На его темных бархатных крыльях блестели золотые пятнышки, он был легок, как лепесток. Приплясывая, он отсалютовал ей изогнутыми усиками: «Приветствую, я странник и игрок». Впервые за все время странствий Она рассмеялась. - Мотылек, почему ты летаешь в такой ветер? - спросила Она. - Ты простудишься и умрешь раньше времени.
- Смерть забирает у мужа то, что он хотел бы удержать, - ответил мотылек, - и оставляет то, что он охотно бы потерял. Дуй, ветер, дуй, пусть лопнут щеки. Я грею руки у пламени бытия, и это меня утешает. - Он темнел на кончике ее рога, как кусочек сумерек.
- Ты знаешь меня, мотылек? - с надеждой спросила Она, и он ответил:
- Прекрасно - ты торгуешь рыбой. Ты все что угодно, ты мой солнечный свет, ты стара, седа и сонлива, ты моя кислолицая чахоточная Мэри Джейн. -
Он остановился и, трепеща крылышками на ветру, добавил: - Твое имя - это золотой колокольчик, подвешенный в моем сердце. Я разорвался бы на части, чтобы хоть однажды назвать тебя по имени.
- Ну, скажи его, - просила Она. - Если ты знаешь мое имя, скажи мне.
- Румпельстилтскин, - радостно провозгласил мотылек. - Попалась! Ты не получишь медали! Поблескивая, он плясал на ее роге, подпевая себе: - Придешь ли домой ты, Билл Бейли, придешь ли ты домой, куда однажды не смог ты вернуться? Гнись пониже, Уинсоки, и лови с небес звезду. Грязь лежит себе тишком, кровь зовет, бушует, бродит, потому-то смельчаком я зовусь в своем приходе. - В белом сиянии рога глаза его светились красными огоньками.
Она вздохнула и, удивленная и разочарованная, побрела дальше. Все правильно, подумала Она. Разве мотылек может ее знать? Это барды и менестрели - все-то у них стихи да песни, что свои, что чужие... Душа-то у них добрая, а вот пути кривые. И почему у них должен быть прямой характер, ведь они так рано умирают...
Мотылек важно разгуливал перед ее глазами и распевал:
- Раз, два, три, о'лиари. Нет, о утешение бренной плоти, не пойду я по уединенной дороге. Что за ужасные минуты считает тот, кто в детство впал, но сомневается. Блаженство, поспеши и приведи рой яростных фантазий, откуда я повелеваю и который назначен на продажу по договорным летним ценам, в течение трех дней он будет продаваться. Я люблю тебя, я люблю тебя; о ужас, ужас, прочь, ведьма, прочь, хромать плохое выбрала ты место, о ива, ива, ива. - Его голос серебром звенел в ее голове.
Он путешествовал с ней до конца дня, но когда солнце садилось и розовые рыбки заполнили небосвод, он взлетел с ее рога в воздух и вежливо сказал:
- Простите, я боюсь опоздать на поезд. - Сквозь его бархатные с тонкими черными жилками крылья Она могла видеть облака.
- Прощай, - сказала Она, - надеюсь, ты услышишь еще много песен.
С мотыльками, знала Она, лучше было прощаться именно так, но вместо того, чтобы улететь, он поднялся над ее головой в голубом вечернем воздухе, слегка волнуясь и потеряв удаль. - Лети, - велела Она. - Уже очень холодно. Но мотылек медлил, что-то бормоча: - Они ездят на конях, которых вы называете Македонскими, - рассеянно провозгласил он нараспев и тут же ясно, четко произнес: - Единорог по-старофранцузски - unicorne, по-латыни - unicornis, дословно означает «однорогий»: unus - один, corne - рог. Сказочное животное, напоминающее лошадь с одним рогом. О, я - кок и капитан из команды брига «Нэнси». Кто-нибудь здесь видел Келли? - Он весело важничал в воздухе, и первые светлячки с удивлением и сомнением мерцали вокруг него.
Она настолько удивилась и обрадовалась, услышав, наконец, свое имя, что пропустила мимо ушей слова о лошадях.
- Ты знаешь меня! - в восторге закричала Она, и дуновение ее слов унесло мотылька на двадцать футов в сторону. Когда он с трудом опять добрался до нее, она попросила: - Мотылек, если ты действительно знаешь меня, скажи мне, видел ли ты таких, как я, скажи, куда мне идти, чтобы найти их? Куда они делись?
- Мотылек, мотылек, где спрячусь я? - запел он в сумерках. - Сейчас появится влюбленный и горестный дурак. Дай бог, чтобы моя любовь была в моих объятиях, а я бы с ней в своей постельке. - Он опять опустился на ее рог, и Она почувствовала, что мотылек дрожит.
- Пожалуйста, - сказала Она, - я только хочу знать, есть ли на свете еще единороги. Мотылек, скажи мне, что есть, я поверю тебе и вернусь в свой лес. Я обещала скоро вернуться, а брожу уже так долго. - Через лунные горы, - начал он, - долиной тени, смело, смело ступай. - Тут он остановился и странным голосом произнес: - Нет, нет, не слушай меня. Послушай, ты можешь найти свой народ, если будешь храброй. Давным-давно прошли они по дорогам, и Красный Бык бежал за ними по пятам. Пусть ничто тебя не пугает, но и не чувствуй себя в полной безопасности. - Его крылья касались кожи единорога. - Красный Бык? - спросила Она. - Кто это? Мотылек запел:
- За мной, за мной, за мной, за мной, за мной. - Но затем резко замотал головкой и сообщил: - Величествен бык - первенец его, и рога быка, как у дикого тура. Ими он отбросит все народы за край земли. Слушай, слушай, слушай скорее.
- Я слушаю! - вскричала она. - Где же мой народ и кто такой Красный Бык? Подлетев поближе к ее уху, он расхохотался. - В кошмарах я ползаю по земле во мгле, - запел он. - Собачки Трей, Бланч и Су лают на меня, они, как маленькие змеи, шипят на меня, бродяги приходят в город. И наконец ударили в колокола.
Какое-то мгновение он еще плясал перед нею во мгле, а потом упорхнул в фиолетовую тень у обочины, демонстративно распевая:
- Это ты или я мотылек! Рука в руке, рука в руке... - В последний раз он мелькнул меж деревьями, но он ли это был... Глаза могли обмануть ее, ведь ночь уже была полна крылатых.
«По крайней мере он узнал меня, - грустно подумала Она. - Это все-таки что-то значит. Нет, - тут же возразила Она себе, - ничего это не значит, кроме того, что кто-то однажды сочинил песню или стихи о единорогах. Но Красный Бык... Что он имел в виду? Другую песню?»
Она медленно шла вперед, вокруг нее смыкалась ночь. Низкое небо было почти угольно-черным, кроме желто-серебряного пятна там, где за толстыми облаками шествовала луна. И она тихо запела песню, которую давным-давно слышала от молодой девушки в своем лесу:
Рыбы пойдут по земле, милый мой, Прежде чем жить ты станешь со мной. Вырастет лес у меня на окне, Прежде чем ты возвратишься ко мне.
Хотя Она и не понимала слов, песня заставила ее затосковать о доме. И вдруг ей показалось, что, вступив на дорогу, она услышала, как осень зашумела в ее березках. Наконец Она легла в холодную траву и заснула. Единороги - самые осторожные существа на свете, но если они спят, то спят крепко. И все равно, если бы ей не пригрезился родной лес, Она вскочила бы, едва заслышав в ночи приближающийся шум и позвякивание, даже если бы колеса были обмотаны тряпками, а у маленьких колокольчиков были подвязаны язычки. Но Она была далеко, так далеко, что никакие колокольцы не были слышны в этой дали, и Она не проснулась.
Худые черные лошади тянули девять задрапированных в черное фургонов, они щерились зубами своих полосатых боков, когда ветер отбрасывал черные занавески. Передним фургоном правила приземистая старуха. На занавешенных боках его крупными буквами было написано: «Полночный карнавал Мамаши Фортуны», а ниже более мелко: «Порождение ночи - пред ваши очи».
Едва первый фургон поравнялся с местом, где спала Она, старуха внезапно остановила своего черного коня. Когда она уродливо спрыгнула на землю, встали и остальные фургоны. Бесшумно подобравшись к единорогу, старуха долго смотрела на белого зверя и, наконец, сказала:
- Вот тебе и раз, клянусь огрызком, оставшимся от моего старого сердца, это последняя из них. - Слова ее оставляли в воздухе запах меда и пороха. - Если бы она только знала это, - улыбнулась старуха, показывая лошадиные зубы, - ну, я-то не проболтаюсь.
Она посмотрела назад на черные фургоны и дважды щелкнула пальцами. Возницы второго и третьего фургонов спрыгнули на землю и подошли к ней. Один из них был невысок, смугл и столь же безжалостен, как и она, другой, худой и длинный, казался нескладным до нелепости. На нем был старый черный плащ, глаза его были зелены.
- Ну, и кто это? - спросила старуха у коротышки. - Как по-твоему, Ракх?
- Мертвая лошадь, - ответил тот. - Э, нет, не мертвая. Ее можно скормить мантикору или дракону. - Его хихиканье напоминало чирканье спички. - Ты глуп, - сказала ему Мамаша Фортуна. - Ну, а ты, колдун, провидец, тамматург? - обратилась она к другому. - Что же видят очи чудотворца, ясновидца и волшебника? - И вместе с Ракхом они залились смехом, как заливается лаем гонящая оленя свора. Однако когда она увидела, что высокий, не отрываясь, глядит на единорога, смех затих. - Ну, отвечай, фокусник, - ворчливо потребовала она; но высокий даже не повернул головы. Тогда, вытянув клешней свою костлявую руку, старуха повернула его голову к себе. Глаза его опустились под ее желтым взглядом.
- Лошадь, - пробормотал он, - белую кобылу. Мамаша Фортуна долго смотрела на него. - И ты тоже глуп, волшебник, - наконец выдавила она со смехом, - но ты больший дурак, чем Ракх, и более опасный. Он врет только от жадности, ты же - от страха. Или от доброты. - Волшебник ничего не ответил, и Мамаша Фортуна рассмеялась. - Хорошо, - сказала она, - это белая кобыла. И я хочу иметь ее в своем «карнавале». Девятая клетка пустует.
- Мне нужна веревка, - отозвался Ракх. Он уже хотел было повернуться, но старуха остановила его.
- Только одна веревка могла бы удержать ее, - сказала она. - Та веревка, которой древние боги связали волка Фенрира. Она была сплетена из дыхания рыб, слюны птиц, женских бород, мяуканья кошки, медвежьих жил и еще из чего-то. Ах да, из корней гор. А так как ничего этого у нас нет, и гномы не совьют нам веревку, то придется обойтись железной решеткой. Я погружу ее в сон. - И руки Мамаши Фортуны что-то связали в ночном воздухе, а из ее горла вырвалось несколько неприятно прозвучавших слов. Когда старуха закончила заклинание, от единорога запахло молнией.
- Ну, а теперь поместите ее в клетку, - сказала она мужчинам. - Она проспит до рассвета, какой бы шум вы не подняли, если только по присущей вам глупости вы не станете трогать ее руками. Разберите на части девятую клетку и соберите вокруг нее. И помните: рука, осмелившаяся коснуться ее гривы, мгновенно и заслуженно превратится в ослиное копыто. - Она снова насмешливо посмотрела на худого длинного человека, - А маленькие фокусы, волшебник, станут теперь для тебя еще труднее, - сопя сказала она. - Живо за работу. До рассвета уже недолго.
Когда она скользнула в тень фургона, как кукушка внутрь часов, и слова уже не могли донестись до нее, Ракх сплюнул и с любопытством произнес: - Что же это обеспокоило старую каракатицу? Почему мы не можем тронуть эту тварь?
Волшебник ответил ему мягким, почти неслышным голосом:
- Прикосновение человеческой руки пробудило бы ее даже от самого глубокого сна, который способен наложить разве что дьявол, но уж не Мамаша Фортуна.
- Ну, ей хотелось бы, чтоб мы поверили в обратное, - усмехнулся темноволосый. - Ослиные копыта! Тьфу! - Но при этом он глубоко засунул руки в карманы. - И что же может разрушить чары? Это же просто старая белая кобыла.
Но волшебник уже шел к последнему из черных фургонов.
- Поспеши, - отозвался он, - скоро утро. Весь остаток ночи они разбирали девятую клетку, ее пол, крышу, решетку, и окружали ею спящего единорога. Ракх толкал дверь, проверяя замок, когда меж серых деревьев на востоке заполыхало и Она открыла глаза. Они поспешно отскочили от клетки, но волшебник, оглянувшись, увидел, что единорог, мотая головой как старая лошадь, оглядывает прутья решетки.
II
Девять черных фургонов «Полночного карнавала» при свете дня не казались такими большими и зловещими. Они были хрупки и ломки, как сухие листья. Драпировки исчезли - фургоны украшали сшитые из одеял печальные черные знамена и вьющиеся на ветру короткие черные ленты. Странным было их расположение на поросшем кустарником поле: в сложенном из клеток пятиугольнике находился треугольник, а в центре его стоял фургон Мамаши Фортуны. Лишь он был закрыт черным занавесом, надежно скрывающим содержимое. Самой Мамаши Фортуны нигде видно не было.
Ракх медленно вел толпу селян от клетки к клетке, сопровождая путь мрачными комментариями:
- А вот здесь - мантикор. Голова человека, тело льва, хвост скорпиона. Пойман в полночь за едой: лакомился оборотнем. Порождения ночи - пред ваши очи. Это дракон. Время от времени изрыгает пламя, обычно на тех, кто его дразнит, малыш. Внутри у него ад, но кожа обжигает холодом. Плохо говорит на семнадцати языках, страдает подагрой. Сатир. Дам прошу держаться подальше. Настоящий безобразник. Пойман при любопытных обстоятельствах, мужчины могут ознакомиться с ним за дополнительную плату после завершения осмотра.
Стоя возле клетки единорога, одной из трех внутренних клеток, высокий волшебник наблюдал за ходом процессии вдоль внешнего пятиугольника.
- Я не должен бы находиться здесь, - сказал он единорогу. - Старуха велела мне держаться подальше от вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27