Но при сыновьях Вильгельма Завоевателя этот обычай постепенно стал забываться.
С кубком в руке король несколько мгновений разглядывал набившееся в зал уличное отребье. Он сделал успокаивающий жест, и рыцари отступили назад.
Шут в ярком лоскутье спрыгнул с плеч окружающих и с подчеркнутым подобострастием раскланялся перед королем.
Скрытый от любопытных глаз своей уродливой черной маской, он обратился к нормандским вельможам, ныне правящим Англией, с призывом не отступать от принципов Дурацкого Правления. Кое-кто из сидевших за задними столами рассмеялся.
Затем рождественский шут сделал несколько шагов вперед и стал звучно декламировать на латинском языке.
Констанс сидела, вся оцепенев. Она не могла оторвать глаз от широкоплечей, узкобедрой фигуры шута, необыкновенно ловкой и грациозной. И, конечно, от его демонической маски. Большой разрез в черной коже позволял видеть, как шевелятся его губы. А глаза были как лазурные драгоценные камни на морде дикого зверя.
Ее вдруг охватил безотчетный страх. Она схватила кубок и не раздумывая сделала несколько глотков. Ее рука при этом сильно дрожала. Фицджилберт повернулся к ней.
– Этот шут испугал вас? – Он сжал ее холодные пальцы. – Ах, милая леди Констанс, позвольте мне предложить вам свою защиту. Если я рядом, вы можете никого не бояться.
Когда Констанс увидела эти голубые глаза, увидела это стройное гибкое тело, услышала этот голос, она окончательно убедилась, что рождественский шут в маске – тот самый мужчина, который насильственно или с ее молчаливого согласия овладел ею в шатре.
Спаси ее, Матерь Божья, он здесь и даже осмеливается говорить в присутствии короля.
Ее рука продолжала так сильно дрожать, что, когда она поднесла кубок к губам, его край застучал о ее зубы.
Несколько вельмож за высоким столом, где сидел король, захлопали, слыша декламацию на латинском языке.
– Шут читает Вергилия, милорд, – заметил Роджер Солсбери. – И делает это превосходно.
– Да-да, – с нетерпеливым видом перебил Генрих. – Диалог Анхиза и Энея. Я хорошо его знаю.
Шут сказал по-французски:
– Тогда я прочитаю для назидания ваших подданных вот это, милорд. – И он продекламировал на том же языке:
Вот сам великий Цезарь, и все его потомки,
Все, кто еще пройдет под этим бескрайним небом,
Вот он, этот герой, чье имя вселяет надежду.
Прославленный Цезарь Август, обожествленного сын.
Век Золотой он снова вернет на Лаций, на землю,
Где некогда правил Сатурн, бог земледелья.
Под власть его подпадут и север и юг,
Где днем сияет солнце, а ночью небесный свод,
Сверкающий россыпью звездных алмазов,
Держит Атлас на своих могучих плечах.
– Прекрасно, прекрасно! – Роджер Солсбери повернулся к королю: – Я думаю, вам должно быть лестно это сравнение с Цезарем Августом, таким, каким его живописал Вергилий.
Прежде чем король Генрих успел ответить, шут подскочил к столу и вытащил монету из открытого рта епископа. И тут же поднял ее высоко вверх, чтобы все могли хорошо видеть.
– Всего один фартинг, ваша милость, но из ваших уст, – прокричал он. – Жаль, конечно, что это не чистое церковное золото, к которому вы привыкли.
Генрих хрипло рассмеялся, как залаял.
– Он подшучивает над вами, Роджер. Но латынь он знает отлично.
– Ну что вы, милорд-король. – Голос за маской звучал спокойно. – Я никогда не подшучиваю, я только в духе нашего времени отдаю всем должное…
Две монеты мелькнули меж его пальцев, однако, едва исчезнув, тут же появились вновь. Шут поднял и показал и эти монеты.
– А теперь почтим суровое царство Старой Зимы. Смотрите. С благословения нашего суверена короля Генриха мы возвратим Цезарю все ему принадлежащее. Цезарю – Цезарево.
Прежде чем ближайший к королю рыцарь успел пошевелиться, шут стал прикасаться руками к волосам короля и его усыпанному драгоценными камнями камзолу. При каждом молниеносном прикосновении на стол, уставленный блюдами с яствами, сыпались монеты.
Харфорд поднял свой кубок:
– Берегитесь, Генрих. Шут сильно облегчит английскую казну.
Перед королем лежала целая горка монет. Шут тем временем вытащил еще кучу монет из длинного носа короля Генриха и его волос. Смех за задними столами превратился в настоящий рев.
Казалось, король извергает из себя деньги. Блестящими глазами Генрих следил, как монеты сыплются на стол и скатываются на покрытый тростниковыми циновками пол.
Констанс сидела с открытым ртом. Вот уж никогда не думала она, что вновь увидит этого человека. А ведь этот безумец опасен для нее, как никто другой. Он взял ее, прижав к столу, и она, в каком-то странном безумии, даже не сопротивлялась. Если король Генрих когда-нибудь узнает, что этот ловкий шут обладал его подопечной, самой завидной наследницей в его королевстве, он повелит казнить их обоих.
Опустив глаза, Констанс с изумлением заметила, что опустошила до дна свой кубок и кто-то успел подлить ей еще. Неудивительно, что она вся раскраснелась и голова у нее идет кругом.
Шут бросил быстрый взгляд на Роберта Глостера и подвинулся ближе к епископу Роджеру Солсбери. Затем, перегнувшись через стол, стал извлекать из его расшитой золотом мантии ложки и ножи, каждый раз выкрикивая что-то с возмущением, словно королевский советник хотел украсть эти столовые принадлежности. Все кругом выли от восторга. Взглянув на лицо епископа, граф Харфорд зашелся в таком приступе смеха, что у него даже выступили слезы на глазах. Сидевший рядом с ним Честер, однако, хмурился.
Констанс почувствовала, что Роберт Фицджилберт касается своей ногой ее ноги. Он повернул к ней свое красивое лицо, что-то шепнул на ухо, продолжая удерживать ее руку.
Она ничего не слышала. Ее глаза были прикованы к безумцу, который несколькими словами мог ее погубить. Только бы он ее не увидел, молилась она, но как можно скрыться в этом большом зале?
В этот момент лицо в черной маске повернулось в ее сторону. Ее окатила волна страха.
Шут спрыгнул со стола. Стоя прямо перед королем Генрихом, он протянул руки к монетам, и они, как бы повинуясь зову, оказались у него.
Пока королевский стол приходил в себя от изумления, шут кошачьей походкой двинулся прямо к Констанс.
– Милорд! – выкрикнул он звенящим голосом.
Зал сразу затих.
– Цезарь Август справедливо и мудро правил Римом, как наш добрый король Генрих правит Англией и Нормандией. Но, как все знают, обладательницей истинного сокровища является богиня, которая правит любовью и деньгами.
Он разжал длинные пальцы, и медные фартинги посыпались на стол перед Констанс.
– Смотрите, милорды. Воздадим дань восхищения собственной Венере короля.
Констанс посмотрела на груду монет. Безумец явно хотел унизить ее. «Венера. Любовь и деньги». Она знала, что он считает ее блудницей.
Она подняла голову. В прорезях демонической маски ярко сверкнули голубые глаза. На какой-то миг они задержались на Фицджилберте, который по-прежнему сжимал ее руку. Затем рождественский шут быстро кинулся к разгульной толпе, которая внесла его в зал.
– Да здравствует король! – прокричал он, поднял жезл Дурацкого Правления и несколько раз им махнул. – Да здравствует Цезарь!
Зал снова громко заревел. Рыцарь, телохранитель короля, протиснувшись сквозь толпу, бросил шуту небольшой кожаный мешочек. Пока толпа поднимала рождественского шута на плечи, чтобы вынести наружу, он размахивал этим мешочком и своим жезлом.
Констанс смотрела ему вслед, не в силах поверить, что он в самом деле ушел. Все это произошло как в кошмарном сне. Она все еще дрожала. Оглядывая расплывающиеся лица окружающих, она поняла, что выпила лишнего. И уже предчувствовала, что ей будет дурно.
Как только толпа оказалась на улице, Сенред спрыгнул на землю и бросился бежать. Толпа, состоявшая из винчестерских подмастерьев и трактирных гуляк, отнюдь не склонна была так быстро отпустить своего рождественского шута. Она погналась за ним с криками и улюлюканьем.
Пробежав через рыночную площадь, он сорвал маску и нырнул в грязный переулок. Прижавшись к стене дома, тяжело переводя дух, Сенред ждал, пока эти люди – кто с ругательствами, кто с угрозами, а кто-то даже со льстивыми увещеваниями – закончат свои поиски. Разумеется, они не хотели ему зла, просто хотели побывать с ним еще на кое-каких пиршествах.
Он кисло усмехнулся. Играть роль рождественского шута на улицах любого города было рискованно, но игра стоила свеч. Чем бесстрашнее он играл, тем больше денег оказывалось в его карманах, но нередко дело кончалось сломанной рукой или ребром.
До сих пор, думал шут, бросая жезл и маску во тьму, он неплохо справлялся с этой ролью. Идея ворваться в зал, где пировал король Генрих, принадлежала не ему, но подвыпившая толпа решила, что это будет замечательным розыгрышем в старом духе. К счастью, Генрих был в хорошем настроении и наградил его увесистым мешочком.
Услышав шум приближающейся толпы, Сенред вскарабкался на забор и спрыгнул с другой стороны во двор, посреди которого высилась зловонная мусорная куча. Вокруг залаяли собаки, и он юркнул в другой переулок. Он знал, что находится где-то поблизости от квартала мясников. Здесь он остановился, чтобы отдышаться и вытереть лицо.
Черт побери, он просто не поверил своим глазам, когда увидел за королевским столом эту морлейскую суку. И она была просто дьявольски хороша собой, даже не подумаешь, что трижды была замужем, и каждый раз по воле короля, который распоряжался ею как своей собственностью.
Когда он увидел ее рядом с этим хлыщом Фицджилбертом, такую холодно надменную, с золотыми украшениями в волосах и в отороченном мехом платье, Сенред сразу представил себе леди Констанс такой, какой она была в ту ночь, когда он пробрался в ее шатер. Как хороши были ее полные груди, как обжигали они его ладони. Как стройны были длинные ноги под задранной юбкой, как соблазнительно открывалось то, что так манило его глаза. Как она трепетала, как стонала в его руках, отдаваясь ему против своей воли и в то же время пылая жгучим желанием.
А каким томным удивлением светились ее глаза, когда она достигла высшей точки наслаждения.
Милостивый Иисусе! Даже дрожа от холода в темном глухом переулке, он чувствовал, как в нем разгорается жар вожделения. Эта женщина – огонь и лед, мед и уксус, она, казалось, олицетворяет все, что он ненавидит. И в то же время притягивает его как магнит. Никогда еще не встречал он такой женщины.
И уж конечно, она слишком хороша для этого безмозглого племянничка Клеров, который явно набивается ей в мужья.
Сенред сунул мешочек с деньгами за пазуху и направился к рыночной площади. Праздничный вечер не окончен, он еще продолжается в домах знатных людей на Хай-стрит.
На рыночной площади было пустынно. Пустынно и почти темно. Луна пряталась за холодными облаками, и ее свет почти не достигал земли. Он уже был в самом конце площади, которая, сужаясь, переходила в улицу, когда услышал приближающийся стук копыт.
С быстротой молнии Сенред спрятался в ближайшем темном подъезде.
Всадников было десятеро. Все в белых туниках, которые носят рыцари германского императора. И на копье у каждого – белый флажок. От резкого стука копыт каким-то странным, гулким звуком звенела вся мостовая.
Когда они проезжали мимо подъезда, где прятался Сенред, случайный луч света высветил голову и плечи их предводителя. Он был в большом, в форме бочонка, шлеме с белыми перьями. Чтобы узнать его, Сенреду не надо было видеть его лица. Достаточно было видеть могучее туловище и характерную манеру посадки на могучем швабском коне.
«Стало быть, они послали самых лучших», – подумал он. Императорскими рыцарями командовал Зигурд Глессенский, прославленный крестоносец. К седельной луке его коня была приторочена кожаная сумка размером точно с человеческую голову. О ее предназначении нетрудно было догадаться.
Они проехали по узкой улочке совсем близко, при желании Сенред мог бы коснуться их рукой. Затаившись в подъезде, он молча наблюдал за ними.
Увидев их, Сенред понял, что должен оставить Винчестер еще до рассвета. Но не прежде чем он совершит одно дело.
И он направился в темноте в сторону Хай-стрит.
15
Эверард, как ни старался, никак не мог разлепить свои отяжелевшие веки. Однако слышал он хорошо.
До него донеслись какие-то шорохи, стук и звуки голосов. Одни голоса спрашивали, другие отвечали.
Он медленно приходил в себя. Эверард осознал, что не может двигать ни губами, ни челюстью. На нижней части его лица лежала тугая повязка. Когда он хотел было притронуться к этой повязке, то оказалось, что его руки связаны. Он тихо застонал в отчаянии.
– Шш-ш, – тут же сказал чей-то голос ему на ухо. И добавил еще что-то непонятное по-сакски.
Что за чертовщина, где он? Он сразу понял, что крепко связан и совершенно беспомощен. Не может пошевелить ни руками, ни ногами. Даже век разлепить не может.
Но главное – он жив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
С кубком в руке король несколько мгновений разглядывал набившееся в зал уличное отребье. Он сделал успокаивающий жест, и рыцари отступили назад.
Шут в ярком лоскутье спрыгнул с плеч окружающих и с подчеркнутым подобострастием раскланялся перед королем.
Скрытый от любопытных глаз своей уродливой черной маской, он обратился к нормандским вельможам, ныне правящим Англией, с призывом не отступать от принципов Дурацкого Правления. Кое-кто из сидевших за задними столами рассмеялся.
Затем рождественский шут сделал несколько шагов вперед и стал звучно декламировать на латинском языке.
Констанс сидела, вся оцепенев. Она не могла оторвать глаз от широкоплечей, узкобедрой фигуры шута, необыкновенно ловкой и грациозной. И, конечно, от его демонической маски. Большой разрез в черной коже позволял видеть, как шевелятся его губы. А глаза были как лазурные драгоценные камни на морде дикого зверя.
Ее вдруг охватил безотчетный страх. Она схватила кубок и не раздумывая сделала несколько глотков. Ее рука при этом сильно дрожала. Фицджилберт повернулся к ней.
– Этот шут испугал вас? – Он сжал ее холодные пальцы. – Ах, милая леди Констанс, позвольте мне предложить вам свою защиту. Если я рядом, вы можете никого не бояться.
Когда Констанс увидела эти голубые глаза, увидела это стройное гибкое тело, услышала этот голос, она окончательно убедилась, что рождественский шут в маске – тот самый мужчина, который насильственно или с ее молчаливого согласия овладел ею в шатре.
Спаси ее, Матерь Божья, он здесь и даже осмеливается говорить в присутствии короля.
Ее рука продолжала так сильно дрожать, что, когда она поднесла кубок к губам, его край застучал о ее зубы.
Несколько вельмож за высоким столом, где сидел король, захлопали, слыша декламацию на латинском языке.
– Шут читает Вергилия, милорд, – заметил Роджер Солсбери. – И делает это превосходно.
– Да-да, – с нетерпеливым видом перебил Генрих. – Диалог Анхиза и Энея. Я хорошо его знаю.
Шут сказал по-французски:
– Тогда я прочитаю для назидания ваших подданных вот это, милорд. – И он продекламировал на том же языке:
Вот сам великий Цезарь, и все его потомки,
Все, кто еще пройдет под этим бескрайним небом,
Вот он, этот герой, чье имя вселяет надежду.
Прославленный Цезарь Август, обожествленного сын.
Век Золотой он снова вернет на Лаций, на землю,
Где некогда правил Сатурн, бог земледелья.
Под власть его подпадут и север и юг,
Где днем сияет солнце, а ночью небесный свод,
Сверкающий россыпью звездных алмазов,
Держит Атлас на своих могучих плечах.
– Прекрасно, прекрасно! – Роджер Солсбери повернулся к королю: – Я думаю, вам должно быть лестно это сравнение с Цезарем Августом, таким, каким его живописал Вергилий.
Прежде чем король Генрих успел ответить, шут подскочил к столу и вытащил монету из открытого рта епископа. И тут же поднял ее высоко вверх, чтобы все могли хорошо видеть.
– Всего один фартинг, ваша милость, но из ваших уст, – прокричал он. – Жаль, конечно, что это не чистое церковное золото, к которому вы привыкли.
Генрих хрипло рассмеялся, как залаял.
– Он подшучивает над вами, Роджер. Но латынь он знает отлично.
– Ну что вы, милорд-король. – Голос за маской звучал спокойно. – Я никогда не подшучиваю, я только в духе нашего времени отдаю всем должное…
Две монеты мелькнули меж его пальцев, однако, едва исчезнув, тут же появились вновь. Шут поднял и показал и эти монеты.
– А теперь почтим суровое царство Старой Зимы. Смотрите. С благословения нашего суверена короля Генриха мы возвратим Цезарю все ему принадлежащее. Цезарю – Цезарево.
Прежде чем ближайший к королю рыцарь успел пошевелиться, шут стал прикасаться руками к волосам короля и его усыпанному драгоценными камнями камзолу. При каждом молниеносном прикосновении на стол, уставленный блюдами с яствами, сыпались монеты.
Харфорд поднял свой кубок:
– Берегитесь, Генрих. Шут сильно облегчит английскую казну.
Перед королем лежала целая горка монет. Шут тем временем вытащил еще кучу монет из длинного носа короля Генриха и его волос. Смех за задними столами превратился в настоящий рев.
Казалось, король извергает из себя деньги. Блестящими глазами Генрих следил, как монеты сыплются на стол и скатываются на покрытый тростниковыми циновками пол.
Констанс сидела с открытым ртом. Вот уж никогда не думала она, что вновь увидит этого человека. А ведь этот безумец опасен для нее, как никто другой. Он взял ее, прижав к столу, и она, в каком-то странном безумии, даже не сопротивлялась. Если король Генрих когда-нибудь узнает, что этот ловкий шут обладал его подопечной, самой завидной наследницей в его королевстве, он повелит казнить их обоих.
Опустив глаза, Констанс с изумлением заметила, что опустошила до дна свой кубок и кто-то успел подлить ей еще. Неудивительно, что она вся раскраснелась и голова у нее идет кругом.
Шут бросил быстрый взгляд на Роберта Глостера и подвинулся ближе к епископу Роджеру Солсбери. Затем, перегнувшись через стол, стал извлекать из его расшитой золотом мантии ложки и ножи, каждый раз выкрикивая что-то с возмущением, словно королевский советник хотел украсть эти столовые принадлежности. Все кругом выли от восторга. Взглянув на лицо епископа, граф Харфорд зашелся в таком приступе смеха, что у него даже выступили слезы на глазах. Сидевший рядом с ним Честер, однако, хмурился.
Констанс почувствовала, что Роберт Фицджилберт касается своей ногой ее ноги. Он повернул к ней свое красивое лицо, что-то шепнул на ухо, продолжая удерживать ее руку.
Она ничего не слышала. Ее глаза были прикованы к безумцу, который несколькими словами мог ее погубить. Только бы он ее не увидел, молилась она, но как можно скрыться в этом большом зале?
В этот момент лицо в черной маске повернулось в ее сторону. Ее окатила волна страха.
Шут спрыгнул со стола. Стоя прямо перед королем Генрихом, он протянул руки к монетам, и они, как бы повинуясь зову, оказались у него.
Пока королевский стол приходил в себя от изумления, шут кошачьей походкой двинулся прямо к Констанс.
– Милорд! – выкрикнул он звенящим голосом.
Зал сразу затих.
– Цезарь Август справедливо и мудро правил Римом, как наш добрый король Генрих правит Англией и Нормандией. Но, как все знают, обладательницей истинного сокровища является богиня, которая правит любовью и деньгами.
Он разжал длинные пальцы, и медные фартинги посыпались на стол перед Констанс.
– Смотрите, милорды. Воздадим дань восхищения собственной Венере короля.
Констанс посмотрела на груду монет. Безумец явно хотел унизить ее. «Венера. Любовь и деньги». Она знала, что он считает ее блудницей.
Она подняла голову. В прорезях демонической маски ярко сверкнули голубые глаза. На какой-то миг они задержались на Фицджилберте, который по-прежнему сжимал ее руку. Затем рождественский шут быстро кинулся к разгульной толпе, которая внесла его в зал.
– Да здравствует король! – прокричал он, поднял жезл Дурацкого Правления и несколько раз им махнул. – Да здравствует Цезарь!
Зал снова громко заревел. Рыцарь, телохранитель короля, протиснувшись сквозь толпу, бросил шуту небольшой кожаный мешочек. Пока толпа поднимала рождественского шута на плечи, чтобы вынести наружу, он размахивал этим мешочком и своим жезлом.
Констанс смотрела ему вслед, не в силах поверить, что он в самом деле ушел. Все это произошло как в кошмарном сне. Она все еще дрожала. Оглядывая расплывающиеся лица окружающих, она поняла, что выпила лишнего. И уже предчувствовала, что ей будет дурно.
Как только толпа оказалась на улице, Сенред спрыгнул на землю и бросился бежать. Толпа, состоявшая из винчестерских подмастерьев и трактирных гуляк, отнюдь не склонна была так быстро отпустить своего рождественского шута. Она погналась за ним с криками и улюлюканьем.
Пробежав через рыночную площадь, он сорвал маску и нырнул в грязный переулок. Прижавшись к стене дома, тяжело переводя дух, Сенред ждал, пока эти люди – кто с ругательствами, кто с угрозами, а кто-то даже со льстивыми увещеваниями – закончат свои поиски. Разумеется, они не хотели ему зла, просто хотели побывать с ним еще на кое-каких пиршествах.
Он кисло усмехнулся. Играть роль рождественского шута на улицах любого города было рискованно, но игра стоила свеч. Чем бесстрашнее он играл, тем больше денег оказывалось в его карманах, но нередко дело кончалось сломанной рукой или ребром.
До сих пор, думал шут, бросая жезл и маску во тьму, он неплохо справлялся с этой ролью. Идея ворваться в зал, где пировал король Генрих, принадлежала не ему, но подвыпившая толпа решила, что это будет замечательным розыгрышем в старом духе. К счастью, Генрих был в хорошем настроении и наградил его увесистым мешочком.
Услышав шум приближающейся толпы, Сенред вскарабкался на забор и спрыгнул с другой стороны во двор, посреди которого высилась зловонная мусорная куча. Вокруг залаяли собаки, и он юркнул в другой переулок. Он знал, что находится где-то поблизости от квартала мясников. Здесь он остановился, чтобы отдышаться и вытереть лицо.
Черт побери, он просто не поверил своим глазам, когда увидел за королевским столом эту морлейскую суку. И она была просто дьявольски хороша собой, даже не подумаешь, что трижды была замужем, и каждый раз по воле короля, который распоряжался ею как своей собственностью.
Когда он увидел ее рядом с этим хлыщом Фицджилбертом, такую холодно надменную, с золотыми украшениями в волосах и в отороченном мехом платье, Сенред сразу представил себе леди Констанс такой, какой она была в ту ночь, когда он пробрался в ее шатер. Как хороши были ее полные груди, как обжигали они его ладони. Как стройны были длинные ноги под задранной юбкой, как соблазнительно открывалось то, что так манило его глаза. Как она трепетала, как стонала в его руках, отдаваясь ему против своей воли и в то же время пылая жгучим желанием.
А каким томным удивлением светились ее глаза, когда она достигла высшей точки наслаждения.
Милостивый Иисусе! Даже дрожа от холода в темном глухом переулке, он чувствовал, как в нем разгорается жар вожделения. Эта женщина – огонь и лед, мед и уксус, она, казалось, олицетворяет все, что он ненавидит. И в то же время притягивает его как магнит. Никогда еще не встречал он такой женщины.
И уж конечно, она слишком хороша для этого безмозглого племянничка Клеров, который явно набивается ей в мужья.
Сенред сунул мешочек с деньгами за пазуху и направился к рыночной площади. Праздничный вечер не окончен, он еще продолжается в домах знатных людей на Хай-стрит.
На рыночной площади было пустынно. Пустынно и почти темно. Луна пряталась за холодными облаками, и ее свет почти не достигал земли. Он уже был в самом конце площади, которая, сужаясь, переходила в улицу, когда услышал приближающийся стук копыт.
С быстротой молнии Сенред спрятался в ближайшем темном подъезде.
Всадников было десятеро. Все в белых туниках, которые носят рыцари германского императора. И на копье у каждого – белый флажок. От резкого стука копыт каким-то странным, гулким звуком звенела вся мостовая.
Когда они проезжали мимо подъезда, где прятался Сенред, случайный луч света высветил голову и плечи их предводителя. Он был в большом, в форме бочонка, шлеме с белыми перьями. Чтобы узнать его, Сенреду не надо было видеть его лица. Достаточно было видеть могучее туловище и характерную манеру посадки на могучем швабском коне.
«Стало быть, они послали самых лучших», – подумал он. Императорскими рыцарями командовал Зигурд Глессенский, прославленный крестоносец. К седельной луке его коня была приторочена кожаная сумка размером точно с человеческую голову. О ее предназначении нетрудно было догадаться.
Они проехали по узкой улочке совсем близко, при желании Сенред мог бы коснуться их рукой. Затаившись в подъезде, он молча наблюдал за ними.
Увидев их, Сенред понял, что должен оставить Винчестер еще до рассвета. Но не прежде чем он совершит одно дело.
И он направился в темноте в сторону Хай-стрит.
15
Эверард, как ни старался, никак не мог разлепить свои отяжелевшие веки. Однако слышал он хорошо.
До него донеслись какие-то шорохи, стук и звуки голосов. Одни голоса спрашивали, другие отвечали.
Он медленно приходил в себя. Эверард осознал, что не может двигать ни губами, ни челюстью. На нижней части его лица лежала тугая повязка. Когда он хотел было притронуться к этой повязке, то оказалось, что его руки связаны. Он тихо застонал в отчаянии.
– Шш-ш, – тут же сказал чей-то голос ему на ухо. И добавил еще что-то непонятное по-сакски.
Что за чертовщина, где он? Он сразу понял, что крепко связан и совершенно беспомощен. Не может пошевелить ни руками, ни ногами. Даже век разлепить не может.
Но главное – он жив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44