И не только сейчас, но и в будущем.
Он даже не моргнул.
– Она прислала сюда эту свою поганую свинью, чтобы он запер меня в фургоне.
Лвид закрыла глаза. Как он может смотреть таким восторженным взглядом и в то же время говорить так грубо? Неудивительно, что люди считают его сумасшедшим.
Дорога шла вдоль речного берега, и они оба вынуждены были наклониться, чтобы деревья не задевали их своими сухими сучьями.
– Смотри, вот ива, – сказала Лвид, боясь, что кто-нибудь заметит, как он пялит глаза на знатную леди. – Вот ольха, ива, боярышник, рябина, береза. А вот и седьмое дерево, составляющее тайну колдунов. – И она, не без заднего умысла, добавила: – Говорят, что и у ведьм ива – любимое дерево.
– В самом деле? – Хотя фургон и сильно трясло, он положил голову на руку.
Она торопливо кивнула:
– Да, ива олицетворяет День луны, понедельник. Она принадлежит луне. И эта леди тоже принадлежит луне. Леди Морле – девушка-ива. Посмотри на ее красивое бледное лицо, на глаза, горящие, словно огни в море. Недаром ее называют графиней Луной.
Он поднял брови:
– Она не девушка.
Лвид нахмурилась. Опасно насмехаться над старыми верованиями.
– Послушай, девушка-ива отмечена благословением луны. Посмотри. – Она подняла свои скованные руки. – Указательный палец олицетворяет могучего бога, живущего в дубе. Средний палец принадлежит рождественскому шуту, если он не будет соблюдать осторожность, то его сожгут в двенадцатую ночь. А вот, – продолжала Лвид, подвигаясь к нему, чтобы он мог лучше видеть, – безымянный палец, поклоняющийся солнцу, березе, нашей общей матери.
Он покачал головой:
– Осторожнее, Лвид. С чего ты вздумала служить эту языческую литанию?
Она не обратила внимания на его слова.
– А мизинец олицетворяет ясень, в котором скрываются непостижимые тайны. – Она стукнула краем ладони по большому пальцу и поглядела на него сквозь распущенные волосы. – Я уверена, что здесь правит ива. Вот здесь, на краю ладони, правит госпожа луна. Все они священны для старой богини.
– Никакой старой богини нет, Лвид, – сказал Сенред, презрительно скривив рот. – Скажи это священникам, и они тебя отпустят.
Она откинула назад кудри и уставилась на него.
– Но я этого никогда не скажу. Это же неправда.
– Только не говори потом, что я не предостерегал тебя. – Он помолчал и мрачно добавил: – Но мы все глупцы, что верим в ту или другую религию. Христос не единственный распятый на дереве бог… Но почему ты говоришь, что эта морлейская сука – девушка-ива?
Лвид взглянула на него с явной опаской. Она не знала, многое ли может ему сказать. Священное искусство гадания указывало, что есть множество людей, следующих за ним, почитающих его, трудно было понять, как он мог очутиться здесь, рядом с нею. Это было ей открыто. Но, глядя на него, Лвид к тому же была уверена, что он наверняка еще свершит задуманную им месть. И это будет благим делом.
– Верить – вовсе не означает быть глупцом, – пробормотала она. – Скажи мне, какова твоя вера. И каким образом она сделала тебя глупцом.
– Ты думаешь, я христианин? – Его глаза насмешливо сверкнули. – Послушай, маленькая колдунья, я не верю ни во что на свете.
– Ни во что? – повторила она с явным недоверием.
Повернув голову, Сенред наблюдал, как фургоны один за другим останавливаются под деревьями на речном берегу. Рыцари пустили своих лошадей по кругу, вытаптывая сухую траву, приготавливая место для привала. Здесь они собирались напоить лошадей и перекусить.
– В философии я сторонник платоновского учения… – Он сделал паузу. – Как один человек, которого я некогда знал. – Несколько минут Сенред о чем-то сосредоточенно думал. – Если я во что-нибудь и верю, то только в Смерть, – сказал он изменившимся голосом. – Этого достаточно.
Лвид отвернулась. Она была простой женщиной, не получившей в отличие от него никакого образования. Хранила веру в старых богов, обитающих в Кимврских горах, которые нынешние люди называют Уэльсом, и поэтому христиане считали ее колдуньей. Вполне возможно, что священники сожгут или утопят ее за это.
Лвид закрыла глаза, думая, что она-то верит во многое. Они могут убить ее, и все же это лучше полного неверия, в котором только что признался ее спутник.
Они отдыхали на берегу Тау несколько часов. Рыцари играли в кости, переговаривались между собой, некоторые дремали в отдалении. Слуги залезли в фургоны, чтобы отоспаться. Духовник отец Бернар явился вместе со своим помощником, благословил трапезу рыцарей, и затем они оба уселись чуть поодаль на траве.
Констанс села со своими дочерьми на разостланном служанками одеяле. Мирно журчала речная вода, перекатываясь через камни, стрекотали цикады. Какое-то время Беатрис гонялась за маленькими белыми бабочками, их тут было великое множество. Констанс читала Оди отрывки из иллюстрированной книги, составленной для нее монахами из аббатства Святого Айдана. Рассматривая картинки, Оди задавала бесчисленные вопросы. Почему нарисованы голуби и что они делают? Почему змей-искуситель голубого цвета и бывают ли вообще змеи такого цвета?
После того как Беатрис вспотела и устала, гоняясь за разлетевшимися в конце концов бабочками, обе девочки свернулись клубочками на одеяле и задремали. Констанс, позевывая, лежала рядом с ними.
Отдых был недолгим. Рыцари выстроились впереди и позади фургонов и повозок, и они продолжили путь. Жара стала нестерпимо удушливой, наползшая с запада низкая гряда облаков застлала солнце.
За селением Холт поля были полны людей, собиравших колоски, оброненные крестьянами во время жатвы. Многие из них были лишь в длинных рваных рубашках. Дети, даже подростки, разгуливали нагишом. При виде кавалькады они прервали свое занятие и молча смотрели на проезжающих.
Оди удивленно рассматривала голых ребятишек. Она повернулась в седле к своей матери.
– Кто они, мама?
– Бедные люди.
В этот момент к обочине дороги подошли несколько женщин. Пока колонна двигалась мимо, они поднимали на руках своих голодных, худых младенцев. Наклонившись вперед, Оди внимательно смотрела по сторонам. Одетая в зеленое льняное платье, перепоясанное серебряной цепью, с перевитыми лентами волосами, в глазах этих босоногих загорелых людей с морщинистыми угрюмыми лицами девочка, вероятно, выглядела как большая нарядная кукла.
– Почему они поднимают своих детей? Хотят, чтобы мы их благословили?
Оди подняла руку, но Констанс тут же ее опустила. Она поманила к себе Эверарда и, когда он подскакал, сказала:
– Отдайте им половину нашего хлеба. И четверть запасов сыра и мяса.
– Но, миледи… – Он не сумел скрыть неодобрительного выражения. – Ведь тогда у нас будут в пути трудности с продовольствием.
– Никаких возражений, черт возьми! Выполняйте мое распоряжение.
Резко развернув жеребца, Эверард отъехал прочь.
– Мама, – Оди вновь обернулась к матери, – почему мы отдаем им нашу еду?
Констанс повернула ее лицом вперед. Голова у нее разламывалась.
– Сиди смирно. Ты задаешь слишком много вопросов.
Ей было хорошо знакомо это отчаянное страдальческое выражение на лицах матерей, и на душе поселилась тревога. Люди боялись грядущей зимы. Матери протягивали ей своих детей, словно надеясь, что Констанс заберет их с собой, но что она могла поделать? Эти бедные края принадлежали графу Честеру. Бедные не только сейчас, но и с незапамятных времен.
Оди заерзала в седле.
– У тебя такая хорошенькая девочка, – крикнула она одной из женщин.
Констанс велела ей замолчать. Маленькие дети, которых она видела рядом с матерями, не только не были хорошенькими, но и походили на сморщенных гномов. Они разительно отличались от ее собственных красивых, упитанных дочурок. Констанс была не в силах смотреть на них.
Люди, стоявшие на обочине, молча принимали раздаваемую им еду. Разъезжая среди них, рыцари поддерживали порядок. Когда раздача еды закончилась, люди вернулись к своему прежнему занятию – сбору колосков. Найденное они складывали в мешки или небольшие плетеные корзинки.
– Но почему мы дали им еду? – настойчиво допытывалась Оди. – Они ведь не наши люди.
Констанс с трудом удержалась от резкости. Она чувствовала себя больной и усталой, и расспросы дочери раздражали ее. Но она сдержалась.
– Они божьи люди, – терпеливо сказала она, – поэтому мы должны помогать им чем можем. Не важно – наши они или нет.
– Но почему? – не отставала от нее девочка.
Констанс положила палец на губы дочери, призывая к молчанию. Оди с каждым днем становилась все более похожей на своего отца – Бальдрика де Кресси. Такой же взгляд, такое же удлиненное лицо. Первый ее муж был также большим любителем задавать вопросы, которые, как ножи, разили его четырнадцатилетнюю жену. «Ну, почему, Констанс? Почему обед приготовлен так плохо? Почему в спальне не слишком-то чисто? Почему хозяйство ведется недостаточно бережливо? Ну, почему?»
И, конечно же, главный вопрос – почему она родила ему дочь, а не сына? У Констанс не было на них ответа. И она искренне жалела, что рядом с ней нет де Кресси, чтобы отвечать на такие же бесчисленные вопросы дочери.
По всей позе Оди чувствовалось, что она обижена. Раскаиваясь в своей суровости, Констанс погладила мягкие каштановые волосы дочери и поцеловала ее в макушку. Она испытывала постоянное беспокойство за Оди и Беатрис. Многие утверждали, что учить дочерей лишь напрасная трата времени, но это было заблуждение. Мужья-рыцари часто оказывались неграмотными, не умели ни читать, ни считать. И Оди в будущем придется самой вести все хозяйство.
Отец Констанс проявлял большую заботу о ее образовании. Она была чуть старше Оди, когда он приставил к ней учителей. Сам граф Морле не мог ни читать, ни писать.
В этих вопросах проявлялся живой ум Оди, и Констанс хотела, чтобы дочка получила хорошее образование, только не церковное, как Бертрада. Монахини постились целыми неделями и страдали слезливостью, передававшейся от одной к другой, как чума. Дело дошло до того, что в прошлом году епископ вынужден был призвать их к сдержанности.
Нет-нет, только не монастырь. Это неподходящее место для ее дочерей. Как часто говорил ее отец о том, что надо уметь противостоять реальной жизни, а не бежать от нее.
«Да пошлет ей господь какого-нибудь доброго и благородного молодого рыцаря», – подумала Констанс, перебирая влажные от пота длинные пряди волос Оди.
Ее дочери нужен красивый и честный, с открытым лицом молодой рыцарь, а не задира и грубиян, каких сейчас множество среди молодых людей. Хороший муж, хороший отец. Тут она невольно вздохнула. Оди не слишком-то хорошенькая, остается надеяться, что гадкий утенок превратится со временем в прекрасного лебедя. Но надо смотреть на вещи здраво. Некрасивый мужчина может завоевать восхищение и любовь красивой женщины, особенно если он богат и могуществен. Но для женщины красота – все.
Конечно, Оди получит за собой богатое приданое, и это уже кое-что. Если, думала Констанс, ей придется снова выйти замуж, а в том, что король выскажет такое пожелание, сомневаться не приходится, и если от следующего мужа у нее родятся сыновья, ей надо будет хорошо позаботиться о своих дочерях-сиротах. Для них уже отложено хорошее приданое, которое поможет им, если они, сохрани боже, овдовеют или мужья их покинут. Оди, если она так и останется дурнушкой, нужен будет умный муж. Такой, который бы ценил ее ум и образованность. Хороший друг. Констанс знала, что хочет невозможного.
В конце концов она решила, что самое лучшее – послать Оди в монастырь Святой Хильды около Баксборо, к ее двоюродной бабушке, аббатисе Элис. Сестра ее отца после неудачного брака приняла церковный обет, это была женщина добрая, умная и образованная, такой, по крайней мере, она сохранилась в памяти Констанс. Вот уже много лет, как они не виделись.
Дорога пошла вниз, к большому лесу. Впервые за долгое время они почувствовали запах дыма.
Языческие костры. Констанс сморщила нос. Она забыла, что это День Всех Святых. Летом, в июне, и в конце октября, когда поклоняются старым богам, вилланы нередко разводят костры на вершинах холмов. Многие проводят праздничную ночь в веселом гулянье, пьют вино и ублажают свою плоть тут же у костров. Церковь выступала против этого праздника резко, но без особого результата. Тем более в этих краях, где у языческих обычаев больше приверженцев, чем на востоке.
Солнце уже заходило. Констанс посмотрела вокруг себя. Передовые рыцари уже углублялись в густой лес. Эверард решил, что в эту ночь им лучше обходить стороной любые поселения. Констанс отнюдь не была уверена в благоразумии этого решения.
Проезжая вдоль колонны, Эверард скомандовал, чтобы рыцари арьергарда теснее сомкнули ряды. Переправа проходила с некоторыми трудностями, и люди, и лошади сильно устали, но Эверард все же обвинял себя за излишне долгий привал на берегу Тау. Графиня и обе ее дочки спали, и он не решился разбудить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Он даже не моргнул.
– Она прислала сюда эту свою поганую свинью, чтобы он запер меня в фургоне.
Лвид закрыла глаза. Как он может смотреть таким восторженным взглядом и в то же время говорить так грубо? Неудивительно, что люди считают его сумасшедшим.
Дорога шла вдоль речного берега, и они оба вынуждены были наклониться, чтобы деревья не задевали их своими сухими сучьями.
– Смотри, вот ива, – сказала Лвид, боясь, что кто-нибудь заметит, как он пялит глаза на знатную леди. – Вот ольха, ива, боярышник, рябина, береза. А вот и седьмое дерево, составляющее тайну колдунов. – И она, не без заднего умысла, добавила: – Говорят, что и у ведьм ива – любимое дерево.
– В самом деле? – Хотя фургон и сильно трясло, он положил голову на руку.
Она торопливо кивнула:
– Да, ива олицетворяет День луны, понедельник. Она принадлежит луне. И эта леди тоже принадлежит луне. Леди Морле – девушка-ива. Посмотри на ее красивое бледное лицо, на глаза, горящие, словно огни в море. Недаром ее называют графиней Луной.
Он поднял брови:
– Она не девушка.
Лвид нахмурилась. Опасно насмехаться над старыми верованиями.
– Послушай, девушка-ива отмечена благословением луны. Посмотри. – Она подняла свои скованные руки. – Указательный палец олицетворяет могучего бога, живущего в дубе. Средний палец принадлежит рождественскому шуту, если он не будет соблюдать осторожность, то его сожгут в двенадцатую ночь. А вот, – продолжала Лвид, подвигаясь к нему, чтобы он мог лучше видеть, – безымянный палец, поклоняющийся солнцу, березе, нашей общей матери.
Он покачал головой:
– Осторожнее, Лвид. С чего ты вздумала служить эту языческую литанию?
Она не обратила внимания на его слова.
– А мизинец олицетворяет ясень, в котором скрываются непостижимые тайны. – Она стукнула краем ладони по большому пальцу и поглядела на него сквозь распущенные волосы. – Я уверена, что здесь правит ива. Вот здесь, на краю ладони, правит госпожа луна. Все они священны для старой богини.
– Никакой старой богини нет, Лвид, – сказал Сенред, презрительно скривив рот. – Скажи это священникам, и они тебя отпустят.
Она откинула назад кудри и уставилась на него.
– Но я этого никогда не скажу. Это же неправда.
– Только не говори потом, что я не предостерегал тебя. – Он помолчал и мрачно добавил: – Но мы все глупцы, что верим в ту или другую религию. Христос не единственный распятый на дереве бог… Но почему ты говоришь, что эта морлейская сука – девушка-ива?
Лвид взглянула на него с явной опаской. Она не знала, многое ли может ему сказать. Священное искусство гадания указывало, что есть множество людей, следующих за ним, почитающих его, трудно было понять, как он мог очутиться здесь, рядом с нею. Это было ей открыто. Но, глядя на него, Лвид к тому же была уверена, что он наверняка еще свершит задуманную им месть. И это будет благим делом.
– Верить – вовсе не означает быть глупцом, – пробормотала она. – Скажи мне, какова твоя вера. И каким образом она сделала тебя глупцом.
– Ты думаешь, я христианин? – Его глаза насмешливо сверкнули. – Послушай, маленькая колдунья, я не верю ни во что на свете.
– Ни во что? – повторила она с явным недоверием.
Повернув голову, Сенред наблюдал, как фургоны один за другим останавливаются под деревьями на речном берегу. Рыцари пустили своих лошадей по кругу, вытаптывая сухую траву, приготавливая место для привала. Здесь они собирались напоить лошадей и перекусить.
– В философии я сторонник платоновского учения… – Он сделал паузу. – Как один человек, которого я некогда знал. – Несколько минут Сенред о чем-то сосредоточенно думал. – Если я во что-нибудь и верю, то только в Смерть, – сказал он изменившимся голосом. – Этого достаточно.
Лвид отвернулась. Она была простой женщиной, не получившей в отличие от него никакого образования. Хранила веру в старых богов, обитающих в Кимврских горах, которые нынешние люди называют Уэльсом, и поэтому христиане считали ее колдуньей. Вполне возможно, что священники сожгут или утопят ее за это.
Лвид закрыла глаза, думая, что она-то верит во многое. Они могут убить ее, и все же это лучше полного неверия, в котором только что признался ее спутник.
Они отдыхали на берегу Тау несколько часов. Рыцари играли в кости, переговаривались между собой, некоторые дремали в отдалении. Слуги залезли в фургоны, чтобы отоспаться. Духовник отец Бернар явился вместе со своим помощником, благословил трапезу рыцарей, и затем они оба уселись чуть поодаль на траве.
Констанс села со своими дочерьми на разостланном служанками одеяле. Мирно журчала речная вода, перекатываясь через камни, стрекотали цикады. Какое-то время Беатрис гонялась за маленькими белыми бабочками, их тут было великое множество. Констанс читала Оди отрывки из иллюстрированной книги, составленной для нее монахами из аббатства Святого Айдана. Рассматривая картинки, Оди задавала бесчисленные вопросы. Почему нарисованы голуби и что они делают? Почему змей-искуситель голубого цвета и бывают ли вообще змеи такого цвета?
После того как Беатрис вспотела и устала, гоняясь за разлетевшимися в конце концов бабочками, обе девочки свернулись клубочками на одеяле и задремали. Констанс, позевывая, лежала рядом с ними.
Отдых был недолгим. Рыцари выстроились впереди и позади фургонов и повозок, и они продолжили путь. Жара стала нестерпимо удушливой, наползшая с запада низкая гряда облаков застлала солнце.
За селением Холт поля были полны людей, собиравших колоски, оброненные крестьянами во время жатвы. Многие из них были лишь в длинных рваных рубашках. Дети, даже подростки, разгуливали нагишом. При виде кавалькады они прервали свое занятие и молча смотрели на проезжающих.
Оди удивленно рассматривала голых ребятишек. Она повернулась в седле к своей матери.
– Кто они, мама?
– Бедные люди.
В этот момент к обочине дороги подошли несколько женщин. Пока колонна двигалась мимо, они поднимали на руках своих голодных, худых младенцев. Наклонившись вперед, Оди внимательно смотрела по сторонам. Одетая в зеленое льняное платье, перепоясанное серебряной цепью, с перевитыми лентами волосами, в глазах этих босоногих загорелых людей с морщинистыми угрюмыми лицами девочка, вероятно, выглядела как большая нарядная кукла.
– Почему они поднимают своих детей? Хотят, чтобы мы их благословили?
Оди подняла руку, но Констанс тут же ее опустила. Она поманила к себе Эверарда и, когда он подскакал, сказала:
– Отдайте им половину нашего хлеба. И четверть запасов сыра и мяса.
– Но, миледи… – Он не сумел скрыть неодобрительного выражения. – Ведь тогда у нас будут в пути трудности с продовольствием.
– Никаких возражений, черт возьми! Выполняйте мое распоряжение.
Резко развернув жеребца, Эверард отъехал прочь.
– Мама, – Оди вновь обернулась к матери, – почему мы отдаем им нашу еду?
Констанс повернула ее лицом вперед. Голова у нее разламывалась.
– Сиди смирно. Ты задаешь слишком много вопросов.
Ей было хорошо знакомо это отчаянное страдальческое выражение на лицах матерей, и на душе поселилась тревога. Люди боялись грядущей зимы. Матери протягивали ей своих детей, словно надеясь, что Констанс заберет их с собой, но что она могла поделать? Эти бедные края принадлежали графу Честеру. Бедные не только сейчас, но и с незапамятных времен.
Оди заерзала в седле.
– У тебя такая хорошенькая девочка, – крикнула она одной из женщин.
Констанс велела ей замолчать. Маленькие дети, которых она видела рядом с матерями, не только не были хорошенькими, но и походили на сморщенных гномов. Они разительно отличались от ее собственных красивых, упитанных дочурок. Констанс была не в силах смотреть на них.
Люди, стоявшие на обочине, молча принимали раздаваемую им еду. Разъезжая среди них, рыцари поддерживали порядок. Когда раздача еды закончилась, люди вернулись к своему прежнему занятию – сбору колосков. Найденное они складывали в мешки или небольшие плетеные корзинки.
– Но почему мы дали им еду? – настойчиво допытывалась Оди. – Они ведь не наши люди.
Констанс с трудом удержалась от резкости. Она чувствовала себя больной и усталой, и расспросы дочери раздражали ее. Но она сдержалась.
– Они божьи люди, – терпеливо сказала она, – поэтому мы должны помогать им чем можем. Не важно – наши они или нет.
– Но почему? – не отставала от нее девочка.
Констанс положила палец на губы дочери, призывая к молчанию. Оди с каждым днем становилась все более похожей на своего отца – Бальдрика де Кресси. Такой же взгляд, такое же удлиненное лицо. Первый ее муж был также большим любителем задавать вопросы, которые, как ножи, разили его четырнадцатилетнюю жену. «Ну, почему, Констанс? Почему обед приготовлен так плохо? Почему в спальне не слишком-то чисто? Почему хозяйство ведется недостаточно бережливо? Ну, почему?»
И, конечно же, главный вопрос – почему она родила ему дочь, а не сына? У Констанс не было на них ответа. И она искренне жалела, что рядом с ней нет де Кресси, чтобы отвечать на такие же бесчисленные вопросы дочери.
По всей позе Оди чувствовалось, что она обижена. Раскаиваясь в своей суровости, Констанс погладила мягкие каштановые волосы дочери и поцеловала ее в макушку. Она испытывала постоянное беспокойство за Оди и Беатрис. Многие утверждали, что учить дочерей лишь напрасная трата времени, но это было заблуждение. Мужья-рыцари часто оказывались неграмотными, не умели ни читать, ни считать. И Оди в будущем придется самой вести все хозяйство.
Отец Констанс проявлял большую заботу о ее образовании. Она была чуть старше Оди, когда он приставил к ней учителей. Сам граф Морле не мог ни читать, ни писать.
В этих вопросах проявлялся живой ум Оди, и Констанс хотела, чтобы дочка получила хорошее образование, только не церковное, как Бертрада. Монахини постились целыми неделями и страдали слезливостью, передававшейся от одной к другой, как чума. Дело дошло до того, что в прошлом году епископ вынужден был призвать их к сдержанности.
Нет-нет, только не монастырь. Это неподходящее место для ее дочерей. Как часто говорил ее отец о том, что надо уметь противостоять реальной жизни, а не бежать от нее.
«Да пошлет ей господь какого-нибудь доброго и благородного молодого рыцаря», – подумала Констанс, перебирая влажные от пота длинные пряди волос Оди.
Ее дочери нужен красивый и честный, с открытым лицом молодой рыцарь, а не задира и грубиян, каких сейчас множество среди молодых людей. Хороший муж, хороший отец. Тут она невольно вздохнула. Оди не слишком-то хорошенькая, остается надеяться, что гадкий утенок превратится со временем в прекрасного лебедя. Но надо смотреть на вещи здраво. Некрасивый мужчина может завоевать восхищение и любовь красивой женщины, особенно если он богат и могуществен. Но для женщины красота – все.
Конечно, Оди получит за собой богатое приданое, и это уже кое-что. Если, думала Констанс, ей придется снова выйти замуж, а в том, что король выскажет такое пожелание, сомневаться не приходится, и если от следующего мужа у нее родятся сыновья, ей надо будет хорошо позаботиться о своих дочерях-сиротах. Для них уже отложено хорошее приданое, которое поможет им, если они, сохрани боже, овдовеют или мужья их покинут. Оди, если она так и останется дурнушкой, нужен будет умный муж. Такой, который бы ценил ее ум и образованность. Хороший друг. Констанс знала, что хочет невозможного.
В конце концов она решила, что самое лучшее – послать Оди в монастырь Святой Хильды около Баксборо, к ее двоюродной бабушке, аббатисе Элис. Сестра ее отца после неудачного брака приняла церковный обет, это была женщина добрая, умная и образованная, такой, по крайней мере, она сохранилась в памяти Констанс. Вот уже много лет, как они не виделись.
Дорога пошла вниз, к большому лесу. Впервые за долгое время они почувствовали запах дыма.
Языческие костры. Констанс сморщила нос. Она забыла, что это День Всех Святых. Летом, в июне, и в конце октября, когда поклоняются старым богам, вилланы нередко разводят костры на вершинах холмов. Многие проводят праздничную ночь в веселом гулянье, пьют вино и ублажают свою плоть тут же у костров. Церковь выступала против этого праздника резко, но без особого результата. Тем более в этих краях, где у языческих обычаев больше приверженцев, чем на востоке.
Солнце уже заходило. Констанс посмотрела вокруг себя. Передовые рыцари уже углублялись в густой лес. Эверард решил, что в эту ночь им лучше обходить стороной любые поселения. Констанс отнюдь не была уверена в благоразумии этого решения.
Проезжая вдоль колонны, Эверард скомандовал, чтобы рыцари арьергарда теснее сомкнули ряды. Переправа проходила с некоторыми трудностями, и люди, и лошади сильно устали, но Эверард все же обвинял себя за излишне долгий привал на берегу Тау. Графиня и обе ее дочки спали, и он не решился разбудить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44