Может, на месяцы. И все это время квартира будет дышать им, напоминать о нем. О его уходе. Нет уж.
Ильгет принялась за уборку. Все вещи Питы, одежду, технику, какие-то мелочи она аккуратно сложила в четыре больших ящика и составила эти ящики один на другой в спальне. Поменяла постельное белье. Запустила уборщиков во всех комнатах — пусть пропылесосят, вычистят все пятна, отпарят мебель, до блеска вылижут стекла. Постельное белье — туда же, в ящики, пусть забирает, а то, что похуже — выбросить. Она теперь будет жить здесь одна. Спальню она пока закрыла, пусть там ящики стоят, а в остальных комнатах надо сделать перестановку. Все по-другому, по-своему, так, как ей нравится. Она двигала мебель, не обращая внимание на тянущую боль в шраме. Заказала через Сеть новый модный светильник — а старый пусть заберут. И новый рабочий стол. Сняла все картины, повешенные Питой, и снова поместила на стену Распятие. Так гораздо лучше... И бардака больше не будет.
Но по мере того, как она перестраивала квартиру, настроение становилось все хуже.
Надо все же к отцу Маркусу. Срочно. Невозможно так. Прежде всего, из-за сагона... И вообще — как теперь жить, как вести себя? Может, и не надо прощать Питу? Может, вообще это как-то неправильно — то, что она даже и обиды никакой не испытывает? Вчера было больно, тем более, он наговорил ей таких гадостей. А сейчас... ну больной человек. Ну, наговорил. Все мы грешны, и... лучше уж не вспоминать, что делала она на Визаре. Пита по сравнению с ней просто ангел. И даже нельзя сказать, что он не был в ее обстоятельствах, поэтому — он был в обстановке войны. Правда, Пита не рассказывал, чем занимался там, да и про Арниса... мог и соврать. Но почему-то Ильгет чувствовала, что муж не врал. И в войне он не участвовал, был всего лишь программистом. И Арниса не трогал, и даже убить не смог, не решился (так ведь первый раз это всегда трудно, а тем более — убить беззащитного).
Нет, Пита — хороший человек... Закидоны просто у него с этими женщинами. Сексуальный маньяк. Он думает, что без секса вообще жить нельзя, а это просто настрой такой. Из-за этого и злость на Ильгет, и вообще все проблемы. Но может, это у него пройдет когда-нибудь...
Ильгет выпила чаю, есть по-серьезному не хотелось. И полетела в церковь святого Квиринуса.
С отцом Маркусом они сидели на высокой веранде, деревья лезли яркой листвой к столикам, сад влажно дышал и звенел птицами, а выше поднимались похожие на облака далекие вершины гор.
И было хорошо. Даже и думать не хотелось о всякой гадости... о сагонах. О выходке Питы. Но ведь сюда Ильгет прилетела, чтобы поговорить. Понять... Оторвала занятого человека от дела, и теперь вот просто сидит здесь и наслаждается тишиной.
— У тебя муж ушел, я знаю, — сказал отец Маркус. Ильгет стремительно повернулась к нему.
— Да. У него другая... любовница у него. Я сейчас уже спокойно к этому отношусь. На Ярне с ума сходила, а потом привыкла. Но он сказал, что ушел насовсем. Отец Маркус, я... все дело тут в сагоне.
Ильгет кратко передала суть беседы с сагоном.
— Понимаете, он как бы открыл для меня другую точку зрения. Я подумала, а может, я неправа на самом деле? Я поняла, что Пита стоит на той же точке зрения, что и сагон. Как это ни странно.
Ильгет, как могла, постаралась передать суть того, что думала.
— У них.. у сагона и Питы получается так, что вот мы разные люди. Ну, мы в самом деле разные. Но ведь одинаковых нет. И с моими друзьями мы тоже разные... И вроде, нам не нужно жить вместе, потому что мы друг другу мешаем. Но ведь все люди друг другу мешают всегда. Тогда лучше всего вообще каждому выделить по необитаемому острову, и пусть бы каждый жил в одиночку. Ведь современная цивилизация даже это позволяет. А сексом бы виртуально занимались. Или так... не привязываясь. То с одним, то с другим. А детей бы сдавали на воспитание, потому что дети тоже мешают очень сильно. Но ведь это неправильно, так не должно быть? Мы с Питой друг другу обещали, никто нас не заставлял пожениться. У нас была любовь. Ну, может, неправильная, не знаю. Но была любовь. Да я его и сейчас люблю. Ну, есть какие-то проблемы, конечно. Но нельзя же теперь — раз проблемы, сразу расходиться? Мы как-то с Питой говорили на эту тему, он сказал — значит, для тебя это не проблемы, раз ты можешь их терпеть, а я вот не могу. Не знаю. Сагон про него много гадостей говорил. Что он эгоист, что я гублю с ним свою жизнь. Может, и так. Может, с другим бы у меня давно дети были, и вообще... легче было бы. Но разве можно рассуждать — если бы, да кабы? Это наша жизнь, и мы должны именно ее проживать. Но... но не знаю, а если Пита прав? Вот со мной ему плохо, а с другой будет хорошо. Почему надо мучиться, из-за каких-то там... ну не знаю... ведь кроме соображений верности... Церкви... тут других и аргументов не приведешь. Никому не будет хуже, если мы разойдемся. Детей у нас нет. Мне, может, и легче будет, одной. Во всяком случае, большой разницы нет. Ему, как он говорит, будет намного легче. Получается, с человеческой точки зрения, Пита поступил правильно. Я понимаю, что для меня должна быть важнее точка зрения Церкви... да она и важнее. Но я чувствую себя глупо при этом. Особенно после того разговора с сагоном. Особенно потому, что чувствую себя беззащитной. Дэцин нам говорил, что сагон всегда неправ. Но что, если в том случае он прав?
— Ну, во-первых, стопроцентную ложь в информационной войне применяют редко, — сказал отец Маркус, — в сагонах я ничего не понимаю, а вот в информационной войне... и я тебе скажу, что ложь всегда маскируют правдой. Какой-то долей правды. В том, что говорил сагон, действительно была доля правды. Но только доля.
— В общем-то, да, — вспомнила Ильгет, — ведь Дэцин имел в виду это правило только на момент разговора с сагоном. То есть в момент разговора надо помнить, что сагон неправ. А потом уже не обязательно, потом надо разбираться. Так вот... может, я действительно на Питу смотрела через розовые очки? Мне тяжело, отец Маркус. Я считала Питу хорошим человеком. Но если хороший человек меня бросает и говорит, что я... ну, такая, сякая — значит, мне нужно изменить как-то свое поведение. А я не могу понять, в чем виновата. Ну, он в последний раз высказал претензию, что я вообще в ДС, — Ильгет настороженно замолчала.
— Это обычное дело на Квирине, — сказал отец Маркус спокойно, — случаи бывают разные, конечно. Бывает, что супруг-эстарг виноват, совершенно не беспокоясь о том, кого оставил на земле. Но у тебя все в порядке, я уверен. А совсем отказываться от ДС... это невозможно.
— Да он и все равно был бы недоволен. А я не могу изменить свое поведение! Не могу стать такой, как нужно ему. Я уже многое делала...
— Ильгет, — сказал отец Маркус, — не беспокойся. Широкие обобщения о личности мужа оставь сагону. Не наше дело судить. А то, что твой муж сейчас сделал, называется предательством. Тебя предали. А ты ищешь свою вину. Если он захочет вернуться, тогда можно будет дальше думать о том, как менять свое поведение, и так далее. Но сейчас дело за ним. Он тебя предал.
И как бы между прочим:
— Арнис с тобой не разговаривал?
— Арнис, — Ильгет ощутила теплую волну благодарности, — он хороший... Он вчера пришел ко мне... Видел Питу с той женщиной. Я даже не знаю... Ведь Арнис год не был на Квирине, он такое пережил. Такой ужас. И в первый же вечер — ко мне, решать мои проблемы. Я просто поражаюсь ему. Мне никогда не стать такой... так думать о друзьях, а не о себе. Он мне цветы подарил. Пита уже сто лет не дарил, а тут... Ну вообще, пожалел как-то. Уложил на диванчик, укрыл. И потом ушел.
— Ясно, — кивнул отец Маркус.
— Он вообще очень много для меня сделал. И на Визаре сейчас... спас. Тащил на руках несколько дней, меня ранили там. Вытащил... И это не первый раз уже.
— Да...
Ильгет вдруг вспомнила, и ее передернуло. «Ну и выходи замуж за своего Арниса».
— Но он мне не муж... Пита ревновал как-то. Но это же не так!
— Я знаю, Ильгет, — священник коснулся ее руки, — не оправдывайся.
— У меня и кроме Арниса много друзей. И что?
— Все нормально.
— Пита не хотел, чтобы я с ними общалась, и я почти не общалась, только по делу.
— Ильгет, не мучай себя. Не ищи свою вину. Тебя предали.
— Я просто еще думаю... ну а если Пите там, с той женщиной на самом деле лучше? То есть я за него даже рада, но... получается, что тогда все — неправда? Тогда нам давно надо было развестись и не мучать друг друга?
— Нет, — сказал отец Маркус, — ты знаешь, Ильгет, многие думают, что счастье — это и есть основной критерий... что этим критерием можно мерить правильность наших поступков и благо. Счастье как довольство, как удовлетворение. Если человек доволен и спокоен, значит, он прав. Но ведь и свинья в хлеве сыта и спокойна. И очень удовлетворена жизнью. Это неверный критерий. И даже если вам обоим будет в тысячу раз лучше врозь, рушить семью все равно было нельзя. Но твоей вины в этом нет, так что не напрягайся.
Арнис сидел на ступеньках, у самого лифта. Сначала Ильгет увидела цветы. На этот раз — голубовато-серебристые кайлы. Потом Арниса. Потом подумала: надо же, опять цветы.
Друг поднялся ей навстречу.
— Я тебя уже полчаса тут жду...
— Ой... позвонил бы! Я в церкви была. Ты меня совсем решил затопить? Цветами?
— Ну так, повод есть.
Они вошли в квартиру. Ильгет поставила кайлы в вазу.
— Идем, чайку попьем.
— Нет, Иль, я... Идем в гостиную.
Арнис вошел в комнату вслед за Ильгет и перекрестился, глядя на Распятие.
Ему сейчас было легко. И спокойно. Все прошло. Весь ужас, отчаяние, ненависть, ярость — все зло, казалось, затопившее душу, исчезло. Он был сейчас другим человеком. Не тем, что оскалясь, ножом убивал дэсков. Не тем, что умирал от тоски во тьме Святилища. Не было больше никакого ада.
Нормальным человеком он сейчас стал.
А Ильгет была очень красивой. Волосы ее золотились и сияли. И вся она была тонкая, в платье почти невесомая, легкая, как солнечный луч. И глаза. Если просто сидеть и всю жизнь смотреть в такие глаза, не надоест никогда.
— Иль, — выдохнул Арнис, — выходи за меня замуж.
И быстро добавил, видя, как меняется выражение ее лица.
— Отец Маркус сказал, канонических препятствий нет.
— О Господи, — выдохнула Ильгет.
Она молчала. Отошла от Арниса и села на диван.
Так ведь он, вообще-то говоря, мужчина. Ну да, конечно, друг, но... Как ни смешно, она осознала это только сейчас — Арнис ведь тоже человек из плоти и крови... Есть у него какие-то желания. Земная любовь. Да ведь понятно, что он любит ее, и давно уже.
А она — его?
Ну, конечно, он ей никто. Пока. Чужой человек. Она его очень любит, может, никого так еще в мире не любила. Но он — чужой. Но ведь и Пита когда-то был чужим... Рука Арниса лежала на подлокотнике. Ильгет смотрела на эту руку. И она может стать — своей? Родной? Может коснуться ее и приласкать, и то же (а может, гораздо большее) родное тепло может потянуться от этой руки?
Нет.
Потом Ильгет стала думать, как бы сделать так, чтобы немедленно провалиться сквозь землю... или умереть прямо на месте. Но это, как всегда, было невозможно. Но как можно обидеть такого человека? Причинить ему хоть малейшую боль? Мало ему досталось на Визаре? И какой же надо быть неблагодарной, чтобы на такую почти сказочную заботу, на такое самопожертвование... на спасение жизни, в конце концов — ответить гадостью?
А что делать?
— Арнис, — сказала она, не глядя ему в глаза, — ты очень хороший, правда... Очень...
Слезы опять покатились. Ну что за проклятие такое?
— Арнис, — снова начала она и положила руку ему на предплечье, — Я...
И не смогла продолжать. Арнис спокойно и сухо изложил точку зрения отца Маркуса. По сути, брака и не было, потому что Пита обманул Ильгет, уверив ее, что она живет в браке. А раз так, и раз теперь он решил прекратить обманывать, то она полностью свободна. Согласно представлениям Квиринской церкви в этом случае тот, кто обманывал, уверяя, что состоит в браке — экскоммуницируется, и условие его будущего покаяния — прекращение блудного сожительства и целомудрие до конца жизни. Невиновный в обмане супруг (невиновность устанавливается специальной комиссией) считается свободным и имеет право вступить в нормальный, истинный брак.
И ведь он тоже прав, в смятении подумала Ильгет. Но...
Но если бы этого не было: «Ну и выходи замуж за своего Арниса!»
Ведь это же получится — прав Пита. И прав сагон. Кстати, сагон — это мысль...
— Послушай, Арнис... — сказала она, — и реши, что мне делать. Все дело в том, что это мне говорил сагон. Про тебя, правда... не говорил, только намекал. Но вроде того, что я могла бы быть так счастлива. Без Питы.
Она рассказала о беседе с сагоном. Арнис сидел неподвижно. Ильгет лишь коротко, однажды взглянула ему в лицо, и тут же отвела взгляд.
Глаза Арниса были больными. Обметанными горем.
— Я люблю тебя, — вырвалось у нее, — знаешь, если бы это случилось раньше... где же ты был, когда я молодой была...
— С сагонами воевал, — глухо сказал Арнис. Ильгет снова заплакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Ильгет принялась за уборку. Все вещи Питы, одежду, технику, какие-то мелочи она аккуратно сложила в четыре больших ящика и составила эти ящики один на другой в спальне. Поменяла постельное белье. Запустила уборщиков во всех комнатах — пусть пропылесосят, вычистят все пятна, отпарят мебель, до блеска вылижут стекла. Постельное белье — туда же, в ящики, пусть забирает, а то, что похуже — выбросить. Она теперь будет жить здесь одна. Спальню она пока закрыла, пусть там ящики стоят, а в остальных комнатах надо сделать перестановку. Все по-другому, по-своему, так, как ей нравится. Она двигала мебель, не обращая внимание на тянущую боль в шраме. Заказала через Сеть новый модный светильник — а старый пусть заберут. И новый рабочий стол. Сняла все картины, повешенные Питой, и снова поместила на стену Распятие. Так гораздо лучше... И бардака больше не будет.
Но по мере того, как она перестраивала квартиру, настроение становилось все хуже.
Надо все же к отцу Маркусу. Срочно. Невозможно так. Прежде всего, из-за сагона... И вообще — как теперь жить, как вести себя? Может, и не надо прощать Питу? Может, вообще это как-то неправильно — то, что она даже и обиды никакой не испытывает? Вчера было больно, тем более, он наговорил ей таких гадостей. А сейчас... ну больной человек. Ну, наговорил. Все мы грешны, и... лучше уж не вспоминать, что делала она на Визаре. Пита по сравнению с ней просто ангел. И даже нельзя сказать, что он не был в ее обстоятельствах, поэтому — он был в обстановке войны. Правда, Пита не рассказывал, чем занимался там, да и про Арниса... мог и соврать. Но почему-то Ильгет чувствовала, что муж не врал. И в войне он не участвовал, был всего лишь программистом. И Арниса не трогал, и даже убить не смог, не решился (так ведь первый раз это всегда трудно, а тем более — убить беззащитного).
Нет, Пита — хороший человек... Закидоны просто у него с этими женщинами. Сексуальный маньяк. Он думает, что без секса вообще жить нельзя, а это просто настрой такой. Из-за этого и злость на Ильгет, и вообще все проблемы. Но может, это у него пройдет когда-нибудь...
Ильгет выпила чаю, есть по-серьезному не хотелось. И полетела в церковь святого Квиринуса.
С отцом Маркусом они сидели на высокой веранде, деревья лезли яркой листвой к столикам, сад влажно дышал и звенел птицами, а выше поднимались похожие на облака далекие вершины гор.
И было хорошо. Даже и думать не хотелось о всякой гадости... о сагонах. О выходке Питы. Но ведь сюда Ильгет прилетела, чтобы поговорить. Понять... Оторвала занятого человека от дела, и теперь вот просто сидит здесь и наслаждается тишиной.
— У тебя муж ушел, я знаю, — сказал отец Маркус. Ильгет стремительно повернулась к нему.
— Да. У него другая... любовница у него. Я сейчас уже спокойно к этому отношусь. На Ярне с ума сходила, а потом привыкла. Но он сказал, что ушел насовсем. Отец Маркус, я... все дело тут в сагоне.
Ильгет кратко передала суть беседы с сагоном.
— Понимаете, он как бы открыл для меня другую точку зрения. Я подумала, а может, я неправа на самом деле? Я поняла, что Пита стоит на той же точке зрения, что и сагон. Как это ни странно.
Ильгет, как могла, постаралась передать суть того, что думала.
— У них.. у сагона и Питы получается так, что вот мы разные люди. Ну, мы в самом деле разные. Но ведь одинаковых нет. И с моими друзьями мы тоже разные... И вроде, нам не нужно жить вместе, потому что мы друг другу мешаем. Но ведь все люди друг другу мешают всегда. Тогда лучше всего вообще каждому выделить по необитаемому острову, и пусть бы каждый жил в одиночку. Ведь современная цивилизация даже это позволяет. А сексом бы виртуально занимались. Или так... не привязываясь. То с одним, то с другим. А детей бы сдавали на воспитание, потому что дети тоже мешают очень сильно. Но ведь это неправильно, так не должно быть? Мы с Питой друг другу обещали, никто нас не заставлял пожениться. У нас была любовь. Ну, может, неправильная, не знаю. Но была любовь. Да я его и сейчас люблю. Ну, есть какие-то проблемы, конечно. Но нельзя же теперь — раз проблемы, сразу расходиться? Мы как-то с Питой говорили на эту тему, он сказал — значит, для тебя это не проблемы, раз ты можешь их терпеть, а я вот не могу. Не знаю. Сагон про него много гадостей говорил. Что он эгоист, что я гублю с ним свою жизнь. Может, и так. Может, с другим бы у меня давно дети были, и вообще... легче было бы. Но разве можно рассуждать — если бы, да кабы? Это наша жизнь, и мы должны именно ее проживать. Но... но не знаю, а если Пита прав? Вот со мной ему плохо, а с другой будет хорошо. Почему надо мучиться, из-за каких-то там... ну не знаю... ведь кроме соображений верности... Церкви... тут других и аргументов не приведешь. Никому не будет хуже, если мы разойдемся. Детей у нас нет. Мне, может, и легче будет, одной. Во всяком случае, большой разницы нет. Ему, как он говорит, будет намного легче. Получается, с человеческой точки зрения, Пита поступил правильно. Я понимаю, что для меня должна быть важнее точка зрения Церкви... да она и важнее. Но я чувствую себя глупо при этом. Особенно после того разговора с сагоном. Особенно потому, что чувствую себя беззащитной. Дэцин нам говорил, что сагон всегда неправ. Но что, если в том случае он прав?
— Ну, во-первых, стопроцентную ложь в информационной войне применяют редко, — сказал отец Маркус, — в сагонах я ничего не понимаю, а вот в информационной войне... и я тебе скажу, что ложь всегда маскируют правдой. Какой-то долей правды. В том, что говорил сагон, действительно была доля правды. Но только доля.
— В общем-то, да, — вспомнила Ильгет, — ведь Дэцин имел в виду это правило только на момент разговора с сагоном. То есть в момент разговора надо помнить, что сагон неправ. А потом уже не обязательно, потом надо разбираться. Так вот... может, я действительно на Питу смотрела через розовые очки? Мне тяжело, отец Маркус. Я считала Питу хорошим человеком. Но если хороший человек меня бросает и говорит, что я... ну, такая, сякая — значит, мне нужно изменить как-то свое поведение. А я не могу понять, в чем виновата. Ну, он в последний раз высказал претензию, что я вообще в ДС, — Ильгет настороженно замолчала.
— Это обычное дело на Квирине, — сказал отец Маркус спокойно, — случаи бывают разные, конечно. Бывает, что супруг-эстарг виноват, совершенно не беспокоясь о том, кого оставил на земле. Но у тебя все в порядке, я уверен. А совсем отказываться от ДС... это невозможно.
— Да он и все равно был бы недоволен. А я не могу изменить свое поведение! Не могу стать такой, как нужно ему. Я уже многое делала...
— Ильгет, — сказал отец Маркус, — не беспокойся. Широкие обобщения о личности мужа оставь сагону. Не наше дело судить. А то, что твой муж сейчас сделал, называется предательством. Тебя предали. А ты ищешь свою вину. Если он захочет вернуться, тогда можно будет дальше думать о том, как менять свое поведение, и так далее. Но сейчас дело за ним. Он тебя предал.
И как бы между прочим:
— Арнис с тобой не разговаривал?
— Арнис, — Ильгет ощутила теплую волну благодарности, — он хороший... Он вчера пришел ко мне... Видел Питу с той женщиной. Я даже не знаю... Ведь Арнис год не был на Квирине, он такое пережил. Такой ужас. И в первый же вечер — ко мне, решать мои проблемы. Я просто поражаюсь ему. Мне никогда не стать такой... так думать о друзьях, а не о себе. Он мне цветы подарил. Пита уже сто лет не дарил, а тут... Ну вообще, пожалел как-то. Уложил на диванчик, укрыл. И потом ушел.
— Ясно, — кивнул отец Маркус.
— Он вообще очень много для меня сделал. И на Визаре сейчас... спас. Тащил на руках несколько дней, меня ранили там. Вытащил... И это не первый раз уже.
— Да...
Ильгет вдруг вспомнила, и ее передернуло. «Ну и выходи замуж за своего Арниса».
— Но он мне не муж... Пита ревновал как-то. Но это же не так!
— Я знаю, Ильгет, — священник коснулся ее руки, — не оправдывайся.
— У меня и кроме Арниса много друзей. И что?
— Все нормально.
— Пита не хотел, чтобы я с ними общалась, и я почти не общалась, только по делу.
— Ильгет, не мучай себя. Не ищи свою вину. Тебя предали.
— Я просто еще думаю... ну а если Пите там, с той женщиной на самом деле лучше? То есть я за него даже рада, но... получается, что тогда все — неправда? Тогда нам давно надо было развестись и не мучать друг друга?
— Нет, — сказал отец Маркус, — ты знаешь, Ильгет, многие думают, что счастье — это и есть основной критерий... что этим критерием можно мерить правильность наших поступков и благо. Счастье как довольство, как удовлетворение. Если человек доволен и спокоен, значит, он прав. Но ведь и свинья в хлеве сыта и спокойна. И очень удовлетворена жизнью. Это неверный критерий. И даже если вам обоим будет в тысячу раз лучше врозь, рушить семью все равно было нельзя. Но твоей вины в этом нет, так что не напрягайся.
Арнис сидел на ступеньках, у самого лифта. Сначала Ильгет увидела цветы. На этот раз — голубовато-серебристые кайлы. Потом Арниса. Потом подумала: надо же, опять цветы.
Друг поднялся ей навстречу.
— Я тебя уже полчаса тут жду...
— Ой... позвонил бы! Я в церкви была. Ты меня совсем решил затопить? Цветами?
— Ну так, повод есть.
Они вошли в квартиру. Ильгет поставила кайлы в вазу.
— Идем, чайку попьем.
— Нет, Иль, я... Идем в гостиную.
Арнис вошел в комнату вслед за Ильгет и перекрестился, глядя на Распятие.
Ему сейчас было легко. И спокойно. Все прошло. Весь ужас, отчаяние, ненависть, ярость — все зло, казалось, затопившее душу, исчезло. Он был сейчас другим человеком. Не тем, что оскалясь, ножом убивал дэсков. Не тем, что умирал от тоски во тьме Святилища. Не было больше никакого ада.
Нормальным человеком он сейчас стал.
А Ильгет была очень красивой. Волосы ее золотились и сияли. И вся она была тонкая, в платье почти невесомая, легкая, как солнечный луч. И глаза. Если просто сидеть и всю жизнь смотреть в такие глаза, не надоест никогда.
— Иль, — выдохнул Арнис, — выходи за меня замуж.
И быстро добавил, видя, как меняется выражение ее лица.
— Отец Маркус сказал, канонических препятствий нет.
— О Господи, — выдохнула Ильгет.
Она молчала. Отошла от Арниса и села на диван.
Так ведь он, вообще-то говоря, мужчина. Ну да, конечно, друг, но... Как ни смешно, она осознала это только сейчас — Арнис ведь тоже человек из плоти и крови... Есть у него какие-то желания. Земная любовь. Да ведь понятно, что он любит ее, и давно уже.
А она — его?
Ну, конечно, он ей никто. Пока. Чужой человек. Она его очень любит, может, никого так еще в мире не любила. Но он — чужой. Но ведь и Пита когда-то был чужим... Рука Арниса лежала на подлокотнике. Ильгет смотрела на эту руку. И она может стать — своей? Родной? Может коснуться ее и приласкать, и то же (а может, гораздо большее) родное тепло может потянуться от этой руки?
Нет.
Потом Ильгет стала думать, как бы сделать так, чтобы немедленно провалиться сквозь землю... или умереть прямо на месте. Но это, как всегда, было невозможно. Но как можно обидеть такого человека? Причинить ему хоть малейшую боль? Мало ему досталось на Визаре? И какой же надо быть неблагодарной, чтобы на такую почти сказочную заботу, на такое самопожертвование... на спасение жизни, в конце концов — ответить гадостью?
А что делать?
— Арнис, — сказала она, не глядя ему в глаза, — ты очень хороший, правда... Очень...
Слезы опять покатились. Ну что за проклятие такое?
— Арнис, — снова начала она и положила руку ему на предплечье, — Я...
И не смогла продолжать. Арнис спокойно и сухо изложил точку зрения отца Маркуса. По сути, брака и не было, потому что Пита обманул Ильгет, уверив ее, что она живет в браке. А раз так, и раз теперь он решил прекратить обманывать, то она полностью свободна. Согласно представлениям Квиринской церкви в этом случае тот, кто обманывал, уверяя, что состоит в браке — экскоммуницируется, и условие его будущего покаяния — прекращение блудного сожительства и целомудрие до конца жизни. Невиновный в обмане супруг (невиновность устанавливается специальной комиссией) считается свободным и имеет право вступить в нормальный, истинный брак.
И ведь он тоже прав, в смятении подумала Ильгет. Но...
Но если бы этого не было: «Ну и выходи замуж за своего Арниса!»
Ведь это же получится — прав Пита. И прав сагон. Кстати, сагон — это мысль...
— Послушай, Арнис... — сказала она, — и реши, что мне делать. Все дело в том, что это мне говорил сагон. Про тебя, правда... не говорил, только намекал. Но вроде того, что я могла бы быть так счастлива. Без Питы.
Она рассказала о беседе с сагоном. Арнис сидел неподвижно. Ильгет лишь коротко, однажды взглянула ему в лицо, и тут же отвела взгляд.
Глаза Арниса были больными. Обметанными горем.
— Я люблю тебя, — вырвалось у нее, — знаешь, если бы это случилось раньше... где же ты был, когда я молодой была...
— С сагонами воевал, — глухо сказал Арнис. Ильгет снова заплакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76