– Может быть, у белых людей это иначе.
– Она черная.
Костяшка сидит, не глядя на меня, с тихим стуком пересыпая кости из одной руки в другую.
– Что ты на самом деле хочешь узнать? – спрашивает он.
– Как ей помочь?
– А почему ты ее саму не спросишь?
– Спрашивала, но она отвечает какими-то загадками.
– Может быть, ты просто невнимательно слушала? – предполагает он.
Я вспоминаю разговоры, которые мы вели с Ширли после того, как я встретилась с ней в Катакомбах несколько дней назад. Но сосредоточиться на них не могу. Помню, как мы сидели рядом, помню впечатление от наших бесед, но о чем мы говорили, хоть убей, представить не могу. Как только я пытаюсь ухватиться за что-то, все сейчас же расплывается, словно туман.
– Я на самом деле ее видела, правда, – убеждаю я Костяшку. – А ведь когда она умирала четыре года назад, я была при ней. И вот она вернулась. Ее видели и другие люди.
– Я знаю, что ты ее видела, – заявляет он. И это меня поражает, хотя сама не понимаю, чего я так расшибалась, чтобы убедить его, ведь он не из тех, кто нуждается в заверениях.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я. Сегодня это мой любимый вопрос, только его я и задаю.
– А это у тебя в глазах написано, – отвечает он. – Тебя коснулся Иной мир. Считай, что это благословение.
– Не знаю, нужно ли оно мне, – бурчу я. – Я хочу сказать, я скучаю по Ширли, и я вообще-то рада, что она здесь, даже если она – привидение, но, по-моему, тут все-таки что-то неладно.
– Часто, – старается объяснить мне Костяшка, – то, что мы получаем из мира духов, есть только отражение того, что у нас внутри.
В глазах у него мрачная серьезность, словно важно не то, понимаю ли я его, и даже не то, верю ли я его словам, а важно то, что это говорит он.
– Что?… – начинаю я, но тут соображаю, что он имеет в виду. Во всяком случае, частично.
Когда я впервые очутилась в Катакомбах, я совсем растерялась, но тогда Ширли помогла мне. Сейчас я снова растерялась, и…
– Значит, я просто сама спровоцировала ее появление? Мне нужна была ее помощь, вот я и выдумала себе ее призрак.
– Я этого не говорю.
– Нет, но…
– У привидений свои задачи, – говорит он. – Может быть, у вас обеих есть что дать друг другу.
Мы немного посидели молча. Я теребила свисток, висевший у меня на шее на шнурке, такие свистки есть у всех курьеров, мы свистим в них, чтобы нас не сбили машины. Наконец я встала и откинула подставку велосипеда. Я взглянула на Костяшку. В его глазах и в усмешке была все та же мрачная серьезность. Глаза стали черные-черные, словно сильно расширились зрачки. Я хотела поблагодарить его, но слова застряли у меня в горле. Я просто кивнула, надела шлем и уехала обдумывать то, что он мне сказал.
8
Томми сочинил новую историю и поведал ее мне, когда мы вымыли посуду после обеда. Мы сидели с ним в кухне за столом, и он своими маленькими бумажными фигурками разыгрывал для меня представление. Речь шла о китайце, который упал в трещину на тротуаре за домом тетушки Хилари, провалился сквозь землю и оказался в волшебной стране, где все жители – красотки-модели или кинозвезды. И все они хотят выйти замуж за китайца, но он очень скучает по своей семье и объясняет им, что не может жениться ни на одной из них, даже на актрисе, которая получила «Оскара» за роль в фильме «Мизери», от которой Томми почему-то был без ума.
На ногах у меня возлежит старый черный Лабрадор Чаки, а на коленях свернулся Рэкси. Мэтт и Джефф так сплелись друг с другом на диване, что трудно понять, кто из них где. Оба они – помесь немецкой овчарки бог знает с кем; сначала я нашла Джеффа и второму старому псу дала имя Мэтт, так как они с первой же минуты стали неразлучны. Джимми – отчасти такса, отчасти колли, поди разберись, – распростерся своим длинным мохнатым телом перед дверью, словно коврик. Патти – почти настоящий пудель, но и в ней есть какая-то неприметная примесь, поскольку она не такая возбудимая, как все пудели. Сейчас она сидит на подоконнике, следит за проезжающими машинами и делает вид, будто она – кошка.
– Самое печальное, – рассказывает Томми, – что китаец знает: он никогда не вернется домой, но все равно останется верным своей семье.
– Откуда ты взял эту историю? – спрашиваю я Томми.
Он пожимает плечами, а потом говорит:
– Я правда очень скучаю по тебе, Мэйзи. Ну как же я могу его бросить?
Я чувствую себя настоящей свиньей. Знаю, что это не моя вина, знаю, что стараюсь сделать все, что могу, для нас всех и для нашего будущего, но мозг у Томми не очень хорошо воспринимает такие понятия, как сроки, и мои объяснения он так и не усвоил. Он просто знает, что я все время ухожу и не беру с собой ни его, ни собак.
В дверь стучат. Джимми, с трудом поднимаясь на ноги, отходит в сторону. И в кухне появляется тетушка Хилари. Она со значением смотрит на часы.
– Ты опоздаешь в школу, – говорит она. Тетушка Хилари не ворчит, она слишком хорошо меня знает.
Мне хочется сказать: «Плевала я на эту проклятую школу», но я спускаю Рэкси на пол, сгоняю со своих ног Чаки и встаю. Томми и шесть собак смотрят на меня с надеждой – вдруг мы идем гулять, и все разочарованно опускают головы, когда я беру рюкзак, набитый учебниками.
Я обнимаю и целую Томми и прощаюсь с каждой собакой. Они вроде Томми, долгий срок ничего для них не значит. Они знают только одно – я ухожу, и они не могут пойти со мной. Рэкси робко делает несколько шагов к двери, но тетушка Хилари подхватывает его на руки.
– Ну-ну, Рэкси, – говорит она, – ты же знаешь, Маргарет нужно в школу, она не может тебя взять.
Маргарет. Это та самая, кто ходит в школу и работает курьером, покидая свою семью пять дней и четыре ночи в неделю. Она – предатель.
Я – Мэйзи, но и Маргарет тоже.
Я прощаюсь, стараясь ни с кем не встретиться глазами, и направляюсь к метро. К тому времени, когда я вхожу туда, глаза у меня уже сухие. Я задерживаюсь на платформе. Когда подходит поезд, который идет в южную часть города и останавливается там, где мне следует выйти, чтобы попасть в школу, я не выхожу, а еду в центр города. И шесть кварталов иду пешком до автобусного вокзала.
Пока я стою в очереди в кассу, где продают билеты, к подошве моего ботинка прилипает шматок жевательной резинки. Я пытаюсь счистить его кусочком старой ткани, которую нашла у себя в кармане, – не очень это полезное приспособление для такой цели, – и тут парень за окошком усталым голосом говорит:
– Следующий!
«Интересно, кто ждет его дома?» – думаю я, пока приближаюсь к кассе, шаркая ногой, чтобы прилипшая к подошве резинка снова меня не застопорила.
– Сколько стоит билет? – спрашиваю я.
– Смотря куда вы едете.
У парня прилизанные, начавшие редеть волосы, зачесанные на левую сторону. Тощий молодой человек в выцветшей рубашке и в брюках, слишком мешковатых для него, старательно выполняет свою работу. Один глаз у него подергивается, и мне невольно кажется, будто кассир мне подмигивает.
– Точно, – соглашаюсь я.
Мой мозг что-то не сечет сказанное им. Ах да! Ему ведь нужно знать место назначения. Мои мысли принимаются копаться в прошлом, выискивая название места, куда я покупаю билет, и обходя при этом плохие времена, притаившиеся в моей памяти и только того и ждущие, чтобы наброситься на меня. Но проскочить их невозможно.
Вот еще одна отличительная черта обитателей улиц: удается им уйти с улицы или нет, прошлое все равно причиняет боль. Может, и настоящее тоже не блеск, но обычно оно лучше того, что было прежде. Так и со мной, так и с Ширли, и почти со всеми, кого я знаю. Стараешься жить сегодняшним днем, как те, кто постепенно проходит «Двенадцать шагов» . А вообще-то стараешься вовсе не думать.
– Роккастл, – наконец сообщаю я парню, сидящему в кассе.
Он проделывает что-то загадочное с компьютером и поднимает глаза:
– В один конец? Или обратный тоже?
– В один конец.
Он снова возится с компьютером и называет мне цену. Я расплачиваюсь и, припадая на одну ногу, покидаю автовокзал с билетом до Роккастла в кармане. Сажусь на скамейку и соскребаю резинку палочкой от мороженого, которую нашла тут же на тротуаре; теперь все в порядке.
Ни в какую школу я не иду, домой тоже. Вместо этого я спускаюсь в метро и еду до Грассо-стрит. Выйдя из метро, долго стою на тротуаре, потом наконец перехожу через улицу и иду в Катакомбы.
9
Сегодня луна кажется меньше. Не только потому, что ее несколько обстругали с одной стороны – ведь она уже на убыли, – она словно почему-то присмирела.
Не могу этого сказать про сами Катакомбы. Тут и там подростки нюхают клей или вкалывают себе наркоту, некоторые просто балдеют, привалившись спиной к куче булыжников, неуклюже вытянув перед собой ноги, устремив глаза в никуда. Мне попадается компания бомжей, они варят бог знает что на костре, для которого приспособили ржавую канистру. Из покосившихся дверей какой-то старой конторы выбирается мешочница и начинает кричать. Ее вопли преследуют меня, пока я пробираюсь между брошенными машинами и прочим хламом.
У байкеров в конце улицы вечеринка. На изрытом тротуаре перед их домом припарковано чуть ли не тридцать пять навороченных мотоциклов. Дом освещен коулмановскими горелками, и до окна, на котором я сижу, доносится смех и музыка.
Меня они не беспокоят: я никогда не водилась с байкерами и не сцеплялась с ними, а после смерти Ширли они считали меня чем-то вроде талисмана Катакомб и оповестили всех, что я нахожусь под их защитой. Такое не всюду помогает, но здесь это выручало меня не раз.
Никто пока не занял мой старый дом, но за пять месяцев он уже приобрел тот запах брошенного жилья, которым так и шибает в нос в Катакомбах. Не то чтобы пахло грязью, нет, скорее пылью и нечистотами, это ветер заносит вонь в дом с улицы. Даже воздух отдает не просто плесенью, а чем-то застоявшимся.
Однако на самом деле я ни о чем таком не думаю. Сижу себе и жду, что на меня снизойдет прежний покой.
Раньше я обычно всегда сидела здесь, уложив Томми в постель, и если не читала, то просто смотрела в окно. Рэкси жался ко мне, остальные собаки располагались по всей комнате, меня успокаивало их тихое похрапывание и вид подрагивающих лап – наверно, во сне они гонялись за кроликами.
Но теперь здесь уже ничто не радовало.
Я выглянула в окно и увидела, что по улице двигается какая-то фигура. Но это был не тот, кого я ждала. По улице шла Анжела с Чаки на поводке. Его серая тень выступала впереди, прокладывая путь. Когда они подошли поближе, какие-то парни вышли из тени, сгустившейся вокруг дома напротив, и Чаки, хоть он старый и немощный, бросился на них. Парни быстро подались назад.
Я услышала, как Анжела и пес вошли в дом. Когти Чаки зазвенели на поцарапанном мраморе, Анжела поднималась, шаркая по лестнице кожаными подметками. Я повернулась, когда они вошли.
– Я так и думала, что ты здесь, – говорит Анжела.
– Не знала, что вы за мной следите. – Я не хотела, чтобы мои слова были похожи на грубость, но сдержаться не смогла, и голос прозвучал вызывающе.
– Я не собиралась проверять, что ты делаешь, Мэйзи. Я просто беспокоилась.
– Ну вот, я перед вами.
Анжела отстегнула поводок от ошейника Чаки, пес подошел к окну и уткнулся мордой мне в колени. Приятно было погрузить руку в его шерсть.
– Вам тут быть нельзя, – говорю я Анжеле. – Это небезопасно.
– А для тебя безопасно?
– Ну, я же у себя дома, – пожала я плечами. Анжела тоже прошла через комнату. Подоконник широкий, и мы вполне помещаемся на нем вдвоем. Она садится напротив меня, обхватив руками колени.
– Я увидела, как ты прошла мимо моей конторы, и решила заглянуть к тебе на работу, потом пошла к тебе домой, потом в школу.
Я снова пожала плечами.
– Ты не хочешь поговорить со мной? – спрашивает она.
– А что я могу сказать?
– Расскажи, что у тебя на сердце. Я здесь, чтобы тебя выслушать. Но если ты предпочитаешь, чтобы я ушла, я могу уйти, только мне не хочется.
– Я…
Слова снова застряли у меня в горле. Я перевела дыхание и начала по новой.
– По-моему, я не слишком-то счастлива, – сказала я.
Анжела ничего не ответила, но подбадривающе кивнула.
– Это… Я ведь не сказала вам, зачем я приходила в тот раз… Ну, насчет школы, работы и всего прочего. Вы, наверно, просто подумали, что вам все же удалось переломить меня, правда?
Анжела покачала головой:
– Я не ставила перед собой такой цели. Я сижу в конторе для всех, кто во мне нуждается.
– Ну ладно, а со мной вот что было. Вы помните тот день, когда умерла Маргарет Грирсон?
Анжела кивнула.
– Мы с ней получали письма в одном и том же почтовом отделении, – стала рассказывать я. – И накануне того дня, когда ее убили, я достала из своего ящика письмо, в нем меня предупреждали, чтобы я была осторожней, так как против меня задумали что-то нехорошее, я всю ночь паниковала, а когда наступило утро и ничего не случилось, у меня как гора с плеч свалилась. Ведь что сталось бы с Томми и с собаками, если бы со мной что-нибудь стряслось, понимаете?
– А при чем тут Маргарет Грирсон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46