительном броске он схватил погонщика, оба
упали на мостовую, и по их телам, даже не подозревая о их наличии,
промчалась толпа рассерженных лавочников.
Тчорнио осмелился еще раз оглянуться назад. Материнский нос! Что эти
все проклятые Матерью далберы собирались... Бах!
Эх, до чего же неровные камни у мостовых Лиффдарга!
Джон и Хард быстро повернули направо. Далберы, не обращая никакого
внимания на лежащего на мостовой Тчорнио, не считая, правда того, что
каждый из них умудрился наступить на него в процессе бешеного бега,
ринулись по улице по направлению к Храму. Прежде, чем Тчорнио смог
оторвать от мостовой свое истоптанное далберами тело, продавец фаянсовых
кухонных изделий настиг его и помог ему подняться.
- Две сотни глиняных сковородок! - рычал он, тряся Тчорнио как тряпку
для полировки сапог. - Сорок девять больших глиняных горшков для тушения
мяса! - Он неистово хлестал по лицу Тчорнио. Тот, увы, горько плакал.
- Четыре сотни первоклассных тыкв! - приговаривал другой торговец, не
переставая бить ногами по его голеням.
- Триста проклятых Матерью далберов! - причитал погонщик, весь в
ссадинах и кровоподтеках, держа в одной руке хлыст, а в другой - камень из
мостовой.
- Посторонись! Посторонись! - грубо командовал гвардеец. - Я сам
займусь этим. Пошли со мной, ты! - Схватив Тчорнио за воротник, он поволок
его к Храму.
- Но я благородного происхождения! - плакал Тчорнио. - И вы позволили
убийцам скрыться!
- Проклятый Матерью пьяница, - бормотал привлеченный шумом владелец
таверны.
- Между прочим, брат Джон, - заговорил, наконец, Хард, когда они,
изрядно уставшие, направлялись домой, - я когда-нибудь рассказывал тебе о
далбере, который пожелал петь?
- Нет, дружище Хард, не рассказывал.
- Итак, однажды был далбер, который...

- Хорошо, введите его, - прорычал Сполн Гар-Тчорниен Хиирлт. Старик
был чрезвычайно сердит.
- Папочка, - жалобно захныкал Тчорнио, входя в кабинет отца. - Ты
ничего не понимаешь. Я...
- Ты абсолютно прав. Я ничего не понимаю. Более того, я не хочу
ничего понимать. Поскольку сегодня мне пришлось заплатить за двести
семьдесят пять кухонных глиняных горшков сомнительной ценности и
неимоверной стоимости, за пятьсот тыкв, которые мне не пришлось даже
попробовать, и за четыре сотни далберов, несомненно самой паршивой породы,
хотя я и уплатил за них сполна как за чистокровных. Ущерб, нанесенный
далберами, еще пока подсчитывается, но вне всякого сомнения мне придется
оплатить и его.
- Но отец...
- Спокойно. Я злой не поэтому - я просто сокращу размер выплаты тебе
карманных денег. Я злой оттого, что мне, Великому Князю Лиффа, пришлось
сегодня идти в Храм - подчеркиваю, именно идти - и унижаться перед
капитаном гвардейцев для того, чтобы вызволить своего сына, единственного
сына, из общей камеры для уголовников.
- Но папа...
- Успокоишься ли ты наконец! Ты - сама мерзость. Ты опозорил свои
фамилии, все три из них. Ты опозорил таким образом себя, а это достижение
граничит с невероятным. Хуже того, ты опозорил меня. Мне стыдно появляться
во Дворце. Мне стыдно даже принять делегацию Гильдии Текстильщиков. Ты
понимаешь это? Мне стыдно даже смотреть в глаза простолюдинам. О, Тчорнио,
если бы у меня был второй сын, я бы не раздумывая лишил тебя прав на
наследство. Убирайся от меня, пьяный дурак. Иди в свою комнату и молись о
прощении и о чувстве ответственности, которое у тебя отсутствует. Я не
хочу тебя видеть.
Грязный, в изодранной одежде, в кровоподтеках, до крайности
униженный, Тчорнио боязливо попятился задом от стола отца, кланяясь ему
при каждом третьем шаге. При третьем поклоне он умудрился разбить большую
декоративную вазу.
- Идиот!
Тчорнио повернулся и побежал, рыдая, по длинному залу к своей
комнате. Там он просидел семь проклятых Матерью часов, клянясь о
возмездии, возмездии, и еще раз возмездии.

6
- Вэлш? - с чувством глубокого собственного достоинства переспросил
адмирал Беллман. - Какого дьявола нужно от меня этой старой калоше?
- Тссс! - предупредил адъютант адмирала. - Он прямо за дверью, сэр!
- Вы заблуждаетесь, молодой человек. Я уже здесь, - произнес высокий
гнусавый голос, наводивший тоску вот уже на три поколения журналистов и
терроризирующий такие же три поколения государственных служащих.
- Как, Эмсли Вэлш! - Адмирал весь бурлил от приступа вдруг
нахлынувшей на него радости. - Прошу, прошу! Рад вас видеть.
- Ладно, ладно, Эдвальт, не лукавь. Ты ведь прекрасно знаешь, что
если бы меня приятно было видеть, то меня просто бы здесь не было. - После
проведенной в парламенте полусотни лет сенатор Вэлш мог позволить себе не
быть чересчур вежливым, когда этого не требовали обстоятельства. - Лучше
бы ты шел к себе, сынок, - обратился он к адъютанту. - Твоему начальнику и
мне нужно кое о чем переговорить.
Сенатор Вэлш уселся в кресло поудобнее в предвкушении приятной
беседы; Беллман же, несмотря на прекрасную сигару за десять кредитов,
раскуривание которой всегда доставляло ему ощущение праздника, на этот раз
чувствовал себя препаршиво; адъютант с чувством огромного облегчения
возвратился на свое место за столом в приемной.
- Итак, Беллман, - сразу же перешел к делу сенатор, как только дверь
кабинета закрылась за адъютантом. - Что-то в последнее время я то и дело
слышу о твоих парнях, нарушивших Правила Контакта.
Эмсли Вэлш, старший сенатор от Австралии и с незапамятных времен
бессменный лидер сенатского большинства, был сух и тощ как карандаш,
пребывал в возрасте восьмидесяти пяти лет, в связи с чем его можно было с
полным основанием считать реликтом человека. Он вполне мог бы сойти за
пра-прадедушку любого современника, если бы не его горящие жаждой к
действию глаза и не гладкая, туго обтягивающая лицо кожа без единой
морщинки. Будучи основателем и лидером популярной в народе Партии
Консерваторов с самого момента ее основания, он не только обладал
абсолютной властью над каждым правительственным чиновником, но и умело
этой властью пользовался.
- Что вы имеете в виду, говоря о нарушении Правил Контакта? -
попытался было уклониться от прямого ответа адмирал.
- Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, - отрезал Вэлш и принялся
описывать такие строжайше засекреченные деликатные подробности Особой
Операции "Л-2", что адмирал поперхнулся дымом сигары. - Ты ведь знаешь
нашу, консерваторов, позицию на этот счет, - продолжал он. - Такое
вмешательство во внутренние дела недоразвитой цивилизации является не чем
иным, как эксплуатацией. Ты используешь этих невинных людей для достижения
своих эгоистических целей, Беллман, и это граничит с неприкрытым
рабовладением. Предупреждаю тебя, что Партия этого так не оставит.
Проблемы с этой партией состояли в том, что по своей сути она была
альтруистической. Она всегда выступала в интересах чьего-нибудь блага без
приглашений и просьб со стороны нуждающихся в благодеянии, а зачастую даже
против их воли, причем всегда делала это со всей страстностью и
преданностью по отношению ко всем слабым и угнетенным. Если же таковые
отсутствовали, то Партия нередко сама создавала слабых и угнетенных,
которые существовали в ее собственном коллективном воображении. Основной
принцип Партии - стоящий у власти автоматически делает ошибки - не
изменялся на протяжении всего времени ее существования даже несмотря на
тот факт, что за последние тридцать лет Партия контролировала не менее
пяти восьмых всех голосов на каждых выборах на уровне Федерации. Если
следовать логике консерваторов, то оказывалось, что любая власть, кроме их
собственной, является злом.
Здесь справедливости ради следует отметить, что Беллман оказался не
совсем неподготовленным к внезапному проявлению интереса к Особой Операции
"Л-2".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24