– Большое вам спасибо, – сказала она и ушла. Мэран кисло смотрела туда, где только что стояла миссис Баттербери.
– Ну не чудеса ли? – проговорила она.
Из дневника Лесли, запись от 12 октября:
Сегодня я видела еще одну! Она была совсем не такой, как та, за которой я следила на пустыре неделю назад. Та больше походила на усохшую обезьянку, как гном с рисунка Артура Рэкхема. Если бы я кому-нибудь рассказала о ней, мне, наверно, ответили бы, что это просто обезьянка, одетая в платье. Но мы-то с тобой, дневник, знаем лучше, правда?
Это так здорово! Конечно, я всегда знала, что они здесь, вокруг нас. Но раньше это были просто намеки, нечто, замеченное краешком глаза, обрывки музыки или разговора, подслушанные где-нибудь в парке или на заднем дворе, когда никого нет поблизости. Но теперь, после Иванова дня, я стала ясно их видеть!
Я чувствую себя птицеловом, заносящим на твои страницы, дневник, описания новых разновидностей птиц, но вряд ли хоть один птицелов может похвастаться, что видел такие чудеса, как я. Похоже, что непонятно почему я вдруг научилась видеть по-настоящему.
Сегодняшняя появилась не где-нибудь, а прямо в старом пожарном депо. У меня был урок с Мэ-ран – на этой неделе мы занимались дважды, потому что на прошлой Мэран куда-то уезжала. Короче, мы разучивали новую пьесу. Там во второй части арпеджио, которое я должна как следует проработать, но ничего у меня не получалось.
Когда мы играем вместе, все получается легко, но когда я пытаюсь играть одна, пальцы перестают меня слушаться и среднее «ре» получается смазанным. О чем я говорила? Ах да. Мы разучивали «Тронь меня, если смеешь!». Пока играли вдвоем, все выходило прекрасно. Мэран словно тянула меня за собой, пока звуки моей флейты не потонули в звуках мелодии Мэран, и уже нельзя было сказать, кто на каком инструменте играет и вообще сколько их.
Словом, состояние было самое приятное. Мне казалось, что я как будто впала в транс, или что-то в этом роде. Я закрыла глаза и почувствовала, как воздух сгущается. Мне казалось, будто на меня что-то давит, словно сила тяжести удвоилась, в общем, в чем было дело, непонятно. Я продолжала играть, но глаза открыла. И тут обнаружилаа ее – она порхала за плечами Мэран.
Такого прелестного создания я еще никогда не видела – это была крошечная фея, очаровательная, с прозрачными крылышками, которые, чтобы удержать ее в воздухе, трепетали с такой быстротой, что их очертания расплывались. Они походили на крылышки колибри. Точно так же выглядели феи на сережках, которые я купила несколько лет назад в каком-то ларьке на рынке. Изящные и воздушные, они напоминали рисунки Мухи. Только эта не была ни одноцветной, ни плоской.
Крылышки у нее сияли и переливались, как радуга. Волосы были словно мед, кожу как будто покрывал легкий золотистый загар. На ней… о, только не красней, мой дневник! – не было ничего, что прикрывало бы верхнюю часть тела, а тоненькая юбочка казалась сделанной из лепестков, цвет которых постоянно менялся – то розовый, то сиреневый, то голубой.
Я была так поражена, что чуть не уронила флейту. Но, слава богу, удержала в руках, ведь мама подняла бы такой крик, если бы я ее разбила! Но, правда, с ритма я сбилась. Едва музыка смолкла, фея исчезла, будто лишь эта мелодия и удерживала ее в нашем мире.
Я плохо слышала, что говорила Мэран в конце урока, но, по-моему, она ничего такого не заметила. Я думала только об этой фее! И думаю до сих пор. Хотелось бы, чтобы мама или глупый мистер Аллен были со мной и видели все своими глазами. Тогда они не говорили бы, что у меня разыгралось воображение.
Конечно, им, может быть, и не удалось бы увидеть фею. Ведь волшебство – дело непростое. Нужно верить, что оно все еще здесь, вокруг нас, иначе вы его и не заметите.
После урока мама отправилась поговорить с Мэран, оставив меня ждать в автомобиле. Она не рассказывала, о чем они говорили, но мне показалось, что, когда она вернулась, настроение у нее стало немного лучше. О господи, хоть бы она не была всегда такой… застегнутой на все пуговицы.
– Итак, – сказал наконец Сирин, откладывая книгу. Мэран, вернувшись с уроков, уже целый час слонялась по квартире. – Ты не хочешь поговорить со мной?
– Все равно ты скажешь: «Я же тебе говорил».
– Говорил – что? Мэран вздохнула.
– Ну, помнишь, как ты это сформулировал? «Самое неприятное в обучении детей состоит в том, что приходится иметь дело с их родителями». Что-то вроде этого.
Сирин сел рядом с женой на диванчик, стоявший под окном, и тоже стал смотреть в сад. Он вглядывался в могучие старые дубы, окружавшие дом, и долго молчал. В вечерних сумерках ему были видны маленькие коричневые человечки, словно обезьянки, копошившиеся в листве.
– Но дети стоят того, – проговорил он наконец.
– Что-то я не заметила, чтобы ты с ними занимался.
– Да ведь не так уж много родителей могут позволить себе учить своих вундеркиндов игре на арфе.
– Но все-таки…
– Все-таки, – согласился он. – Ты совершенно права. Я не терплю иметь дело с родителями, всегда терпеть этого не мог! Когда я вижу, как детей засовывают в тесные рамки, как их энтузиазм гаснет… При этом взрослые почему-то воображают, будто они одни знают, что правильно, а что нет: концерты, экзамены – это важно, а просто занятия музыкой – блажь, ерунда… – И он, передразнивая кого-то, непререкаемо заявил: – «Мне наплевать, что ты хочешь играть в рок-группе, ты будешь учиться тому, чему я тебе велю…»
Сирин замолчал. В глазах мелькнул темный огонек. Нет, не гнев, скорее, досада.
– Иногда так и хочется родителям хорошенько всыпать! – заметила Мэран.
– Именно. Надеюсь, ты и всыпала? Мэран покачала головой:
– До этого дело не дошло, но тоже вышло скверно. А может, даже еще и хуже.
Мэран стала рассказывать мужу, чего хочет от нее мать Лесли, и, закончив, протянула ему школьное сочинение, чтобы он мог прочесть его сам.
– Совсем неплохо, верно? – сказал Сирин, дочитав до конца.
Мэран кивнула.
– Но разве я могу сказать Лесли, что все это – неправда, когда знаю, что все именно так и есть, как она пишет!
– Не можешь.
Сирин положил листки на подоконник и снова посмотрел на дубы за окном. Пока они с Мэран разговаривали, в саду сгустились сумерки. Теперь все деревья были закутаны в плащи из густой тени – жалкая компенсация за роскошные зеленые одеяния, похищенные осенней непогодой в последние несколько недель. У подножия одного из мощных дубов маленькие человечки, похожие на обезьянок, жарили нанизанные на прутья грибы и желуди на крошечном, почти бездымном костре.
– А эта Анна Баттербери? Как она? – спросил Сирин. – Она что-нибудь помнит?
Мэран покачала головой:
– По-моему, она даже не осознает, что мы раньше встречались, что она изменилась, а мы нет. Она как большинство людей: если что-то ей кажется странным, она легко убедит себя, что этого никогда не было.
Сирин отвернулся от окна и посмотрел на жену.
– Тогда, может быть, стоит ей напомнить, – сказал он.
– Мне кажется, это не самая блестящая идея. Вдруг это принесет больше вреда, чем пользы. Не тот она человек…
Мэран снова вздохнула.
– А ведь могла бы стать другой… – покачал головой Сирин.
– О да, – ответила Мэран, вспоминая. – Могла. А теперь слишком поздно.
– Слишком поздно не бывает никогда, – возразил ей Сирин.
Из дневника Лесли, добавочная запись от 12 октября:
Как мне опротивела жизнь в этом доме. Я просто ненавижу его! Как она могла так поступить со мной? Мало того, что вздохнуть не дает, так и норовит все время оказаться рядо. м, проверяет, прилично ли я веду себя. Но уж это ни в какие ворота не лезет!
Наверно, дневник, ты не понимаешь, о чем я говорю. Ну так вот. Помнишь сочинение об этнических меньшинствах, которое нам задал мистер Аллен? Мать заграбастала его, прочла и вообразила, что я связалась с сатанистами и наркоманами. Но хуже всего, что она дала это сочинение Мэран, и теперь предполагается, что Мэран «проведет со мной беседу, чтобы направить на путь истинный».
Ну не мерзко ли? Она не имела на это права! Интересно, как я теперь пойду на урок? До чего стыдно! Не говоря уж о том, как я разочарована. Я-то думала, Мэран меня поймет. Мне в голову не могло прийти, что она встанет на мамину сторону – во всяком случае, не по такому поводу.
Мэран всегда казалась мне особенной. Дело не в том, что она носит всю эту прикольную одежду и никогда не говорит со мной свысока, а выглядит, как будто сошла с картин прерафаэлитов, если закрыть глаза на эти зеленые пряди у нее в волосах.
Она просто выдающаяся личность. Безо всяких усилий музыка у нее превращается в настоящее волшебство, и она знает столько замечательных историй о том, как появились разные мелодии! Когда она рассказывает, например, о том, откуда взялась песня «Золотое кольцо», создается впечатление, будто она и правда сама верит в то, что эту мелодию феи подарили волшебнику в обмен на потерянное кольцо, которое он им вернул. Она рассказывает так, словно сама при этом присутствовала.
Мне кажется, я знала Мэран всегда. А когда увидела ее в первый раз, поняла, что встретилась со старым другом. Иногда я думаю, что она и сама волшебница – что-то вроде живущей в дубовом стволе принцессы фей, которая просто гостит на земле, а потом возвращается домой в волшебный мир, где ее подлинная родина.
И такой человек принимает участие в крестовом походе, затеянном моей матерью против фей!
Должно быть, я просто наивна. Наверно, Мэран ничем не отличается от мамы, от мистера Аллена и от всех остальных, кто думает так же. Ну что ж! Больше я не буду ходить на эти дурацкие уроки игры на флейте. Ни за что не буду.
Я ненавижу здешнюю жизнь. Лучше оказаться где угодно, только бы подальше отсюда.
Ну почему феи не похитили меня, когда я была маленькой? Тогда я жила бы там, а здесь был бы какой-то другой ребенок, подкидыш. И мама могла бы воспитать из него робота. Она только этого и хочет. Ей не нужна дочь, которая думает по-своему, ей нужна нудная копия самой себя. Лучше бы она вместо ребенка завела собаку! Собак легко дрессировать, им нравится, когда их водят на поводке.
Вот если бы была жива бабушка Нелл! Она никогда, никогда не стала бы говорить мне, что пора взрослеть, что нечего фантазировать. Когда она была с нами, все вокруг казалось волшебным. Словно она сама была волшебницей – совсем как Мэран. Иногда, когда Мэран играет на флейте, я так и чувствую, будто бабушка сидит рядом с нами и с печальной мудрой улыбкой слушает музыку. Когда она умерла, мне было всего пять лет, но она часто кажется мне более реальной, чем все мои другие родственники, которые живы до сих пор.
Будь она жива, я жила бы сейчас с ней и все было бы прекрасно!
Господи, как мне ее не хватает!
Анна Баттербери очень волновалась, подъезжая к дому Келледи на МакКеннит-стрит. Она сверила номер дома, висевший на железных воротах, отделяющих тротуар от садовой дорожки, с адресом, который она перед тем, как выйти из дома, поспешно нацарапала на клочке бумаги. Удостоверившись, что все правильно, Анна вышла из машины и направилась к воротам.
Когда она шла к дому, ее каблуки громко стучали по каменным плитам. Увидев на лужайке толстый ковер из опавших листьев, она нахмурилась. Пора бы им поскорее убрать все это. Бригады городских мусорщиков через неделю перестанут вывозить листья, а ведь их надо еще аккуратно сложить в мешки и выставить на обочину. Просто позор, что за таким красивым домом ухаживают кое-как.
Подойдя ко входу, она слегка растерялась, пытаясь найти звонок, потом поняла, что вместо звонка на дверях висит маленький бронзовый молоточек причудливой формы.
Увидев его, Анна испытала странное чувство. Где она уже видела точно такой? Наверно, в одной из книжек Лесли.
Лесли.
При мысли о дочери она быстро взялась за молоток, но дверь растворилась прежде, чем Анна успела постучать. На пороге стояла учительница музыки, у которой занималась Лесли, и изумленно смотрела на нее.
– Миссис Баттербери? – проговорила Мэран, и было ясно, что она удивлена. – Что… вы…
– Лесли, – прервала ее Анна. – Она… она… И замолчала, когда за спиной Мэран разглядела, как выглядит холл. Неясное ощущение какой-то тревоги охватило ее при виде застланного толстым восточным ковром длинного коридора, панелей из темного дерева, старых фотографий и рисунков на стенах. А когда ее взгляд упал на полированную стойку для зонтов, которая сама имела форму полураскрытого зонта, на столик у стены, где сидела чугунная ухмыляющаяся горгулья, лишившаяся насиженного места в желобе на крыше, странное чувство, что все это она когда-то уже видела, растревожило глубины памяти миссис Баттербери, всколыхнув давно забытые впечатления.
Она оперлась о дверной косяк, чтобы устоять в этом потоке нахлынувших на нее воспоминаний. Ей привиделось, что в коридоре стоит свекровь, а вокруг ее головы что-то вроде сияния. Она выглядит старше, чем в ту пору, когда Анна выходила замуж за Питера, гораздо старше, ее окутывает золотистое облако, как на картинах Боттичелли, на губах безмятежная улыбка, рядом с ней стоит Мэран Келледи, и обе они смеются над только им двоим понятной шуткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46