– Ты! Тварь безродная! Тебя обогрели, приютили, а ты еще смеешь…
Она сыпала ругательствами и не заметила, как к нам подошел посадник. Вблизи он оказался еще красивее. Глаза Коснятина были не синими, а малахитовыми с голубой крапиной, а ровные, яркие губы так и манили… Хотелось нежно коснуться их пальцами, как когда-то касалась…
Я опомнилась и отвернулась. Мне ли, безродной нищенке, глазеть на посадника и мечтать о несбыточном?
– Ты что это разбушевалась, тетка Параня? – спросил Коснятин.
Баба осеклась, обернулась и пожаловалась:
– Да вот эта… Такое посмела…
– А ты прости. – По губам посадника скользнула легкая улыбка. – Ее-то жизнь похуже, чем твоя. Ты в тепле, в сытости, а ей каково? – Он взглянул на меня: – Ты небось сирота?
– Сирота… – Голос у меня срывался. Чем дольше смотрела на Коснятина, тем отчетливее вспоминала ночь с Горясером.
– Чем кормишься? – поинтересовался посадник.
Я не расслышала вопроса. Одноглазый подтолкнул меня под локоть:
– Отвечай, дура, на что живешь…
– А? Пою, – невпопад ответила я. «Горясер, Горясер, Горясер», – вертелось в голове. Тело вспоминало его объятия, его дыхание обжигало мои губы, шею, грудь…
– Пошли, что ли… – – раздался над ухом голос одноглазого, и я очнулась. Ни Коснятина, ни толпы вокруг уже не было.
– Во дуреха… – сокрушался одноглазый. – Сам посадник с тобой заговорил, а ты встала как оглашенная, ни бе ни ме… А могла бы о любой милости попросить. Глянулась ты ему. – Одноглазый оценивающе осмотрел меня и причмокнул: – Не мудрено, что глянулась. Он хоть и княжьего роду, а мужчина хоть куда и в девках толк разумеет. Мимо такой красавицы лишь слепой пройдет. Только прибрать бы тебя, умыть, приодеть…
Мы вышли на площадь.
– Вперед не пойдем, – заявил одноглазый. – Сзади постоим поглядим.
Я кивнула и принялась выискивать в толпе лицо Дарины. Однако народу было слишком много. Позади толкались те, что победнее, в передних рядах – купцы, простые дружинники и мастеровые люди, а на возвышении, подле княжьего места, – бояре и старейшины. Мой взгляд натолкнулся на знакомое синее корзно Коснятина.
Толпа зашумела, задвигалась, бедняки сняли шапки. Шел князь. Я вытянула шею. Ярослав оказался молод. Близко посаженные карие глаза князя глядели строго и уверенно, со лба свешивалась золотистая челка. Такая же была у его деда – Святослава.
Грузно ступая, он поднялся на возвышение и поднял руку. Шум на площади стих.
– Поклон и почет вам, новгородские люди, – произнес Ярослав. – Собрал я вас в худые времена. Брат мой Святополк сел в Киеве. До меня доходят дурные слухи. Коли есть средь вас такие, кто может…
Эти слова послужили для меня сигналом. Пришло время выполнить данное Дарине обещание. Я стиснула кулаки, зажмурилась, приподнялась на цыпочки и громко выкрикнула:
– Правда те слухи, князь! Я видела смерть Глеба и слышала, как Святополк подговаривал вышегородских бояр умертвить Бориса! Я свидетельствую против твоего брата!
То ли я оглохла, то ли на площади наступила жуткая тишина…
Я открыла глаза и сжалась под тысячей изумленных взглядов. «Что же я наделала, – мелькнуло в голове, – перебила князя!»
– Кто сказал эти слова, покажись! – произнес Ярослав.
Отступать было поздно.
– Я…
– Поди сюда.
Толпа расступалась предо мной, словно перед самой Смертью-Мореной. Мимо плыли чужие лица, за плечами поползли шепотки…
Я шагнула на первую ступень возвышения, поймала удивленный взгляд Коснятина и упала. Отказали ноги. Сзади зарокотала площадь. Кто-то обвинял меня во лжи, кто-то смеялся над моим страхом, кто-то требовал выслушать мои слова.
«Горясер, – некстати подумала я. – Горясер никогда не упал бы перед самым концом». А ведь достаточно лишь повторить сказанное. И все! Конец страхам. Нечисть отпустит меня…
Я отодвинула чьи-то заботливые руки, схватилась за перила и поднялась.
– Ты свидетельствуешь против моего брата? – спросил сверху голос князя.
В моем горле заклокотало.
«Да, князь, я свидетельствую против Святополка! Я свидетельствую против убийцы Бориса! Против убийцы Старика и Глеба!» Однако изо рта вырвалось лишь невразумительное:
– Да, князь…
– Назови свое имя. Какого ты рода?
– Найдена. Я сирота, отца и матери не ведаю с рождения…
Ох, как глупы были мои речи! Нищая девка без роду и племени не имела права даже приходить на вече…
– Гони ее! – крикнул кто-то из толпы.
– Прочь! Прочь клеветницу! Лжет она! Посмела князя прервать!
Я опустила голову. «Не заплачу! Ни за что! Пусть гонят. Я все сказала. Слышишь, Дарина? Я выполнила обещание».
Меня толкнули в спину. Не больно – обидно. За первым толчком последовал второй. Ступенька оборвалась, и я упала в горячее людское месиво.
– Пошла прочь! Вон отсюда! – раздавалось вокруг.
Боль обрушивалась то сзади, то сбоку… «Горло, – вспомнила я и, пригнув голову, закрыла ее руками. – Рану на горле нельзя тревожить, шов еще свеж. Он почти незаметен, но, если пойдет кровь, толпа разъярится еще больше».
Кто-то сильно толкнул меня в поддых. Я согнулась и побежала.
– А-а-а! – крики слились в сплошной вой.
Удары сыпались со всех сторон. Почти не осознавая, что делаю, я пробивалась вперед. Боль скрутила живот. Мир завертелся и смазался в сумасшедшем беге. В какой-то миг я поняла, что стою одна, на пустой улице, и одновременно с этим пониманием на меня рухнуло облегчение…
Очнулась я в амбарчике Коснятина, на охапке сена. Одноглазый сидел рядом и заботливо обмывал мое лицо.
– Ну ты даешь! – произнес он. В его взгляде сквозило восхищение. – Неужто не ведала, что побьют? Даже коли говорила правду, нельзя же так…
– Можно… – Мое тело ломило от боли, но на сердце было спокойно. Я выполнила данное ведьме обещание и освободилась1 А синяки и царапины пройдут…
– Посадник?! – Единственный глаз нищего стал круглым.
Я с трудом повернула голову. В дверях амбара стоял Коснятин. Не задерживаясь, он подошел к моему ложу. Я попыталась прикрыть разбитую губу, но, не глядя в мою сторону, Коснятин коротко кивнул одноглазому на дверь. Тот кинулся к выходу.
– А теперь, – Коснятин обернулся ко мне, – говори правду. Всю правду. Только тогда я смогу пересказать ее князю…
20
Святополк сам пришел к Анастасу. Настоятель Десятинной уже давно перестал ждать княжеских милостей, когда дверь распахнулась и чернец, с расширенными от страха и почтения глазами, сдавленно просипел:
– Князь киевский Святополк…
А потом большая фигура Святополка заслонила дверной проем. Анастас вяло повернулся в сторону вошедшего. Следовало бы встать и приветствовать князя, но игумен слишком устал.
«Старость, – глядя, как гость рассматривает клеть, думал Анастас. – Я стал слишком стар для всего этого…»
Болезнь сломила настоятеля. Сломили и те вести, что приносили вездесущие монахи. Киевский люд косо глядел на нового князя. Его звали Окаянным и шептались о Божией каре. Недолюбливали и Анастаса. Иногда даже во взглядах собственной паствы он ловил искорки ненависти. Ненавидели не только живые… В сновидениях Анастас видел мертвого Бориса. Борис приходил не один, а с отцом Владимиром. «Что же ты, Анастас? – говорил Владимир. – Я верил тебе, а ты…» – «Он обмывал мое тело, отец, – улыбаясь и откидывая со лба густую светлую челку, возражал Борис. – Он неплохой человек». Владимир качал головой и вздыхал: «Все, кто любил меня, умерли. Скоро умрешь и ты, игумен. Окаянный не прощает. Уходи от него, Анастас…»
Настоятель просыпался в холодном поту и просил пить. Свежая родниковая влага обжигала горячие губы Анастаса и обещала покой, но едва он закрывал глаза, как сон повторялся. Правда, иногда он видел другой сон. Там, в видении, в кромешной тьме молодой девичий голос пел о Боге. Анастас не видел лица певуньи, но чувствовал, что знает ее. Он щурился, мотал головой и пытался разглядеть поющую. Знал, кого увидит, но не мог удержаться. Тьма рассеивалась, когда глаза настоятеля уже начинали слезиться. Он делал шаг вперед, к хрупкой девичьей фигуре. «Обернись, – молил он, – обернись!» Девушка оглядывалась, и боль разрывала Анастаса на части. Это была ОНА! Та, из-за которой он впервые предал, та, что, не поняв его подвига, свила длинную веревку и повесилась на вбитом в матицу крюке. Как завороженный Анастас глядел на ее чуть припухшие губы, удлиненные с золотой искоркой глаза, прекрасные, похожие на белую морскую пену волосы и плакал от тоски. «Ты? Ты вернулась ко мне? Прости меня», – просил он. «За что? – удивлялась она. Голос пробирал настоятеля до самого сердца. – Ты сам решил свою судьбу, ты был вправе это сделать», – говорила она, а потом поворачивалась и уходила. Анастас понимал, что должен ее остановить, но делал лишь один шаг, и сон обрывался.
Святополк же ему никогда не снился. Князь пришел наяву.
– Как твое здоровье, Анастас? – разместившись на маленьком стуле, поинтересовался он. Настоятель пожал плечами. – Трудно говорить?
Анастас чуть было не рассмеялся. Трудно говорить? Ему-то? Нет, он просто разучился говорить. Видения из снов не ждали его ответов. Им он не смел отвечать, а этому не хотел. Из-за Окаянного его жизнь пошла прахом, из-за Окаянного он на старости лет окунул руки в человеческую кровь и забыл о святых клятвах, из-за Окаянного он никогда не попадет в Царствие Небесное и будет вечно гореть в адовом пламени! А теперь этот наглец пришел сюда, в его тихое пристанище, и спрашивает, трудно ли ему говорить…
Однако ничего этого Анастас не сказал, только кивнул.
– Тогда говорить буду я, – решил Святополк и презрительно оглядел клеть. – Пусто тут у тебя. Обнищал… Пожалуй, дам тебе денег из казны, поправишь, что надо…
Денег? Анастас насторожился. Киевский князь пытался его подкупить? Но зачем?
– Слышал новости? – спросил Святополк. Херсонесец покачал головой. Нет, он ничего не слышал. Не хотел слышать.
– Братец мой, Глеб муромский, так и не пришел из Смоленска, – с печалью в голосе произнес Святополк. – Бедняга. Говорил я ему: «Не будь так доверчив», а он не слушал. Вот и поплатился.
– Как – поплатился? – уже зная ответ, прохрипел Анастас. Ему стало холодно. Неужели его снова потащат в страшные Святополковы подземелья обмывать тело еще одного Владимировича?
Киевский князь вздохнул и развел руками:
– Убили его. Его же дружинник, повар Турчин, убил. Но мой Горясер поквитался с убийцей.
Анастас задохнулся. Горясер был в Смоленске с Глебом? Тогда понятно, почему муромский князь не дошел до Киева… Значит, у Окаянного осталось лишь два брата: Ярослав Новгородец и древлянский князь Святослав?
– Не везет мне с братьями, – продолжал сокрушаться Святополк. – Вот и Святослав надумал уйти в Венгрию, бросил свой удел. Разве годится так поступать Владимирову сыну? Я не позволил позорить честь отца. Послал за ним людей. Те догнали его у Карпатских гор и хотели по-доброму вернуть, а он в драку. Убили. Что оставалось делать? Позор для Владимировых отпрысков хуже смерти…
Это верно. Анастас скривил губы. Для Владимировых детей позор и впрямь был бы хуже смерти, но не для этого пасынка. Святополк весь в свою матушку Рогнеду – умен, хитер, жесток. Немало понахватался и от настоящего отца. Того трусость сгубила, и этот не смел. Зря Владимир его усыновил.
– А последний мой брат, новгородский князь Ярослав, – речь Святополка стала осторожной, слова крались, мягко ступая невидимыми лапками, словно канатоходцы по тоненькой веревке, – с горя совсем разум потерял. Собрал дружину и подбил новгородцев идти на меня! Брат на брата! Позор-то, позор!
Анастас усмехнулся. Наконец-то во Владимировой породе нашелся хоть один смельчак. Недаром в народе поговаривали, что Ярослав новгородский как две капли воды схож с отцом. Владимир тоже такого не потерпел бы… Святополк, конечно, изворачивается, но любому смерду понятно, по чьему приказу убиты Борис, Глеб и Святослав. Мальчишки сопливые и те произносят имя Окаянного как ругательство…
– Вот я подумываю, – продолжал Святополк. – Тесть мой, Болеслав Храбрый… Надо бы отписать ему, что и как. Мне на жизнь жаловаться несподручно, так что придется тебе, игумен…
Этого Анастас не ожидал. Так вот зачем к нему явился Окаянный! Испугался брата! Сколько просидел в Киеве, ни разу не вспомнил о брошенной в Тамани жене-полячке, а припекло, так мигом подумал о ее отце, Болеславе. Польский король на все пойдет ради дочери. К тому же он давно хотел вернуть себе червенские города, которые когда-то завоевал Владимир.
– Нет! – коротко отрезал Анастас.
Глаза Святополка потемнели.
– Что ты сказал, игумен?
Анастас постарался успокоиться. Болезнь подточила его силы, но она же помогла ему увидеть свет. Искупление прошлого – вот его стезя. Отныне он не отступится. Тогда перед смертью его не будут мучить страдальческие лики преданных родичей. Уйдут из снов и Борис с Владимиром. Он замолит грехи… Но для этого надо жить. Жить и не ссориться со Святополком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42