— Так ты что, тоже немец? Ты охраняешь бабушку?
— Нет. Мне ее не доверяют, опыта маловато и рангом не вышел. В институте есть пять человек, чье положение предусматривает охрану немцами, — старушка, конечно же, и четыре апокалипсических всадника — заместители директора.
— Пятеро? — поражение переспросил Седрик. — Пятеро в одном только Ми-квадрате?
— Не называй его так! Институт — и все. Да, пятеро — в одном ряду с Генеральным Секретарем, председателем совета директоров Ай-Би-Эм и спикером Парламента.
Седрик взгромоздил свою сумку на кровать и начал копаться в одежде.
— А зачем ты мне все это рассказываешь?
— Дело в том, что их уже не пять, а шесть. Будем знакомы, попрыгунчик, я — твой личный немец.
Полузалезший в брюки Седрик попытался повернуться и чуть не упал.
— Мой? У тебя что, крыша съехала? Да кто я такой? У меня не может быть охранника!
— Может. — Багшо встал с невидимого кресла, сладко потянулся и зевнул. — Два охранника — я и Тед Жиль. В будущем либо один, либо другой будет дышать тебе в затылок и наступать на ноги двадцать четыре часа в сутки. А ты будешь выполнять все наши указания — помнишь, внучек, что тебе сказала бабушка? С божьей помощью, мы сохраним тебя живым и здоровым, здоровым как физически, так и психически. Ты же, наверное, не против?
Шутит? Да нет, по лицу не похоже. Приходилось верить, что Багшо говорит вполне серьезно — или сошел с ума.
— Но я.., я же ничто, пустое место! Ты же вот и сам говорил — едва вылупился. Только-только из приюта, молоко на губах не обсохло.
— Верно, сынок, верно. Но зато твою бабушку впору заносить в книгу рекордов — ее ненавидят, как никого в мире.
— Бабушку? Ненавидят?
— Одевайся.
— Но кто…
— Одевайся! — повторил Багшо. — Вот доберемся до Института, и я представлю тебе список. Страниц на десять-двенадцать. Земные изоляционисты и фанатики от экологии, первопоселенцы и половина религий земного шара, люди, боящиеся, как бы Институт не отравил планету, люди, говорящие, что он делает слишком много, — и люди, говорящие, что он вообще ничего не делает. Люди, желающие его упразднить, и люди, желающие прибрать его к рукам. Люди, искренне верящие, что Институт уже открыл пригодные для жизни миры, и прочая, и прочая, и прочая. Одним словом — все психи, какие только есть на свете.
Голова Седрика просунулась сквозь дырку пончо.
— Только я-то здесь при чем? Багшо в отчаянии закатил глаза:
— Слышал когда-нибудь про троянского коня? А что, если тебя уже перепрограммировали? Что, если у тебя теперь одна-единственная цель в жизни — задушить почтенную старушку при первом же удобном случае? Откуда мне знать, я же в мозгах не читаю.
— Это невозможно!
— Невозможно? — Багшо сумел, несмотря на свои доспехи, изобразить нечто вроде пожатия плечами. — Без некоторой доли добровольного согласия, пожалуй, и невозможно.
Седрик натягивал носок на левую ногу, припрыгивая на правой.
— Вот видишь!
— Вижу? Ну и что же, интересно, я вижу? Не забывай, сынок, про средства массовой информации, одну из самых больших в этом мире сил. Гомогенизируй внучонка Матушки Хаббард, и тут же тысячи самых различных группировок наперебой станут приписывать это достижение себе. Ты — не более чем экстренное сообщение, готовое в любую секунду прервать обычную передачу.
Седрик с досадой захлопнул наново раскрывшийся рот. Нужно все-таки следить за собой.
— Ты хочешь сказать.., что есть люди.., что они готовы убить меня, просто чтобы подложить свинью бабушке?
— Подложить свинью? Или отомстить? Или к чему-нибудь принудить? Или вывести из игры? Тебе-то самому все это, скорее всего, без разницы. Не пройдет недели, и ты будешь трупом, а то и чем-нибудь похуже, это уж я обещаю. С какой это, скажем, радости она загнала тебя в Мидоудейл?
Засовывая ноги в туфли, Седрик вспомнил Гленду, двоюродную сестричку Пандоры Экклес, и Гэвина, чей отец был президентом Ай-Ти-Ти
, — и вдруг все понял.
— Нейтральная почва?
— Ну! Возможно, ты и не такой дурак, как можно подумать. Конечно же, некоторым из самых крутых групп — вроде клуба “Сьерра” — начхать на любые убежища и молчаливые договоренности, но в общем и целом питомник обеспечивал тебе приемлемую безопасность. А теперь ты вступил в игру. Финансовые средства Института почти безграничны, что делает тебя идеальным объектом киднеппинга. А похищаемые ради выкупа очень редко доживают до пенсии. — Багшо ухмыльнулся, явно наслаждаясь ужасом Седрика. — У твоей драгоценной бабу ли огромная власть, а значит, и мощные враги, эти товары отпускаются только в комплекте. У нее врагов больше, чем у кого-либо другого. Возьми, например, ЛУК.
— Лук?
— Я думал, ты только глупый, а ты к тому же и глухой. Побыстрее, нужно смываться отсюда к такой-то матери. Да, ЛУК. Она борется с ними уже многие годы — а ведь никто другой не выиграл ни одной схватки с ЛУКом. Если вспомнить, что эти места — собственное игровое поле ЛУКа… Ты что, и этого не знал? В Сампе имеются сотни мелких силовых центров, где-то — просто главари провинциальных банд, где-то организации посерьезнее, вплоть до остатков древних местных правительств. В Блу-Ридже есть даже шайка, называющая себя Конгрессом Соединенных Штатов. У них, кстати, очень приличная милиция.
И для спасения собственной жизни Седрик не мог бы сказать с полной уверенностью, сколько правды в этом монологе.
Багшо прекрасно это понимал.
— Отсюда до штаба ЛУКа меньше десяти миль, вполне естественно, что они считают все эти места своей территорией. Теперь-то ты хоть что-нибудь понимаешь? Маленький хорошенький Седрик вылетает из гнездышка, даже не успев толком просушить перышки, и садится прямо на край ящика с кошачьим выводком. Знай об этом ЛУК, ты лежал бы уже в хирургии. Нужно думать, он ничего не знает.
Седрик неразборчиво хрюкнул и начал заталкивать вещи в сумку. Боль в животе так и не угомонилась, тошнота — тоже.
— Так что запомни, сынок, что здесь — не мидоудейлский питомник и…
— Ну что ты привязался ко мне с этим питомником?!
Откинутый шлем немецкого костюма негромко пискнул; резкое движение лысой, блестящей головы, и перед глазами Седрика оказалась черная, еще ярче блестящая поверхность лицевого визора. Внутри там, конечно же, и дисплей, и динамики, и прочие навороты.
Через несколько секунд лицо Багшо появилось снова — мрачное и нахмуренное, вся недавняя веселость куда-то улетучилась.
— К нам гости. Бросай все это барахло. — Он открыл одного из индусов. — У тебя есть там что-нибудь ценное?
— Моя камера.
— Плюнь на нее. А что-нибудь невозместимое — всякие там вещички, дорогие как память?
— Только диски.
А ведь камера — бабушкин подарок.
— Диски бери, все остальное — брось. Твои шмотки не стоят своего обеззараживания. Да, чуть не забыл, нельзя оставлять никакой информации. Как там у тебя, есть какие-нибудь письма, дневники?
— Нет, — покачал головой Седрик; чувствуя скорее удивление, чем страх, он сжал в руке крохотный мешочек со своими личными записями и вошел, спиной вперед, в индуса. Багшо, не теряя времени, занялся подгонкой седла, наколенников, нагрудных и головных ремней; ловкие — несмотря на тяжелые перчатки — пальцы затягивали все пряжки туго, без малейшей слабины.
— Больно ведь, — недовольно пробурчал Седрик, чувствуя себя чем-то вроде арматурного прута в застывающем бетоне. Объятия прокатного индуса были совсем не такими страстными. Да и запах у этого был гораздо приятнее — чистый, свежий, вроде как только-только с завода. И размеры удобнее.
— Втяни подбородок, — рявкнул Багшо, сдавливая многострадальный живот Седрика толстым амортизатором. — Эта модель имеет гарантию на двадцать пять метров. Понимаешь, что это значит?
Не успел Седрик сказать “нет”, как очередной ремень накрепко сжал его подбородок, вывернув попутно шею.
— Это значит, что в нем можно падать примерно с восьмого этажа. Я испытывал такую штуку с двенадцатого. Управлять всем буду я, а ты расслабься и получай удовольствие. Руками особенно не крути, держи их по бокам.
Руки Седрика остались, пожалуй, единственными его органами, сохранившими хоть какую-то свободу перемещения, — руки да еще веки. Странное полусидячее положение было на удивление удобным — факт, знакомый ему по предыдущему опыту, а новый индус казался неизмеримо лучшим механизмом, чем прокатный, вызывавший у Багшо столько презрения. И размеры, позволяющие Седрику, при всем его росте, держать голову прямо. Бессчетные дисплеи, окаймляющие передний визор, можно было рассматривать не вертя шеей, — знать бы вот только, что они показывают. Имелось тут и зеркало заднего вида. Индус был чем-то вроде ходячего гроба. Склеп с хорошим видом на местность. Трусы с капюшоном.
Восемь этажей? Это — только половина пути вниз. Все самое интересное будет на второй половине.
— Хорошо меня слышишь? — резанул по уху голос Багшо.
— Прекрасно.
Индусы приподнялись на несколько сантиметров над полом, чуть наклонились и дружно двинулись к двери. Багшо, так и оставшийся в своем немецком костюме, тоже левитировал. На фоне пяти гигантских цилиндров он выглядел крохотным и беззащитным — не руководитель, а эскортируемый преступник.
Вперед выступил прокатный индус. Он вытянул свои клешни, открыл, один за другим, все три замка, резко распахнул дверь и выплыл в коридор.
Яростный голубоватый луч, сверкнувший откуда-то слева, вспорол броню, прокатный индус развалился пополам и тут же взорвался фонтаном расплавленного металла и пылающих осколков пластали; ярко вспыхнула ковровая дорожка. Даже внутри своей ходячей бочки Седрик услышал грохот и почувствовал удар. Вспышка перегрузила светофильтры визора, на несколько мгновений все изображение приобрело призрачную красно-фиолетовую окраску.
— Вот, значит, как, — пробормотал голос Багшо. — Ну ладно, хотите играть грубо — будем грубо.
Глава 4
Ионосфера, 7 апреля
Элия проснулась незадолго до входа в атмосферу, когда сиденья стали поворачиваться. Свет в салоне все еще был притушен. Элия даже не заметила, как успела задремать, но теперь внезапное возвращение ужаса ясно говорило: только что этого ужаса не было и, значит, она спала. Два дня назад появилось буддхи, уже два дня продолжалась выкручивающая нервы и жилы пытка, и все это время сон был редким благословенным подарком.
Совсем вроде недавно на верхних обзорных экранах бархатно чернели небеса, усеянные — как им, небесам, и полагается — алмазами звезд, в то время как жалковатые, рукотворные огни Топа, Тихоокеанского полиса, напоминали пролитое молоко, тонкими струйками стекавшее с гор, чтобы узкой лужицей собраться на берегу океана. Элия сумела различить Баха Калифорнию и Солтон-Си.
Видимо, она дремала довольно долго. Земной мир стал ближе и крупнее; на горизонте, прямо впереди, яростно сверкала сабельная рана восхода. Звезды испуганно попрятались, даже мириады слипшихся друг с другом огней Сампа светились тускло, как угольки потухающего костра. Гипер круто пошел вниз, возвращаясь на Землю.
Да, уснула. Конечно же, по ее времени сейчас вечер, хотя в Сампе снова будет утро четверга. Не нужно было спать. Сон сделал Элию какой-то полой, невесомой, усугубил утрату ориентации, обычную при резком изменении часового пояса. Никуда не ушел и прежний бессловесный ужас, это кошмарное ощущение — почему я? Я не хочу этого делать, отпустите!
Тысячи людей, мужчин, и женщин, и — Господи Боже, почему именно я? — детей, и детей. Элии хотелось тихо, незаметно рассеяться в пыль или съежиться, усохнуть, чтобы случайный любитель порядка подобрал с пола непонятный, похожий на кукурузный початок, предмет, покрутил в руках и выкинул в мусорное ведро. Почему они не оставят ее в покое? Почему ее угораздило родиться с таким проклятием? И все же, по правде говоря, мука эта не была такой острой, как прежде. Уже сама посадка на самолет принесла некоторое облегчение.
Элия резко вскинулась от фамильярного прикосновения чужой, незнакомой руки. Она выбрала сиденье у стенки — у окна, как это традиционно называлось. Хотя в гиперах окон не было и никогда не бывало. Даже в двадцать первом веке слово “принцесса” что-то значит; воспользовавшись монархическими привилегиями, Элия защитила себя от нежелательных собеседников — заняла надежную позицию между глухой стенкой и Моалой. Видимо, за время ее сна Моалу куда-то убрали. В темноте зеленый тюрбан — знак человека, совершившего хадж
, — казался почти черным. Джетро Джар, ну как же можно без него. Элия не видела, но физически ощущала сальную улыбочку на толстых губах. Ящерица. Жаба.
— Вы отдохнули, — Джетро говорил по-малайски, — это хорошо. Ну как, успокоились немного?
— Да, пожалуй, — согласилась Элия.
— Ваша сестра, принцесса Талах, и ваш достопочтенный брат, принц Омар, — оба они рассказывали, что бремя облегчается по мере приближения.., приближения к нашей цели.
А может, попросить его уйти, и чтобы Моала села на прежнее место?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Нет. Мне ее не доверяют, опыта маловато и рангом не вышел. В институте есть пять человек, чье положение предусматривает охрану немцами, — старушка, конечно же, и четыре апокалипсических всадника — заместители директора.
— Пятеро? — поражение переспросил Седрик. — Пятеро в одном только Ми-квадрате?
— Не называй его так! Институт — и все. Да, пятеро — в одном ряду с Генеральным Секретарем, председателем совета директоров Ай-Би-Эм и спикером Парламента.
Седрик взгромоздил свою сумку на кровать и начал копаться в одежде.
— А зачем ты мне все это рассказываешь?
— Дело в том, что их уже не пять, а шесть. Будем знакомы, попрыгунчик, я — твой личный немец.
Полузалезший в брюки Седрик попытался повернуться и чуть не упал.
— Мой? У тебя что, крыша съехала? Да кто я такой? У меня не может быть охранника!
— Может. — Багшо встал с невидимого кресла, сладко потянулся и зевнул. — Два охранника — я и Тед Жиль. В будущем либо один, либо другой будет дышать тебе в затылок и наступать на ноги двадцать четыре часа в сутки. А ты будешь выполнять все наши указания — помнишь, внучек, что тебе сказала бабушка? С божьей помощью, мы сохраним тебя живым и здоровым, здоровым как физически, так и психически. Ты же, наверное, не против?
Шутит? Да нет, по лицу не похоже. Приходилось верить, что Багшо говорит вполне серьезно — или сошел с ума.
— Но я.., я же ничто, пустое место! Ты же вот и сам говорил — едва вылупился. Только-только из приюта, молоко на губах не обсохло.
— Верно, сынок, верно. Но зато твою бабушку впору заносить в книгу рекордов — ее ненавидят, как никого в мире.
— Бабушку? Ненавидят?
— Одевайся.
— Но кто…
— Одевайся! — повторил Багшо. — Вот доберемся до Института, и я представлю тебе список. Страниц на десять-двенадцать. Земные изоляционисты и фанатики от экологии, первопоселенцы и половина религий земного шара, люди, боящиеся, как бы Институт не отравил планету, люди, говорящие, что он делает слишком много, — и люди, говорящие, что он вообще ничего не делает. Люди, желающие его упразднить, и люди, желающие прибрать его к рукам. Люди, искренне верящие, что Институт уже открыл пригодные для жизни миры, и прочая, и прочая, и прочая. Одним словом — все психи, какие только есть на свете.
Голова Седрика просунулась сквозь дырку пончо.
— Только я-то здесь при чем? Багшо в отчаянии закатил глаза:
— Слышал когда-нибудь про троянского коня? А что, если тебя уже перепрограммировали? Что, если у тебя теперь одна-единственная цель в жизни — задушить почтенную старушку при первом же удобном случае? Откуда мне знать, я же в мозгах не читаю.
— Это невозможно!
— Невозможно? — Багшо сумел, несмотря на свои доспехи, изобразить нечто вроде пожатия плечами. — Без некоторой доли добровольного согласия, пожалуй, и невозможно.
Седрик натягивал носок на левую ногу, припрыгивая на правой.
— Вот видишь!
— Вижу? Ну и что же, интересно, я вижу? Не забывай, сынок, про средства массовой информации, одну из самых больших в этом мире сил. Гомогенизируй внучонка Матушки Хаббард, и тут же тысячи самых различных группировок наперебой станут приписывать это достижение себе. Ты — не более чем экстренное сообщение, готовое в любую секунду прервать обычную передачу.
Седрик с досадой захлопнул наново раскрывшийся рот. Нужно все-таки следить за собой.
— Ты хочешь сказать.., что есть люди.., что они готовы убить меня, просто чтобы подложить свинью бабушке?
— Подложить свинью? Или отомстить? Или к чему-нибудь принудить? Или вывести из игры? Тебе-то самому все это, скорее всего, без разницы. Не пройдет недели, и ты будешь трупом, а то и чем-нибудь похуже, это уж я обещаю. С какой это, скажем, радости она загнала тебя в Мидоудейл?
Засовывая ноги в туфли, Седрик вспомнил Гленду, двоюродную сестричку Пандоры Экклес, и Гэвина, чей отец был президентом Ай-Ти-Ти
, — и вдруг все понял.
— Нейтральная почва?
— Ну! Возможно, ты и не такой дурак, как можно подумать. Конечно же, некоторым из самых крутых групп — вроде клуба “Сьерра” — начхать на любые убежища и молчаливые договоренности, но в общем и целом питомник обеспечивал тебе приемлемую безопасность. А теперь ты вступил в игру. Финансовые средства Института почти безграничны, что делает тебя идеальным объектом киднеппинга. А похищаемые ради выкупа очень редко доживают до пенсии. — Багшо ухмыльнулся, явно наслаждаясь ужасом Седрика. — У твоей драгоценной бабу ли огромная власть, а значит, и мощные враги, эти товары отпускаются только в комплекте. У нее врагов больше, чем у кого-либо другого. Возьми, например, ЛУК.
— Лук?
— Я думал, ты только глупый, а ты к тому же и глухой. Побыстрее, нужно смываться отсюда к такой-то матери. Да, ЛУК. Она борется с ними уже многие годы — а ведь никто другой не выиграл ни одной схватки с ЛУКом. Если вспомнить, что эти места — собственное игровое поле ЛУКа… Ты что, и этого не знал? В Сампе имеются сотни мелких силовых центров, где-то — просто главари провинциальных банд, где-то организации посерьезнее, вплоть до остатков древних местных правительств. В Блу-Ридже есть даже шайка, называющая себя Конгрессом Соединенных Штатов. У них, кстати, очень приличная милиция.
И для спасения собственной жизни Седрик не мог бы сказать с полной уверенностью, сколько правды в этом монологе.
Багшо прекрасно это понимал.
— Отсюда до штаба ЛУКа меньше десяти миль, вполне естественно, что они считают все эти места своей территорией. Теперь-то ты хоть что-нибудь понимаешь? Маленький хорошенький Седрик вылетает из гнездышка, даже не успев толком просушить перышки, и садится прямо на край ящика с кошачьим выводком. Знай об этом ЛУК, ты лежал бы уже в хирургии. Нужно думать, он ничего не знает.
Седрик неразборчиво хрюкнул и начал заталкивать вещи в сумку. Боль в животе так и не угомонилась, тошнота — тоже.
— Так что запомни, сынок, что здесь — не мидоудейлский питомник и…
— Ну что ты привязался ко мне с этим питомником?!
Откинутый шлем немецкого костюма негромко пискнул; резкое движение лысой, блестящей головы, и перед глазами Седрика оказалась черная, еще ярче блестящая поверхность лицевого визора. Внутри там, конечно же, и дисплей, и динамики, и прочие навороты.
Через несколько секунд лицо Багшо появилось снова — мрачное и нахмуренное, вся недавняя веселость куда-то улетучилась.
— К нам гости. Бросай все это барахло. — Он открыл одного из индусов. — У тебя есть там что-нибудь ценное?
— Моя камера.
— Плюнь на нее. А что-нибудь невозместимое — всякие там вещички, дорогие как память?
— Только диски.
А ведь камера — бабушкин подарок.
— Диски бери, все остальное — брось. Твои шмотки не стоят своего обеззараживания. Да, чуть не забыл, нельзя оставлять никакой информации. Как там у тебя, есть какие-нибудь письма, дневники?
— Нет, — покачал головой Седрик; чувствуя скорее удивление, чем страх, он сжал в руке крохотный мешочек со своими личными записями и вошел, спиной вперед, в индуса. Багшо, не теряя времени, занялся подгонкой седла, наколенников, нагрудных и головных ремней; ловкие — несмотря на тяжелые перчатки — пальцы затягивали все пряжки туго, без малейшей слабины.
— Больно ведь, — недовольно пробурчал Седрик, чувствуя себя чем-то вроде арматурного прута в застывающем бетоне. Объятия прокатного индуса были совсем не такими страстными. Да и запах у этого был гораздо приятнее — чистый, свежий, вроде как только-только с завода. И размеры удобнее.
— Втяни подбородок, — рявкнул Багшо, сдавливая многострадальный живот Седрика толстым амортизатором. — Эта модель имеет гарантию на двадцать пять метров. Понимаешь, что это значит?
Не успел Седрик сказать “нет”, как очередной ремень накрепко сжал его подбородок, вывернув попутно шею.
— Это значит, что в нем можно падать примерно с восьмого этажа. Я испытывал такую штуку с двенадцатого. Управлять всем буду я, а ты расслабься и получай удовольствие. Руками особенно не крути, держи их по бокам.
Руки Седрика остались, пожалуй, единственными его органами, сохранившими хоть какую-то свободу перемещения, — руки да еще веки. Странное полусидячее положение было на удивление удобным — факт, знакомый ему по предыдущему опыту, а новый индус казался неизмеримо лучшим механизмом, чем прокатный, вызывавший у Багшо столько презрения. И размеры, позволяющие Седрику, при всем его росте, держать голову прямо. Бессчетные дисплеи, окаймляющие передний визор, можно было рассматривать не вертя шеей, — знать бы вот только, что они показывают. Имелось тут и зеркало заднего вида. Индус был чем-то вроде ходячего гроба. Склеп с хорошим видом на местность. Трусы с капюшоном.
Восемь этажей? Это — только половина пути вниз. Все самое интересное будет на второй половине.
— Хорошо меня слышишь? — резанул по уху голос Багшо.
— Прекрасно.
Индусы приподнялись на несколько сантиметров над полом, чуть наклонились и дружно двинулись к двери. Багшо, так и оставшийся в своем немецком костюме, тоже левитировал. На фоне пяти гигантских цилиндров он выглядел крохотным и беззащитным — не руководитель, а эскортируемый преступник.
Вперед выступил прокатный индус. Он вытянул свои клешни, открыл, один за другим, все три замка, резко распахнул дверь и выплыл в коридор.
Яростный голубоватый луч, сверкнувший откуда-то слева, вспорол броню, прокатный индус развалился пополам и тут же взорвался фонтаном расплавленного металла и пылающих осколков пластали; ярко вспыхнула ковровая дорожка. Даже внутри своей ходячей бочки Седрик услышал грохот и почувствовал удар. Вспышка перегрузила светофильтры визора, на несколько мгновений все изображение приобрело призрачную красно-фиолетовую окраску.
— Вот, значит, как, — пробормотал голос Багшо. — Ну ладно, хотите играть грубо — будем грубо.
Глава 4
Ионосфера, 7 апреля
Элия проснулась незадолго до входа в атмосферу, когда сиденья стали поворачиваться. Свет в салоне все еще был притушен. Элия даже не заметила, как успела задремать, но теперь внезапное возвращение ужаса ясно говорило: только что этого ужаса не было и, значит, она спала. Два дня назад появилось буддхи, уже два дня продолжалась выкручивающая нервы и жилы пытка, и все это время сон был редким благословенным подарком.
Совсем вроде недавно на верхних обзорных экранах бархатно чернели небеса, усеянные — как им, небесам, и полагается — алмазами звезд, в то время как жалковатые, рукотворные огни Топа, Тихоокеанского полиса, напоминали пролитое молоко, тонкими струйками стекавшее с гор, чтобы узкой лужицей собраться на берегу океана. Элия сумела различить Баха Калифорнию и Солтон-Си.
Видимо, она дремала довольно долго. Земной мир стал ближе и крупнее; на горизонте, прямо впереди, яростно сверкала сабельная рана восхода. Звезды испуганно попрятались, даже мириады слипшихся друг с другом огней Сампа светились тускло, как угольки потухающего костра. Гипер круто пошел вниз, возвращаясь на Землю.
Да, уснула. Конечно же, по ее времени сейчас вечер, хотя в Сампе снова будет утро четверга. Не нужно было спать. Сон сделал Элию какой-то полой, невесомой, усугубил утрату ориентации, обычную при резком изменении часового пояса. Никуда не ушел и прежний бессловесный ужас, это кошмарное ощущение — почему я? Я не хочу этого делать, отпустите!
Тысячи людей, мужчин, и женщин, и — Господи Боже, почему именно я? — детей, и детей. Элии хотелось тихо, незаметно рассеяться в пыль или съежиться, усохнуть, чтобы случайный любитель порядка подобрал с пола непонятный, похожий на кукурузный початок, предмет, покрутил в руках и выкинул в мусорное ведро. Почему они не оставят ее в покое? Почему ее угораздило родиться с таким проклятием? И все же, по правде говоря, мука эта не была такой острой, как прежде. Уже сама посадка на самолет принесла некоторое облегчение.
Элия резко вскинулась от фамильярного прикосновения чужой, незнакомой руки. Она выбрала сиденье у стенки — у окна, как это традиционно называлось. Хотя в гиперах окон не было и никогда не бывало. Даже в двадцать первом веке слово “принцесса” что-то значит; воспользовавшись монархическими привилегиями, Элия защитила себя от нежелательных собеседников — заняла надежную позицию между глухой стенкой и Моалой. Видимо, за время ее сна Моалу куда-то убрали. В темноте зеленый тюрбан — знак человека, совершившего хадж
, — казался почти черным. Джетро Джар, ну как же можно без него. Элия не видела, но физически ощущала сальную улыбочку на толстых губах. Ящерица. Жаба.
— Вы отдохнули, — Джетро говорил по-малайски, — это хорошо. Ну как, успокоились немного?
— Да, пожалуй, — согласилась Элия.
— Ваша сестра, принцесса Талах, и ваш достопочтенный брат, принц Омар, — оба они рассказывали, что бремя облегчается по мере приближения.., приближения к нашей цели.
А может, попросить его уйти, и чтобы Моала села на прежнее место?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61