Скуирелли Чикейн просияла, в глазах ее заиграли озорные искры.
– Благодарю на добром слове, Пупи. В космических масштабах этому телу осталось жить всего лишь несколько мгновений. Боюсь, мне придется ждать следующего рождения, чтобы начать поиски заново. Что бы я ни искала, мне надо это найти!
– Бунджи-лама! – выдохнул Кула.
– Нет, нет. – Лобсанг упрямо тряс головой. – Этого не может быть. Она белая.
Кула нахмурился.
– Возраст совпадает. Судя по ее словам, она прожила почти шестьдесят сезонов, когда яки приносят приплод. Примерно такое время отсутствует и бунджи-лама. К тому же волосы у нее огненного цвета.
– Нет, нет, не может быть! Бунджи-ламе надлежит привести Тибет к величию, а эта говорит с каким-то порождением ада.
– Тут вряд ли что возразишь, – сказал Римо.
– Я не вижу безликого идола, – гнул свое Лобсанг.
– Без сомнения, он находится на священном алтаре, который нам еще предстоит обнаружить, – твердо проговорил Кула.
– Слушайте внимательно, – предупредил Чиун. – Истина откроется вам в словах бунджи-ламы. Главное – слушайте.
Программа продолжалась. Мастер Синанджу, казалось, целиком был поглощен происходящим в телестудии, но на самом деле он прежде всего наблюдал за реакцией своих гостей. Лица их, озаренные отблесками телевизионного экрана, были сосредоточенны. Монгол Кула восторгался всем с простодушием ребенка, Лобсанг Дром же кривил свое вытянутое лицо с каждой услышанной им фразой. Из-под своего оранжевого одеяния он извлек нефритовые четки, сделанные в виде маленьких черепов, и стал нервно перебирать их пальцами.
– Каким образом ты вспоминаешь о своей прошлой жизни? – спрашивала тем временем Пупи Серебряная Рыбка. – Может, воспоминания приходят к тебе во сне? Или как?
– Я умею возвращаться в свое прошлое. Мой гуру научил меня пробуждать забытые воспоминания, но мы с ним расстались. Теперь я делаю это сама.
Пупи Серебряная Рыбка закатила глаза. Ее лицо расплылось в глуповато-блаженной улыбке.
– Знаешь, я иногда представляю себя царицей Савской, которая жила так давно.
– А я была принцессой на затонувшем материке My. И меня звали Тумазума.
– И что же случилось?
– Материк затонул, а вместе с ним и я. Но сердце мое до сих пор бешено колотится, когда я погружаюсь в ванну джакузи.
– Со мной происходит то же самое под душем.
– Я мало что понимаю в ее словах, – пробормотал Кула. – Это свидетельствует о неземной мудрости.
– Без сомнения, и гуру ее был мудрейшим человеком, – вкрадчивым голосом заметил Чиун.
Никто не стал оспаривать это замечание. И в первую очередь Римо.
Программа закончилась, но святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче так и не изменил своего мнения.
– Это не бунджи-лама, – с горечью произнес он.
– Неужели ты все еще не веришь тому, что видели твои ленивые глаза, жрец? – возмутился Кула. – Тому, что слышали твои уши? Это, конечно же, воплощение, тулку. Свет во тьме. Он...
– Она, – поправил Римо.
– Хорошо, она, – не стал спорить Кула. – Но ведь волосы у нее и впрямь огненного цвета. И говорила она о своих прежних жизнях.
Лобсанг Дром сурово сузил глаза.
– Я не могу принять все это.
– Значит, надо посетить бунджи-ламу и лично во всем убедиться. Не станет же мастер Синанджу лгать!
Чиун, словно предупреждая, бросил многозначительный взгляд на Римо, затем встал на ноги и вытянулся, будто сизая струйка дыма.
– Есть некто, кто может вас убедить, – решительно проговорил он.
– И кто же это? – спросил Лобсанг.
– Старый бунджи-лама. Можно посоветоваться с ним.
Взгляды всех четверых, включая и Римо, устремились на заклятый сундук.
Махнув рукой в его сторону, Чиун сказал:
– Римо, тебе предоставляется честь открыть сундук.
– Я пас, – скорчив гримасу, ответил ученик.
Все смотрели на него так, будто он произнес какую-то непристойность.
– Это большая честь! – подстегнул его Чиун.
– Хорошо, хорошо. – Римо приблизился к сундуку. Тот на удивление оказался незапертым: медные защелки открылись достаточно легко. Откинув крышку, Уильямс поспешно отступил в сторону.
Отпрянуть его заставил запах, а вовсе не то, что он увидел. Чтобы замедлить разложение и приглушить запах, в сундук была насыпана соль.
Все пространство занимала мумия. Бунджи-лама, сложив руки на коленях, застыл в позе лотоса. Облачен он был в траченное молью выцветшее золотое одеяние. Вместо лица – лишайник и плесень, на месте глаз – черные провалы. Сквозь тонкие иссохшие губы виднелись уцелевшие зубы. В руках мальчик держал какую-то бронзовую вещицу, похожую на гантели.
– Какой же он маленький, просто карлик! – удивился Римо.
– Бунджи-ламе не исполнилось еще и пятнадцати, когда он покинул это тело.
Уильямс скривился.
– Вы что, не хороните своих покойников?
– Когда тибетец умирает, – объяснил Лобсанг Дром, – ему устраивают «небесные похороны». Тело относят на открытое место и, лишь после того как стервятники склевывают его до костей, хоронят.
– Таким образом вы экономите много места на кладбище, – сухо обронил Римо, – да еще и развлекаете ребятишек.
Лобсанг Дром посмотрел на его исподлобья.
– А как вы обходитесь со своими покойниками?
– Их кладут в деревянные гробы и погребают в земле.
– Значит, ваш ячмень попахивает мертвечиной, – произнес Лобсанг Дром.
Римо даже оторопь взяла от подобного умозаключения.
– Бунджи-лама всегда восседает в торжественной позе, – вмешался Кула, – пока не найдено его следующее тело. Лицо мумии обычно обращено на юг – в сторону долголетия. В этом проявляется почтение к старому телу, ибо не раз случалось, что старое тело указывало на новое.
– Говорят, тело предыдущего далай-ламы через десять дней после смерти повернулось лицом на северо-восток. Именно на северо-востоке был найден новый далай-лама.
– Подумать только! – изумился Римо.
– Вот и спросим бунджи-ламу, правильно ли указал оракул на его нынешнее тело, – объявил Чиун.
Все встали.
Уильямс внимательно наблюдал за происходящим.
Повернувшись лицом к мумифицированным останкам сорок шестого далай-ламы, Лобсанг Дром проговорил:
– О Угаснувший Свет! Подай знак, о трижды благословенный, правильно ли указал оракул на Свет Народившийся.
Старый бунджи-лама молчал. В его пустых глазницах ползали тени, порождаемые мерцающим светом цветного телевизора.
Из динамиков послышался голос Скуирелли Чикейн:
– Гуру сказал мне, что я, по всей видимости, узнаю свое истинное предназначение после шестидесяти.
– Почему, детка? – поинтересовалась Пупи Серебряная Рыбка.
– Потому что в шестьдесят женщина становится старухой.
– Ты хочешь сказать: ведьмой?
– Это предрассудок. Старуха всегда была символом женской мудрости. В свой шестидесятый день рождения я и обрету мудрость.
– Сладкая моя, – рассмеялась Пупи, – если в шестьдесят ты будешь выглядеть так же замечательно, к слову «старуха» в энциклопедии придется сделать новую картинку.
Пользуясь тем, что внимание присутствующих приковано к экрану, мастер Синанджу незаметно сунул руку в сундук и тут же вытащил ее обратно.
Голова бунджи-ламы, отломившись от иссохшей шеи, покатилась по полу и остановилась перед телевизором как раз в тот момент, когда Пупи Серебряная Рыбка сказала:
– Скуирелли Чикейн, я верю, что ты непременно узнаешь, каково твое предназначение в жизни, и выполнишь его.
– Все слышали? – воскликнул мастер Синанджу. – Бунджи-лама сказал свое слово!
– Бунджи-лама на экране или бунджи-лама, голова которого на полу? – уточнил Римо.
– И тот, и другой! – воскликнул Чиун. – Покатив свою голову по полу, бунджи-лама открыл сокровенную тайну самым недоверчивым.
– Недоверчивый прав, – вставил Уильямс.
Дрожа всем телом, Лобсанг Дром повернулся к Чиуну и, низко кланяясь, проговорил:
– Мне не следовало сомневаться в твоих словах, мастер Синанджу.
Мастер Синанджу склонился в ответном поклоне, стараясь скрыть ликование, сиявшее на его лице. Какие же легковерные простаки эти тибетцы.
– Это великое событие, – почтительно произнес Кула, – может быть, самое великое в моей жизни.
– Ну и кино! – пробормотал Римо.
Глава 6
Наутро Римо Уильямс проснулся вместе с солнцем. Скатившись с матраса, потянулся и подошел к большому стенному шкафу. Внутри с одной стороны на деревянных плечиках висели его тенниски, с другой стороны – брюки. Все запачканные белые тенниски Римо выбрасывал, черные на всякий случай оставлял. А носил он только черные или белые тенниски. Самые простые. Без каких-либо дурацких надписей или рисунков.
Брюки же Римо предпочитал исключительно хлопчатобумажные или твидовые, в основном коричневые, серые или черные. Впрочем, черные брюки, в отличие от черных теннисок, очень быстро обтрепывались – приходилось выбрасывать и их.
Уильямс выбрал белую тенниску и свежую пару черных брюк, но тут вспомнил, о чем предупреждал его Чиун накануне вечером. Сегодня они поедут искать живую бунджи-ламу. Пришлось остановиться на черной рубашке и серых брюках. Не ясно, когда они вернутся, но в надежде, что поездка окажется не слишком долгой, пожалуй, не стоит брать лишнее.
Перекинув одежду через руку, Римо поспешил в свою личную ванную. Из-за закрытой двери доносился какой-то шум.
– Кто там? – постучавшись, спросил Уильямс.
– Это я, Кула, – ответил громкий голос.
– Вода достаточно теплая?
– Удивительно холодная.
– Ты принимаешь холодный душ?
– Я моюсь в белом колодце, вода тут прохладная, и в нее приятно погружать лицо.
– Для полного удовольствия дерни еще серебряную ручку, – посоветовал Римо, досадуя, что его личную ванную так бесцеремонно заняли. Ладно, есть еще шестнадцать секций с ванной в каждой из них. Найти свободный душ не проблема.
Из соседней ванной послышались какие-то странные звуки. Дверь была не заперта, и Римо заглянул внутрь.
Святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче, совершенно нагой, сидел рядом с ванной и зубными щетками хозяина помещения счищал грязь с черепа и плеч покойного бунджи-ламы.
– Что за ерундой ты занимаешься?
В ответ на приветствие Римо Лобсанг Дром высунул язык и сказал:
– Старый бунджи-лама должен выглядеть достойно, когда мы будем представлять его преемнице.
– Когда закончишь, не забудь вымыть ванну.
Это замечание явно задело тибетца.
– Ты же здешний слуга, не я.
– Ладно. Я приведу ванну в порядок, если ты согласишься помыться.
– Омовение я совершу, когда настанет подходящее для этого время.
– И когда же оно наступит, подходящее время?
– Когда новый бунджи-лама взойдет на Львиный трон. Ибо я дал обет, что до этого великого дня не стану совершать омовений.
– Ты дал обет, что не будешь мыться?
– Да. А как поступают в таких случаях верующие христиане?
– Как всегда. Ходят к обедне. Постятся. Воздерживаются от интимных отношений. Если все это не поможет, играют в бинго.
– Я тоже принял обет безбрачия.
– Раз ты не моешься, то принимать обет безбрачия уже необязательно, – бросил Римо, направляясь к следующей ванной. «Ни одна женщина не ляжет в постель с таким грязнулей», – подумал он, развивая высказанную вслух мысль.
Из кухни снизу доносились какие-то звуки: там, видимо, хлопотал Чиун. Ученик решил с мытьем пока подождать и, на ходу одевшись, спустился вниз по лестнице.
При его появлении мастер Синанджу даже не обернулся. Только шумно принюхался и недовольно поморщился.
– Я вижу, сегодня утром ты не принимал душа, – сказал он сухо.
– Можешь обозвать меня грязным тибетцем.
– Ты куда хуже немытого тибетца! Постоянно дерзишь. Смириться с твоим запахом – еще куда ни шло, но спускать тебе!..
– Послушай, эти люди – твои друзья. Не стыдно тебе надувать их всей этой липовой историей с бунджи-ламой?
Чиун стремительно обернулся.
– Как ты смеешь, Римо, разговаривать так со мной, с человеком, который очистил тебя от скверны этой белой страны и возвысил над всеми белыми?!
– Прости мою непочтительность, папочка.
– Я делаю все что могу, лишь бы дети в моей деревне сытно ели и ни в чем не нуждались. Если мой император говорит мне, что враг обрел чрезмерную силу и должен быть уничтожен, разве я спрашиваю, в самом ли деле этот враг заслуживает смерти? Я иду туда, где он живет, и, каковы бы ни были мои собственные чувства, выполняю императорское повеление. Такое обязательство я взвалил на свои хрупкие плечи, когда стал учителем. То же самое надлежит делать и тебе. Ибо, если мы станем уклоняться от выполнения своего долга, золото перестанет прибывать к бесплодным берегам Синанджу, жители деревни, которые не могут ловить рыбу, потому что вода в заливе слишком холодная, и не могут возделывать землю, потому что она слишком каменистая, вынуждены будут топить своих ребятишек, поскольку не смогут их прокормить.
– Послушай, я уже выучил все это наизусть.
Чиун склонил свою птичью головку набок.
– И ты веришь моим словам?
– Не вполне.
– Чему именно ты не веришь?
Римо на мгновение задумался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36