– Поразительно, что Алек не стал фанатом, – заметил я.
– Поразительно, что у Алека фобий не развилось, – отозвался Морхаус. – Понимаешь, когда Мэри была на кухне, за Алека я отвечал. В доме все было для детей безопасно, так что мы ему позволяли везде бродить. Ну, может, попкорна ему подкидывали. Эзра всегда в таком состоянии был, он следил за Алековым ротиком, чтобы ребенок не подавился.
– По-моему, довольно дико.
– Но когда Эзра вылечился, все изменилось. Понимаешь, у него только закончилась гипнотерапия, и он все повторял свою мантру. Мы слышали, как он себе под нос бормочет, входя в лифт. Непрерывно бубнил. Я привык не обращать внимания. Он по правде видел, что сейчас будет, но ничего не сказал.
– Что видел?
– Мы в этих креслах лежали. Полностью откинулись. Почти горизонтально. Алек залез под мое. Эзра видел, хотел меня предупредить, но решил, что дергается, потому что болен. И стал повторять свою мантру. «Все вне опасности, все в безопасности» и так далее. А тут меня Мэри с кухни позвала. Жир от курицы слить, что-то такое. Никогда не забуду. Я кладу руки на подлокотники, сейчас встану и вижу: Эзра зажмурился, у него губы шевелятся – мантру повторяет.
– А Алек?…
– Ну, я на руки-то оперся, чтобы встать. Ножки кресла задвинулись – тут я и слышу крик. И ничего не поделать.
– Ох, господи.
– Я сразу кресло раскрыл, но Алеково тельце уже все перекрученное. Он даже не плакал – хрипел только. Воздух ртом ловил. – Морхаус глядел на сына. – Мы его отвезли в неотложку, там сказали, что сломаны два ребра. Что рука вывихнута, но они ее сейчас вправят, резать не надо.
– Господи боже, у вас, наверное, шок был.
– Да, но до Эзры далеко. – Тобиас обернулся ко мне. – Мы приехали из больницы среди ночи. Открыли дверь, а Эзра сидит в кресле, бубнит свою мантру, снова и снова. Совсем с катушек съехал. Два месяца оклемывался.
– А Алек?
– Выяснилось, что насчет плеча врачи ошиблись. Порвалось несколько сухожилий. Он еле рукой двигал. Года в три мы его положили на операцию. На плечике и на руке носил твердый гипс несколько месяцев. Но рука все равно не совсем двигается.
– Вы в суд подали?
– Кто с врачами тогда судился? Начало восьмидесятых. Халатность не в моде. Но после этого Бирнбаум заботился о нас, как только мог. Когда его избрали в совет Нью-Йоркской резервной системы, намекнул мне, куда федералы процентную ставку сдвинут. Вообще-то все отчетливо понимали, куда, но подтверждение не мешало. Я смог действовать смелее.
– А что теперь Эзра? – спросил я. – По-прежнему невротик?
– Ну, он все ходит к тому же идиотскому аналитику. – Изо рта Тобиаса полетела слюна – от алкоголя расслабился. – Но я думаю, сессии мисс Холстэд ему вдвое полезнее.
– Проститутки? – Дядька еженедельно ходит в синагогу и по шлюхам?
– Скорее мадам, – ответил Тобиас. – Любовницы, называй как хочешь. Девчонки в коже, с кнутами, все такое. Связывают его или он притворяется школьником, а они его шлепают. Такие вещи. У него в голове бардак. Представь, что с федералами будет, если все это появится на шестой полосе? – Тобиас подмигнул.
– Да уж, – сказал я. А что тут скажешь?
Тобиас повернулся к Алеку. Пихнул его локтем – убедиться, что сын спит. Тот свернулся калачиком.
– Я, знаешь ли, потому его с собой и взял.
– То есть? – спросил я.
– За Бирнбаумом должок.
Тут бы мне и понять, что эти ребята не в бирюльки играют.
6
Облом
Я проснулся, когда Морхаусов «Гольфстрим-2» коснулся посадочной полосы. Я собирался бодрствовать весь полет – раньше я никогда на частном самолете не летал, – но третья порция суси с сакэ меня доконала. Поболтать все равно не с кем. Тобиас, прежде летавший на военно-морских самолетах, почти всю дорогу просидел головой в кабине, с двумя добродушными пилотами обмениваясь байками про «чуть-чуть не попал». Алек обсуждал декор с Анеей, чешским дизайнером самолетных интерьеров, которую наняли дотянуть «Г-2» до уровня самых выпендрежных богачей Силиконовой Долины.
– Ешли вжлетаете ш полной ванной, как миштер Гейтш, – объясняла она, тыча длинным малиновым ногтем в чертеж, – тогда вот тут надо подштавку.
В итоге ее услуги никому не понадобились. Усевшись на рассвете в кресло второго пилота, чтобы помочь приземлиться, Тобиас у взлетно-посадочной полосы узрел воздушный флот остальных боссов. Некоторые – пассажирские, как у него, но остальные – переоборудованные военные самолеты.
– Ебена мать! – сказал Тобиас, втискивая «Г-2» между парой «МИГов». – Тут, блядь, у всех военные? На какие шиши они это дерьмо покупают?
– Не так уж дорого, пап, – предположил Алек. – Наверное, в армии лишние, вот и продают.
– Выясни, – распорядился Тобиас, отстегивая ремень безопасности. – Если кто и вправе на такой посудине летать, так это я.
Черный «линкольн-навигатор» отвез нас с посадочной полосы на ранчо, – сорок тысяч акров, когда-то принадлежавших чуть ли не последней независимой скотоводческой компании, но затем перекупленных медиа-империей «Интертейнинк», которая больше на них заработала, сдавая под натурные съемки, чем торгуя быками. Ежегодные Миллиардерские Бычьи Бега проводились на ранчо задолго до продажи. Ходили слухи, что председатель совета директоров «Интертейнинка» Маршалл Теллингтон, бывший Родсовский стипендиат, только ради участия в Бычьих Бегах эту недвижимость и купил.
Наши авто миновали загон для скота и въехали по холму к центральному зданию. Меня душили мощные ароматы коров и удобрений. Я глотнул для профилактики антигистаминов и ослабил узел галстука.
– Не сейчас, – сказал Тобиас. – Доберемся до номеров – тогда переоденемся. До тех пор – бравый вид.
Морхаус после приземления на три точки пребывает в остаточно военном режиме, рассудил я и подчинился. По деревянным ступеням мы поднялись на крыльцо (Анею с пилотами отправили в ближайший мотель), затем в дом – громадный старинный западный особняк, на вид – вылитая съемочная площадка, каковой он и был. В вестибюле перед бронзовой статуей ковбоя-укротителя верхом на быке (в натуральную величину) расположился стол регистрации.
Тут я заметил девчонок. Самая клевая вручала мужчине в спортивном плаще полотняную сумку, набитую блокнотами, буклетами, кучей футболок, мышиными ковриками и прочей корпоративной дребеденью.
Короткие рыжие волосы и зеленые глазищи, что понимающе улыбнулись, когда она отправляла мужчину в номер. За столом сидели три девчонки, и две свободны, однако я обрулил коллег и оттиснул их спиной, чтобы поняли: рыжая – моя.
– Джейми Коэн, – сообщил я, ожидая, когда она поднимет взгляд. Девчонка шуршала списками гостей. Она сдула со лба челку и глянула на меня с той же понимающей улыбкой, какой удостоился предыдущий гость. Подействовало так, будто я – первый мужчина в ее жизни, которому она улыбалась.
– Вы будете жить в четвертом коттедже, – сказала она. – С мистером Морхаусом.
– Это, наверно, я. – Алек ошивался в округе. Я непроизвольно оттер его плечом.
– Вы шта, весь год на ранчо? – спросил я, изо всех сил изображая монтанский акцент.
– Ох нет, – засмеялась она, вручая мне бэдж. – Мы прилетели. На мероприятие. – Она что-то записала и потянулась под стол за полотняной сумкой.
– Правда? – спросил я, отчаянно не давая разговору угаснуть. – Откуда? Из Нью-Йорка? Мы оттуда.
– Ага. – Мой навязчивый и неловкий флирт явно ее забавлял. – Технический эксперт, «Морхаус и Линней», – прочитала она на моем бэдже.
– Точно, – засмеялся я, пытаясь за горой блокнотов разглядеть ее бэджик на сиреневом пуловере. – А вы, значит…
Она выгнула спину, приподняв грудь над кучей бумаг на столе; грудь натянула свитер. Разумеется, девчонка понимала, как это действует.
– Джинна Кордера, – прочитал я. – Красивое имя. Испанское?
– Наверное, раньше было, – ответила она. – Вам национальность важна?
И что отвечать? Она думает, я расист? Или вычислила, что я уже размышляю, каким образом католическая девушка отчасти испанского происхождения повлияет на генеалогию Коэнов? Родители приспособятся. Или, может, она примет иудаизм.
– Просто интересно. – Кажется, я выкрутился. – Ну, наверное, увидимся.
– Наверное. – Она улыбнулась не то с искренним любопытством, не то с самодовольством человека, который только что успешно выпроводил еще одного из толпы бизнесменов, целый день болбочущих то же самое.
– Господи, Джейми, – насмехался Алек, пока мы распаковывались. – Ей платят , чтоб она с тобой кокетничала. Это ее работа . Большинство этих девчонок – профессионалки, ты меня понимаешь?
– О как, – сказал я. Игры и забавы. Ну да.
В четвертом коттедже, как и в остальных, стояли две кровати (одинаковые спинки с ковбойскими мотивами), такие же комоды, а между ними – ванная с подковой на двери. Тобиас поселился в центральном здании с прочими старичками. Одна лишь вероятность, что кто-то из этих шестидесяти-с-хвостом-летних начальников страдает неприличными физическими недугами – недержанием, например, или заворотом кишок, если не чем похуже, – без вопросов обеспечивала им право на личные апартаменты.
Алек сел на кровать. Он уже переоделся в потрепанные джинсы, синюю фланелевую рубаху и весьма потертые ковбойские сапоги. Он отлично смотрелся на фоне просмоленной бревенчатой стены. Заранее костюмчик припас? Может, и у Морхаусов такая недвижимость есть? Алек всегда на высоте – и при полной маскировке. Хорошо бы этому в начальной школе учили.
– Ты только глянь, сколько они нам говна втюхали, – сказал Алек, копаясь в груде корпоративной дребедени на кровати. – Четыре футболки, два ковра, три бейсболки, йо-йо, пять… нет – шесть ручек, блокнотов – завались… Дребедень-сити.
– Завтрашний мусор. – Я открыл сумку.
– А знаешь, можно открыть компанию по продаже дребедени. – Алек продемонстрировал первую попавшуюся футболку веб-компании. – Ты знаешь, сколько такой фигни выбрасывается? Спорим, хватит весь мир одеть. Можно скупать лишнюю одежку у обанкротившихся компаний, всякие остатки с конференций – ну, ты понял. А потом продавать как высокую моду. И клеить свой лейбл, где хорошо видно. Скажем, на сиське. Или в случайных местах. Для каждой тряпки разных, но заметных.
– А на лейбле что будет?
– Например, «Дребедень». Понимаешь, да? Переобозначить дребедень вообще – «Дребеденью». Вторичная, однако новая уродливая одежда под видом социальной сатиры.
Алек генерил подобные идеи постоянно. Я страшился дня, когда этот пацан возглавит «МиЛ» и получит шанс их воплотить.
– В этой мусорной куче расписания нет? Когда я с Тесланетом выступаю?
– По-моему, на общем заседании по «новым технологиям». Сегодня днем, в три, – отозвался Алек, пролистав буклет якобы из сыромятной кожи.
– На заседании? – переспросил я скорее в пространство. – Я не могу на заседании. Это не для дискуссий. – Публика на общих заседаниях отключается, поскольку ораторы только и делают, что вбрасывают новые компании или продукты. С другой стороны – а я-то разве не сотрудник компании, вбрасывающей новый продукт?
– Повезло, что ты вообще туда попал. За все выходные – два заседания и парочка речей.
– А в остальном?…
– Ковбойские штучки, Джимми. И тусовка. Пошли. Одевайся. Что наденешь, чувак?
Я зарылся в сумку. У меня была какая-то легкомысленная одежда, но вся новая – сплошь высокомодные тряпки, которые я закупил в «Армани» и «Прада», когда Тобиас одобрил мой костюм. Зашибись. Я наконец вырос. В совершенно не подходящий момент. Мои студенческие одежки подошли бы лучше. Я покопался, ища чего попроще, и в итоге выложил на кровать пару новых черных твидовых штанов, футболку и серую фуфайку с капюшоном, которую привез на случай, если удастся пробежаться.
– Вот это? – спросил Алек.
– Должно сойти, – сказал я, печально стаскивая рубашку.
– В таком шлюх не клеят, – засмеялся он. – Нормально. Мне больше достанется.
Пятьдесят трех мужчин и двух женщин, которые прибыли с утра, кормили на обширной лужайке за центральным домом. Красно-белые клетчатые скатерти, гигантские плетеные корзины с жареными курами. Я искал в корзине ножку и не мог отогнать мысли о курице, косвенно виновной в том, что Алека покалечило.
А может, я подсознательно различил в боку графина с лимонадом отражение старого невротика.
Эзра Бирнбаум. Я узнал его тут же – видел по «Си-эн-би-си». Жилистый семидесятилетний дядька застрял ковбойскими сапогами между скамьей и столом, из ниоткуда появились две девчонки, подхватили его под локотки и усадили рядом со мной и напротив Морхаусов.
– Новый год и новая, блядь, гулянка, – прокомментировал Бирнбаум. На его новехонькой ковбойке остались сгибы от упаковки, на шее – накрахмаленный белый платок. И то, и другое отчаянно контрастировало с черными бифокальными очками на длинном семитском носу и с редкими серыми загогулинами, гелем прилепленными к черепу.
– Я тебя тоже рад видеть, Эзра, – отозвался Тобиас. Этот в маскарад вписался гораздо лучше хилого председателя Федерального резерва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39