— Он оглушенно покачал головой.
Я сквозь зубы сказал:
— Похоже на бомбу…
Тут он увидел тело.
— Старший! — Он потряс Доминика за плечо, потом в ужасе уставился на измазанные в крови растопыренные пальцы. — Лесь, он…
— Да…
— Но как же… — Он озирался, не в состоянии осмыслить случившееся. — Почему?
— Откуда я знаю — почему.
Он скорчился и застыл, прижав руки к животу. Господи, подумал я, он же сейчас вырубится.
— У тебя шок, — сказал я, — уходи. Нужно выбираться. Тут сейчас опасно — могут начаться пожары.
Тогда, подумал я, весь Пассаж превратится в гигантскую душегубку. Часть выходов и так наверняка завалило, остальные — забиты обезумевшими людьми и мажорами.
— А ты?
Я сдернул со стенда пестрые тряпки.
— Пойду вниз. Наверняка кто-то еще нуждается в помощи. А ты иди… и позвони родителю, пока он там с ума не сошел.
— Нет, — твердо сказал Себастиан, — я побуду тут. С Домиником… Одного нельзя. Не положено. Зачем это, Лесь? Зачем?
Я молча пожал плечами.
Если бы Себастиан не завел тот разговор про Нижний Город, я, пожалуй, не обратил бы внимания. И даже теперь не был уверен, действительно ли в нарядной толпе мелькнула та женщина, с которой я столкнулся в церкви? Сейчас-то она была одета и причесана как преуспевающая горожанка, но ошибиться трудно — она была очень красива. Невероятно красива.
* * *
Домой я добрался только заполночь. Вся одежда была перемазана задубевшей, высохшей кровью — я содрал ее, кинул в бак стиральной машины и в одних трусах уселся перед телевизором с банкой пива в руках — переодеваться сил уже не было. Тут же позвонила Валька, совершенно обезумевшая, — похоже, она пыталась дозвониться последние часа четыре, не меньше, с тех пор, как сообщения о взрыве впервые появились в сводках новостей. Я сказал ей — со мной все в порядке.
— Но где же ты был? — надрывалась она.
Чтобы не слишком пугать ее, я сказал, что был на призывном пункте — нас мобилизовали — всех, у кого начальная медицинская подготовка. Слишком много жертв, скорая не справлялась.
Жертв и впрямь было много.
Включил телевизор: обычно после двенадцати идет какой-нибудь симфонический концерт по первой да унылый сериал по второй, но сейчас — все каналы были забиты новостями, сводки следовали через каждые полчаса. Но толком так ничего нового и не узнал — то ли в действительности ничего не известно, то ли информацию засекретили. С них станется, подумал я, хотя шила в мешке не утаишь — Пассаж все-таки, центр Города, а число жертв перевалило за две сотни — из них, по меньшей мере, половина мажоров, а некоторые останки до сих пор не могут опознать.
После первых выпусков, в которых сквозила растерянность и факты подавались без всяких комментариев, последовали первые официальные заявления — даже на втором канале их читал мажор, а не человек, что само по себе подчеркивало их официальность. Пока никто не взял на себя ответственность за взрыв, сказал он, но устройство было слишком мощным, чтобы считать случившееся в Пассаже делом рук какого-нибудь одного маньяка. Взрывчатку, понятное дело, используют на строительных работах, но о фактах хищения за последнее время ничего не известно, да и речь шла не просто о взрывчатке, а о бомбе с часовым механизмом; взрыв произошел в конце дня, когда Пассаж переполнен, и это отнюдь неслучайно.
Я провалялся в постели дольше обычного, но торчать дома в одиночестве было совсем уж тошно. Позвонил Киму — его не было… Должно быть, ушел по вызовам.
К утру ничего не прояснилось. Разве что сказали, что все выходы из города перекрыты, на мостах и трассах стоят кордоны, а речной вокзал оцеплен. Насколько я понял, — Нижний Город оцепили тоже. Может, им все же что-то известно? Включил приемник: хотел послушать Америку, но ее глушили, как давно уж не глушили.
Дело шло к полудню, когда я все же собрался в институт. Но по пути к остановке меня перехватил Себастиан.
Выглядел он паршиво, даже хуже, чем вчера, хотя тогда казалось, хуже и невозможно.
— Можно тебя на минутку, Лесь?
— На минутку — можно, — устало согласился я. — Ты нормально добрался?
— Чего? — удивился он, потом сообразил. — Это ты про вчера? Нормально…
Он помолчал, потом уныло сказал:
— Ты знаешь, везде патрули.
— Это утешает.
— Мне пришлось… — Он вновь замолк. Да что же такое с парнем… — Мне нужно с тобой поговорить, Лесь. Очень. Очень.
— Мне тоже паршиво — не ты один такой нежный. И вообще — может, хватит с тебя приключений? Сидел бы дома…
Вооруженный постовой на перекрестке уже начал подозрительно поглядывать в нашу сторону. Я взял Себастиана под локоть — он даже не попытался отстраниться — и потащился с ним вниз по улице, по направлению к парку… Себастиан нервно хлопал крыльями, распугивая многочисленных голубей.
— Я слушаю.
Ну что ему надо от меня, в самом деле?
— Не злись так, Лесь, — попросил Себастиан, — пожалуйста…
Асфальт блестел, словно его долго и тщательно отмывали от крови, купы каштанов отражались в нем вниз головой.
— Пошли, а то мусор смотрит.
— Мусор? — удивился Себастиан. — Ах да…
— Сейчас все всех будут подозревать. Так что ты хотел сказать?
Себастиан поглядел на меня своими сплошь черными глазами, которые то и дело подергивались мутной пленкой третьего века.
— Лесь, — Себастиан неловко посмотрел на меня, — это не может быть Адам?
— Это может быть кто угодно… — Я остановился и в свою очередь уставился на него. — Погоди. Почему ты так думаешь?
— Он нас ненавидит.
Я вздохнул.
— Себастиан, вас ведь ненавидят очень многие… но далеко не все из-за этого пойдут на то, чтобы взорвать самый людный в Городе торговый центр. Ну, при чем тут Шевчук, скажи на милость?
— Он… занимается чем-то… нелицензионным… Я видел, как он прятал… какое-то оборудование…
— Какое?
— Не знаю, Лесь. Оно было завернуто — упаковано. Он его у Бучко держал… наверху… потом унес. Он меня… — Себастиан вновь уставился на меня своими глазищами и с трудом произнес: — Я и сам принес ему… он просил… Горелку бунзеновскую… охладитель… Тогда получается, если это он, я тоже виноват. Ты понимаешь?
— Погоди… Он сказал, для чего ему все это?
— Сказал. Что с лекарствами плохо. Поставки урезают. В роддомах сепсис. Что он сам. Пытается.
— Может, оно и так. — Я покачал головой. — Послушай, Себастиан… Ты вообще где учишься?
— На философском, — машинально ответил он, — на первом курсе… только какое…
— Для того, чтобы сделать бомбу, вовсе не нужен охладитель. Нужна взрывчатка. Ты же не доставал ему взрывчатку.
— Нет… но… А он сам — не мог?
Все мы в институте проходили фармакологию. Неорганическую химию, впрочем, тоже проходили.
— Кому теперь верить, Лесь? — безнадежно произнес Себастиан. — Я ведь хотел, как лучше. Хотел помочь — чтобы люди… без ограничений… чтобы их способности раскрылись! Это же несправедливо — только потому, что мы первые…
Да, подумал я, несправедливо… Сначала вытеснили нас с Дальнего Востока, пастбища все перепахали под плантации корнеплодов, рисовые поля осушили, а потом, когда целые племена, оголодавшие, обездоленные, стронулись с места и хлынули в Европу, явились такими спасителями… Спустились с неба на своих аэростатах… Понятно, как их тогда приняли! И помогли отбить нашествие, помогли построить панцирные машины, и зеркала, и катапульты… Неудивительно, что мы им покорились — сами просили, чтобы взяли наши земли под крыло… Тогда, согласно официальной истории, и началась эра воссоединения. К обоюдному процветанию…
— Если я скажу об этом… даже родителю… Он ведь арестует Адама — сразу же арестует. Знаешь, что сейчас в высших сферах творится? А как я Бучко в глаза смотреть буду? Особенно если окажется, что он не виноват — Адам!
— Ты что же, предлагаешь мне выяснить, виноват он или нет? Так я прямо подойду к нему и спрошу: «Адам, скажи мне по старой дружбе — не ты Пассаж взорвал?» А он мне так прямо и ответит…
— Но мне-то уж наверняка не ответит, — возразил Себастиан.
Он порылся в кармане и вытащил пластиковый квадратик.
— Это еще что?
— Это пропуск. В Нижний Город теперь нужен пропуск. Я его на твое имя выписал.
Бланк наверняка спер у родителя, подумал я. Ох, наплачется с ним его родитель, как пить дать, наплачется.
— Ты меня намерен впутать в какую-то очень неприятную историю, Себастиан.
— Пожалуйста, Лесь! Пожалуйста! Иначе — что мне остается?
Да он меня шантажирует, дошло до меня. Не пойду, он донесет на Адама — и на всех остальных тоже.
— Только руки на себя наложить…
— Хорошо, — устало сказал я, — хорошо. И откуда ты только взялся на мою голову!
* * *
Подол и впрямь был оцеплен — ничего серьезного, но взъезд перекрыт шлагбаумом, и у шлагбаума стоят патрульные. Не мажоры, люди — видно, власти все же боялись обострять обстановку, — но все вооружены, все в касках и бронежилетах, при полном параде.
Я предъявил свой пропуск и удостоверение личности. Сказал, что представлял наверху картину из галереи «Човен» и теперь хочу известить владельца, что она пострадала при взрыве.
Меня пропустили. Правда, предварительно обыскали — на предмет оружия, я полагаю.
Бучко, пригорюнившись, сидел за застеленным газетами столом.
— Тебе самогону? — сходу спросил он.
— Лучше вина, если осталось.
— Зачем — осталось? Целая канистра есть. Недавно заправил.
Я отхлебнул теплого вина, оно показалось мне чересчур кислым.
— Слыхал, чего творится? — вздохнул Бучко. — Говорят, постоянные кордоны поставят — теперь так просто не пройдешь… Хотел бы я знать, какие гады…
— Я там был, — сказал я. — Этот твой… ученичок… потащил твой подарок в салон в Пассаже, хотел выставить…
Бучко слегка оживился.
— И что?
— Нет больше того салона…
Он вновь протяжно вздохнул.
— Еще бы немного, и у меня начали их брать, — грустно сказал он, — а, впрочем, хрен с ними… разве они чего понимают. Ладно, будь здоров.
— Тебе того же. — Я поднял стакан.
— Малый хоть цел?
— В шоке…
— Нежные они, — он осуждающе покачал головой, — кишки слабые.
— Брось, не такие уж они нежные. Вон, как нас в свое время скрутили — и по сю пору оправиться не можем… А что до малого — так он там сидел с убитым родственником посреди этой кровищи… Я чего пришел? Худо дело, Игорь… Шум поднялся… Малый сказал, Шевчук у тебя держал что-то… Оборудование какое-то…
— Донести хочет, — спокойно проговорил Бучко.
— Хотел бы — уже донес. Неспокойно ему, понимаешь? Сам-то ты хоть знаешь, что это?
— Так, мелочи это, — буркнул Бучко. — Он лабораторию хотел организовать… фармацевтическую… пока у мажоров допросишься… А я заодно попросил его фильтры мне на змеевик поставить. Он и поставил. А остальное забрал.
— Все равно… Подсудное же дело…
— А мне-то что? Да и потом, Лесь, хотели бы, так давно бы взяли Адама… А ты что, думал, он взрывчатку делает? Нет, он не стал бы. Он же врач, Адась, понимаешь? Он людей жалеет.
— Мажоров-то он не жалеет.
— А чего их жалеть, соколиков? Но Адась никогда не стал бы своих на клочки разносить. Не такой он человек…
Я встал.
— Спасибо, Игорь. Пойду я… Погляжу на эту его… лабораторию…
— Он что, дурак, по-твоему? — удивился Бучко. — А впрочем, может, и дурак. Иди, взгляни. Он на Петра-реформатора десять живет, Адась-то.
С Днепра дул сырой ветер, небо было серым, с розовыми переливами, точно распахнутая створка раковины-жемчужницы. Начал накрапывать мелкий дождик — теплый, совсем летний.
Домики по улице Петра-реформатора были низенькие, большей частью одноэтажные, окна начинались чуть не от земли, но за занавесками вполне можно было различить приличную модную мебель, а порою — и хрустальные люстры, которых не постыдился бы концертный зал среднего размера. Зарабатывали в Нижнем Городе не так уж плохо.
Но к дому номер десять это не относилось. Дверь обшарпана, звонок вырван с мясом. На стене надпись углем «бей мажоров!», поспешно затертая, но все равно различимая. Откуда-то сверху доносилось приглушенное воркование — я задрал голову: на крыше громоздилась шаткая, покосившаяся голубятня.
Шевчука я застал дома.
Он даже не удивился, увидев меня.
— Проходи, — сказал он торопливо, — в кухню проходи. Я сейчас.
Он нырнул в полутемную комнату, потом вновь появился. Рукава у него были закатаны по локоть, рубашка в мокрых пятнах.
— У жены токсикоз, — пояснил он, — второй раз за сегодня откачиваю… А эти сволочи кордоны поставили.
— В скорую звонил?
— Не едут. Не до того им. Больницы там забиты. До хрена раненых, слыхал?
Я сказал:
— Слыхал. Кто это мог сделать, как ты думаешь?
— Есть у меня одна идея, — сказал он равнодушно.
— Какая?
— А поглядим…
— Не так уж сложно такую бомбу собрать, верно, Адам? И ты бы мог…
Он внимательно посмотрел на меня.
— Кто угодно мог бы. При чем тут я?
— Себастиан рассказывал, он тебе что-то притащил по твоей просьбе.
— Мажор этот? — Он покачал головой. — Так, значит, наш борец за равноправие наложил в штаны и тут же побежал каяться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Я сквозь зубы сказал:
— Похоже на бомбу…
Тут он увидел тело.
— Старший! — Он потряс Доминика за плечо, потом в ужасе уставился на измазанные в крови растопыренные пальцы. — Лесь, он…
— Да…
— Но как же… — Он озирался, не в состоянии осмыслить случившееся. — Почему?
— Откуда я знаю — почему.
Он скорчился и застыл, прижав руки к животу. Господи, подумал я, он же сейчас вырубится.
— У тебя шок, — сказал я, — уходи. Нужно выбираться. Тут сейчас опасно — могут начаться пожары.
Тогда, подумал я, весь Пассаж превратится в гигантскую душегубку. Часть выходов и так наверняка завалило, остальные — забиты обезумевшими людьми и мажорами.
— А ты?
Я сдернул со стенда пестрые тряпки.
— Пойду вниз. Наверняка кто-то еще нуждается в помощи. А ты иди… и позвони родителю, пока он там с ума не сошел.
— Нет, — твердо сказал Себастиан, — я побуду тут. С Домиником… Одного нельзя. Не положено. Зачем это, Лесь? Зачем?
Я молча пожал плечами.
Если бы Себастиан не завел тот разговор про Нижний Город, я, пожалуй, не обратил бы внимания. И даже теперь не был уверен, действительно ли в нарядной толпе мелькнула та женщина, с которой я столкнулся в церкви? Сейчас-то она была одета и причесана как преуспевающая горожанка, но ошибиться трудно — она была очень красива. Невероятно красива.
* * *
Домой я добрался только заполночь. Вся одежда была перемазана задубевшей, высохшей кровью — я содрал ее, кинул в бак стиральной машины и в одних трусах уселся перед телевизором с банкой пива в руках — переодеваться сил уже не было. Тут же позвонила Валька, совершенно обезумевшая, — похоже, она пыталась дозвониться последние часа четыре, не меньше, с тех пор, как сообщения о взрыве впервые появились в сводках новостей. Я сказал ей — со мной все в порядке.
— Но где же ты был? — надрывалась она.
Чтобы не слишком пугать ее, я сказал, что был на призывном пункте — нас мобилизовали — всех, у кого начальная медицинская подготовка. Слишком много жертв, скорая не справлялась.
Жертв и впрямь было много.
Включил телевизор: обычно после двенадцати идет какой-нибудь симфонический концерт по первой да унылый сериал по второй, но сейчас — все каналы были забиты новостями, сводки следовали через каждые полчаса. Но толком так ничего нового и не узнал — то ли в действительности ничего не известно, то ли информацию засекретили. С них станется, подумал я, хотя шила в мешке не утаишь — Пассаж все-таки, центр Города, а число жертв перевалило за две сотни — из них, по меньшей мере, половина мажоров, а некоторые останки до сих пор не могут опознать.
После первых выпусков, в которых сквозила растерянность и факты подавались без всяких комментариев, последовали первые официальные заявления — даже на втором канале их читал мажор, а не человек, что само по себе подчеркивало их официальность. Пока никто не взял на себя ответственность за взрыв, сказал он, но устройство было слишком мощным, чтобы считать случившееся в Пассаже делом рук какого-нибудь одного маньяка. Взрывчатку, понятное дело, используют на строительных работах, но о фактах хищения за последнее время ничего не известно, да и речь шла не просто о взрывчатке, а о бомбе с часовым механизмом; взрыв произошел в конце дня, когда Пассаж переполнен, и это отнюдь неслучайно.
Я провалялся в постели дольше обычного, но торчать дома в одиночестве было совсем уж тошно. Позвонил Киму — его не было… Должно быть, ушел по вызовам.
К утру ничего не прояснилось. Разве что сказали, что все выходы из города перекрыты, на мостах и трассах стоят кордоны, а речной вокзал оцеплен. Насколько я понял, — Нижний Город оцепили тоже. Может, им все же что-то известно? Включил приемник: хотел послушать Америку, но ее глушили, как давно уж не глушили.
Дело шло к полудню, когда я все же собрался в институт. Но по пути к остановке меня перехватил Себастиан.
Выглядел он паршиво, даже хуже, чем вчера, хотя тогда казалось, хуже и невозможно.
— Можно тебя на минутку, Лесь?
— На минутку — можно, — устало согласился я. — Ты нормально добрался?
— Чего? — удивился он, потом сообразил. — Это ты про вчера? Нормально…
Он помолчал, потом уныло сказал:
— Ты знаешь, везде патрули.
— Это утешает.
— Мне пришлось… — Он вновь замолк. Да что же такое с парнем… — Мне нужно с тобой поговорить, Лесь. Очень. Очень.
— Мне тоже паршиво — не ты один такой нежный. И вообще — может, хватит с тебя приключений? Сидел бы дома…
Вооруженный постовой на перекрестке уже начал подозрительно поглядывать в нашу сторону. Я взял Себастиана под локоть — он даже не попытался отстраниться — и потащился с ним вниз по улице, по направлению к парку… Себастиан нервно хлопал крыльями, распугивая многочисленных голубей.
— Я слушаю.
Ну что ему надо от меня, в самом деле?
— Не злись так, Лесь, — попросил Себастиан, — пожалуйста…
Асфальт блестел, словно его долго и тщательно отмывали от крови, купы каштанов отражались в нем вниз головой.
— Пошли, а то мусор смотрит.
— Мусор? — удивился Себастиан. — Ах да…
— Сейчас все всех будут подозревать. Так что ты хотел сказать?
Себастиан поглядел на меня своими сплошь черными глазами, которые то и дело подергивались мутной пленкой третьего века.
— Лесь, — Себастиан неловко посмотрел на меня, — это не может быть Адам?
— Это может быть кто угодно… — Я остановился и в свою очередь уставился на него. — Погоди. Почему ты так думаешь?
— Он нас ненавидит.
Я вздохнул.
— Себастиан, вас ведь ненавидят очень многие… но далеко не все из-за этого пойдут на то, чтобы взорвать самый людный в Городе торговый центр. Ну, при чем тут Шевчук, скажи на милость?
— Он… занимается чем-то… нелицензионным… Я видел, как он прятал… какое-то оборудование…
— Какое?
— Не знаю, Лесь. Оно было завернуто — упаковано. Он его у Бучко держал… наверху… потом унес. Он меня… — Себастиан вновь уставился на меня своими глазищами и с трудом произнес: — Я и сам принес ему… он просил… Горелку бунзеновскую… охладитель… Тогда получается, если это он, я тоже виноват. Ты понимаешь?
— Погоди… Он сказал, для чего ему все это?
— Сказал. Что с лекарствами плохо. Поставки урезают. В роддомах сепсис. Что он сам. Пытается.
— Может, оно и так. — Я покачал головой. — Послушай, Себастиан… Ты вообще где учишься?
— На философском, — машинально ответил он, — на первом курсе… только какое…
— Для того, чтобы сделать бомбу, вовсе не нужен охладитель. Нужна взрывчатка. Ты же не доставал ему взрывчатку.
— Нет… но… А он сам — не мог?
Все мы в институте проходили фармакологию. Неорганическую химию, впрочем, тоже проходили.
— Кому теперь верить, Лесь? — безнадежно произнес Себастиан. — Я ведь хотел, как лучше. Хотел помочь — чтобы люди… без ограничений… чтобы их способности раскрылись! Это же несправедливо — только потому, что мы первые…
Да, подумал я, несправедливо… Сначала вытеснили нас с Дальнего Востока, пастбища все перепахали под плантации корнеплодов, рисовые поля осушили, а потом, когда целые племена, оголодавшие, обездоленные, стронулись с места и хлынули в Европу, явились такими спасителями… Спустились с неба на своих аэростатах… Понятно, как их тогда приняли! И помогли отбить нашествие, помогли построить панцирные машины, и зеркала, и катапульты… Неудивительно, что мы им покорились — сами просили, чтобы взяли наши земли под крыло… Тогда, согласно официальной истории, и началась эра воссоединения. К обоюдному процветанию…
— Если я скажу об этом… даже родителю… Он ведь арестует Адама — сразу же арестует. Знаешь, что сейчас в высших сферах творится? А как я Бучко в глаза смотреть буду? Особенно если окажется, что он не виноват — Адам!
— Ты что же, предлагаешь мне выяснить, виноват он или нет? Так я прямо подойду к нему и спрошу: «Адам, скажи мне по старой дружбе — не ты Пассаж взорвал?» А он мне так прямо и ответит…
— Но мне-то уж наверняка не ответит, — возразил Себастиан.
Он порылся в кармане и вытащил пластиковый квадратик.
— Это еще что?
— Это пропуск. В Нижний Город теперь нужен пропуск. Я его на твое имя выписал.
Бланк наверняка спер у родителя, подумал я. Ох, наплачется с ним его родитель, как пить дать, наплачется.
— Ты меня намерен впутать в какую-то очень неприятную историю, Себастиан.
— Пожалуйста, Лесь! Пожалуйста! Иначе — что мне остается?
Да он меня шантажирует, дошло до меня. Не пойду, он донесет на Адама — и на всех остальных тоже.
— Только руки на себя наложить…
— Хорошо, — устало сказал я, — хорошо. И откуда ты только взялся на мою голову!
* * *
Подол и впрямь был оцеплен — ничего серьезного, но взъезд перекрыт шлагбаумом, и у шлагбаума стоят патрульные. Не мажоры, люди — видно, власти все же боялись обострять обстановку, — но все вооружены, все в касках и бронежилетах, при полном параде.
Я предъявил свой пропуск и удостоверение личности. Сказал, что представлял наверху картину из галереи «Човен» и теперь хочу известить владельца, что она пострадала при взрыве.
Меня пропустили. Правда, предварительно обыскали — на предмет оружия, я полагаю.
Бучко, пригорюнившись, сидел за застеленным газетами столом.
— Тебе самогону? — сходу спросил он.
— Лучше вина, если осталось.
— Зачем — осталось? Целая канистра есть. Недавно заправил.
Я отхлебнул теплого вина, оно показалось мне чересчур кислым.
— Слыхал, чего творится? — вздохнул Бучко. — Говорят, постоянные кордоны поставят — теперь так просто не пройдешь… Хотел бы я знать, какие гады…
— Я там был, — сказал я. — Этот твой… ученичок… потащил твой подарок в салон в Пассаже, хотел выставить…
Бучко слегка оживился.
— И что?
— Нет больше того салона…
Он вновь протяжно вздохнул.
— Еще бы немного, и у меня начали их брать, — грустно сказал он, — а, впрочем, хрен с ними… разве они чего понимают. Ладно, будь здоров.
— Тебе того же. — Я поднял стакан.
— Малый хоть цел?
— В шоке…
— Нежные они, — он осуждающе покачал головой, — кишки слабые.
— Брось, не такие уж они нежные. Вон, как нас в свое время скрутили — и по сю пору оправиться не можем… А что до малого — так он там сидел с убитым родственником посреди этой кровищи… Я чего пришел? Худо дело, Игорь… Шум поднялся… Малый сказал, Шевчук у тебя держал что-то… Оборудование какое-то…
— Донести хочет, — спокойно проговорил Бучко.
— Хотел бы — уже донес. Неспокойно ему, понимаешь? Сам-то ты хоть знаешь, что это?
— Так, мелочи это, — буркнул Бучко. — Он лабораторию хотел организовать… фармацевтическую… пока у мажоров допросишься… А я заодно попросил его фильтры мне на змеевик поставить. Он и поставил. А остальное забрал.
— Все равно… Подсудное же дело…
— А мне-то что? Да и потом, Лесь, хотели бы, так давно бы взяли Адама… А ты что, думал, он взрывчатку делает? Нет, он не стал бы. Он же врач, Адась, понимаешь? Он людей жалеет.
— Мажоров-то он не жалеет.
— А чего их жалеть, соколиков? Но Адась никогда не стал бы своих на клочки разносить. Не такой он человек…
Я встал.
— Спасибо, Игорь. Пойду я… Погляжу на эту его… лабораторию…
— Он что, дурак, по-твоему? — удивился Бучко. — А впрочем, может, и дурак. Иди, взгляни. Он на Петра-реформатора десять живет, Адась-то.
С Днепра дул сырой ветер, небо было серым, с розовыми переливами, точно распахнутая створка раковины-жемчужницы. Начал накрапывать мелкий дождик — теплый, совсем летний.
Домики по улице Петра-реформатора были низенькие, большей частью одноэтажные, окна начинались чуть не от земли, но за занавесками вполне можно было различить приличную модную мебель, а порою — и хрустальные люстры, которых не постыдился бы концертный зал среднего размера. Зарабатывали в Нижнем Городе не так уж плохо.
Но к дому номер десять это не относилось. Дверь обшарпана, звонок вырван с мясом. На стене надпись углем «бей мажоров!», поспешно затертая, но все равно различимая. Откуда-то сверху доносилось приглушенное воркование — я задрал голову: на крыше громоздилась шаткая, покосившаяся голубятня.
Шевчука я застал дома.
Он даже не удивился, увидев меня.
— Проходи, — сказал он торопливо, — в кухню проходи. Я сейчас.
Он нырнул в полутемную комнату, потом вновь появился. Рукава у него были закатаны по локоть, рубашка в мокрых пятнах.
— У жены токсикоз, — пояснил он, — второй раз за сегодня откачиваю… А эти сволочи кордоны поставили.
— В скорую звонил?
— Не едут. Не до того им. Больницы там забиты. До хрена раненых, слыхал?
Я сказал:
— Слыхал. Кто это мог сделать, как ты думаешь?
— Есть у меня одна идея, — сказал он равнодушно.
— Какая?
— А поглядим…
— Не так уж сложно такую бомбу собрать, верно, Адам? И ты бы мог…
Он внимательно посмотрел на меня.
— Кто угодно мог бы. При чем тут я?
— Себастиан рассказывал, он тебе что-то притащил по твоей просьбе.
— Мажор этот? — Он покачал головой. — Так, значит, наш борец за равноправие наложил в штаны и тут же побежал каяться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14