— Да, — сухо сказал я, — двадцать пять процентов. Соответственно квоте.
— А сколько бы вы хотели? — поинтересовался священник. — Пятьдесят? Или сто?
Тут только я сообразил, что батюшка вполне может быть человеком государственным — ходили слухи, что ты просто не можешь получить приход, если не ладишь с властями. Вода камень точит — святой отец донесет, выплывет на свет Божий наше с Кимом общее дело, то да се… тогда мне будет одна дорога — прямиком в Нижний Город, считать палочку Коха в отстойниках. Валька меня убьет.
Я сменил тему.
— Где тут станция очистки, отец, не знаете?
— А у доков, — ответил священник. — Выйдете на Андреевский спуск, до конца, а там вниз и направо. Только сейчас там никого нет, наверное…
— Да мне только спросить. Дежурный-то наверняка есть.
Я поблагодарил и направился к выходу. Какая-то женщина чуть не столкнулась со мной в дверях — в смутном пламени свечей ее фигура казалась нереальной, словно сошедшей с настенной росписи… Задев меня горячим плечом, она прошла в глубь церкви, и я, обернувшись, успел увидеть, как она торопливо опустилась на колени у алтаря…
За то время, что я был в церкви, снаружи кое-что изменилось — Подол, одно слово… В скверике раздавались возбужденные голоса — кто-то явно кого-то бил. Я уже хотел было обойти свалку стороной, — подростки со своим территориальным инстинктом хуже разъяренных павианов — вечно лупят кого-то, кто забрел не на свою территорию, или борются за переделы границ участка, но потом сообразил, что бьют-то мажора.
Обычно у них хватает ума сюда не забредать — разве что с официальными визитами, при охране и телевизионщиках/ Мажор отбивался как мог, но, во-первых, противники превосходили его числом, во-вторых, ему мешали крылья. Крылья у них рудиментарные — с места поднять не могут, только поддерживают в воздухе, но сейчас инстинкт взял верх над здравым смыслом — мажор яростно хлопал своими придатками, точно перепуганная птица, но только подпрыгивал на месте.
Какой— то малый отошел в сторону и поднял с земли обрезок железной трубы -я понял, что дело зашло далеко, и преградил ему путь.
— Ты чего, мужик? — спросил парень почти дружелюбно. — Давай, вали отсюда.
— Оставьте его, ребята, — сказал я, стараясь говорить как можно более нейтральным тоном, — хлопот ведь не оберешься.
— Ты что, их шестерка, да? — Парень распознал во мне чужака, и голос его стал жестче. — Сверху, что ли, свалился?
Он замахнулся обрезком трубы — я еле успел уклониться.
— Бей его, ребята! — крикнул он. — Тут еще один!
Четыре бледных пятна обернулись в мою сторону, мажор воспользовался моментом и вырвался из живого кольца. По-прежнему отчаянно хлопая крыльями, он отбежал в сторону, споткнулся о какую-то колдобину и упал, но, падая, извлек из-за пазухи медальон, висевший на длинном шнуре. Уже когда он поднес его к губам, я сообразил, что это самый заурядный милицейский свисток. Раздалась душераздирающая трель, подростки на миг застыли, потом, сориентировавшись, вновь бросились к своей жертве, и в этот момент внизу на спуске на звук свистка откликнулась сирена патрульной машины.
— Бежим, — крикнул кто-то, у кого реакция была получше, и стая вмиг прыснула в разные стороны.
Я помог мажору подняться с земли.
— Спасибо, — приглушенно ответил тот.
По их меркам он был совсем молод — крылья еще не успели приобрести характерный сизый отлив. Церемониться с сумасбродным юнцом было нечего, и я сказал:
— Какого черта ты тут делаешь? Жизнь надоела?
— Это, — сокрушенно ответил мажор, утирая разбитую губу, — недоразумение. Я им ничего не сделал. Просто шел по улице.
— Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что вашему брату сюда и днем заходить опасно.
Патрульный автомобиль приближался — он никак не мог развернуться на узких улочках и остановился метрах в двухстах; патрульные высыпали из машины и живописно окружили нас — точь-в-точь как в последнем эпизоде последнего сериала: колени согнуты, оружие наизготовку, стволы обращены в нашу сторону. Вернее, в мою.
— Подними руки и отойди на пять шагов, — скомандовал старший.
Я спорить не стал — заложил руки за голову и сделал шаг в сторону.
— Обыщи его, Митяй, — велел сержант.
Только тут мажор вмешался — до сих пор он, видимо, занимался тем, что приходил в себя. Они все немножко заторможенные — с нашей точки зрения.
— Оставьте его, это со мной, — поспешно сказал он.
Волшебная фраза.
— Тогда какого черта? — недовольно рявкнул старший.
Я решил, что пора бы уже и мне замолвить за себя словечко.
— Была уличная драка, — пояснил я, — на нас напали.
— Подростки, — пояснил сержанту Митяй, — я видел, как один бежал… Это местная банда — как-то так они себя называют, «Белые акулы», что ли. Это они после матча… возбуждены немножко… Киев-то Москве продул.
— Так матч неделю назад был, — заметил сержант.
— Вот я и говорю, — согласился Митяй. — Давайте-ка, уважаемые, мы вас подбросим наверх — от греха подальше.
Это было разумное предложение, и я уже открыл рот, чтобы согласиться, но мой напарник неожиданно произнес:
— Спасибо, мы сами…
Я закрыл рот.
— Ну, — сухо сказал сержант, — как хотите…
В его тоне явственно читалась неприязнь — он и сам, должно быть, терпеть не мог мажоров, — особенно тех, которые суются куда не следует, а потом отвлекают честных людей от их прямых обязанностей.
Он забрался в автомобиль и хлопнул дверью.
Я сказал:
— Ну и глупо.
— Мне тут надо… — сказал мажор неуверенно, — зайти в одно место.
— Вы выбрали неудачное время, — заметил я. Место он тоже явно выбрал неудачное, но этого я говорить не стал.
— Я же на такси подъехал, — тоскливо сказал мажор. — За углом остановил… подумал, неудобно. Кто ж знал, что обезьянки…
Я сухо сказал:
— Тебе, похоже, мало врезали.
— Ох, — виновато ответил он, — простите. Я не хотел. Так вырвалось.
— Ясно, — ответил я, — я понял.
— Нет… я, правда… меня зовут Себастиан…
Я подумал…
— Ладно, — сказал я, — проехали. Пьер-Олесь Воропаев, сотрудник Технологического центра.
— Так вы тоже? — обрадовался он.
Я спросил:
— Что — тоже?
Тут уж он явно растерялся. Потом пояснил:
— Я думал, вы в «Човен» идете. Вон в ту галерею.
Я вспомнил, что проходил мимо — дверь под нависающим козырьком, стенка размалевана причудливыми узорами… Галерея находилась за углом, но даже отсюда было видно, что одинокое окошко все еще отбрасывает на булыжник мостовой пятно теплого света.
— Чего мне там делать?
— Наверное, ничего, — вздохнул мажор. — Тогда… не проводите меня? В порядке одолжения?
Ребятишки вполне могли разбежаться не очень далеко, подумалось мне.
Я вздохнул.
— Ладно. Только учти, если там есть телефон, ты вызовешь такси. При мне. К подъезду.
Он покорно ответил:
— Договорились.
Двери в галерею были заперты, но сверху свисал шнурок — видимо, от эдакого богемного колокольчика. Я подергал, и, действительно, где-то в глубине двухэтажного домика раздался мелодичный звон. Я прислонился к сыроватой штукатурке, с которой на меня таращились совершенно нечеловеческие рожи, и стал ждать. Мажор тоже топтался на крыльце, стараясь держаться от меня на расстоянии. Брезгует… И какого черта они все время лезут в наши дела, если испытывают к нам почти непреодолимое физическое отвращение, — вот что интересно… Тут он увидел, что я за ним наблюдаю, и слегка придвинулся — видно, неловко стало. Вид у него при этом был несколько напряженный. Господи, подумал я, мало мне Кима с его котом, так еще и этот на мою голову…
Себастиан ни с того, ни с сего сказал:
— А я брал уроки живописи. У Горбунова.
Я так и подумал, что малый с претензией. Но из вежливости спросил:
— И как?
— Он сказал, у меня верный глаз, — уныло ответил Себастиан.
— И твердая рука?
Он вздохнул.
— Да, он так и сказал.
В последнее время их молодежь просто помешалась на этой чертовой политкорректности — знай, твердят то «вы ничем не хуже нас», то «мы ничем не хуже вас» и рвутся в области, к которым у них сроду никаких способностей не было — вроде той же живописи. Видел я такую мазню — похоже на заключенную в рамочку иллюстрацию из учебника по начертательной геометрии.
В коридоре раздались шаги.
Себастиан сказал:
— Колер мне не дается.
Даже это, подумал я, не причина, чтобы по темноте посещать галерею в Нижнем Городе. Может, он за дурью сюда таскается? А вся эта живопись так, для отвода глаз? Да нет, не похоже… Парень, вроде, приличный…
Но на всякий случай я спросил:
— Знаешь такого Шевчука?
— Адама? — обрадовался он. — А как же! Он заходит сюда… иногда… Такой человек… А вы откуда его знаете?
— Так, учились вместе…
Дверь приоткрылась — если мужик, который осторожно выглянул в щелку, и был владельцем галереи, то для художника он выглядел слишком нормальным, — не то, что этот придворный шут Горбунов. Из чего я заключил, что он, скорее всего, и впрямь неплохой живописец.
Он поглядел на томящегося на пороге Себастиана и открыл дверь пошире.
— Проходи, малый, — сказал он, — все уже ждут. А это кто?
Мажор явно был ему знаком, а вот на меня он косился с подозрением.
— Это со мной, — повторил Себастиан волшебную фразу.
— Бучко, — сказал художник, — Игорь Бучко. Я вроде как хозяин этого борделя. А вы кто?
Я представился.
— Сотрудник Технологического Центра, — дополнил Себастиан.
— Да ну? — равнодушно произнес Бучко. — Ну, проходите…
Нижний этаж, в сущности представлявший один выставочный зал, тонул в полутьме. Полотна на стенах слабо мерцали пурпуром, золотом и глубокой синевой. Я остановился, приглядываясь.
— Вон та — моя, — сказал Бучко, — слева, внизу.
На полумесяце сидел мажор и болтал ногой. Перекрещенные крылья отбрасывали на очень условное лицо серебристый отблеск. Я сказал:
— Я бы повесил такую у себя дома.
— Это не критерий, — почему-то вдруг обиделся Себастиан.
— Напротив, — возразил Бучко, — это, пожалуй, единственный критерий.
Лестница была крутой и такой узкой, что Себастиану пришлось поднять крылья над головой, чтобы не цепляться за перила.
Бучко шел последним. Я обернулся и тихонько спросил:
— Зачем он вам?
— Как же без них, парень, — неопределенно ответил Бучко, — как же без них?
Я пожал плечами.
— Мажоры — они как бабы, — тем временем продолжал тот, — с ними нельзя и без них нельзя. Верно?
— Насчет баб, верно, — согласился я.
Дверь в комнату на втором этаже — это ее окно светилось — была открыта, оттуда доносились приглушенные голоса.
Обычное сборище: все сгрудились у стола, накрытого с безалаберным размахом, типичным для сугубо мужской компании, — красное вино разлито по граненым стаканам явно из стоящей на почетном месте пластиковой канистры, горы зелени, щедрые ломти брынзы и круги кровяной домашней колбасы — кто-то, завидев Себастиана, поспешно прикрыл ее газетой.
— Уж очень он нежный, — пояснил за моей спиной Бучко.
Я понял, что хочу есть.
— Кого это ты привел, приятель? — спросил кто-то, обращаясь не то к Бучко, не то к Себастиану.
Ответил Бучко.
— Из Верхнего Города. С Себастианом он.
— Милости просим, Лесь, — сказал человек, скрытый канистрой, и я понял, что это Шевчук.

* * *
Я сел за стол — рядом с каким-то мрачным, худощавым типом. Бучко за моей спиной тихонько сказал:
— Поэт-авангардист.
А Шевчук добавил в полный голос:
— На мясокомбинате работает. На разделке туш…
Печальна участь непризнанного поэта. Забавно — мажоры на каждом углу вопят, что поощряют искусство — и впрямь ведь, поощряют. Беда в том, что они консервативны до ужаса… Им нравится, чтобы понятно было… складно… и, желательно, с моралью.
— Доходили до меня слухи, — тем временем говорил Шевчук, — доходили. Ты, вроде, неплохо устроился — там, наверху.
— Терпимо, — ответил я, — ничего особенного.
— Научник?
— Да.
— А я, вот видишь, — Шевчук покрутил головой, — на станции очистки. И еще в поликлинике местной… подрабатываю.
— Угощайся, — Бучко явно был тут за хозяина. — Тут все базарное. Вина налить?
— Валяй.
Черт бы побрал Кима с его котом. Я чувствовал себя полным идиотом. Но, на всякий случай, сказал:
— У тебя ж изо всех нас самая светлая голова была…
— Индекс толерантности, — угрюмо ответил Шевчук, — их штуки… так оно и пошло. Ты-то всегда был соглашателем…
— Брось. — Под его мрачным взглядом я чувствовал себя неловко. А поэт-мясоруб покосился в мою сторону и презрительно хмыкнул. — У тебя выходит, что девяносто процентов человеческой популяции — коллаборационисты. Если тебе уж так не нравятся мажоры…
— Я ничего не имею против мажоров. — Шевчук ткнул пальцем в сторону Себастиана. — Вот он — мажор. Мне другое не нравится. Кто дал им право…
Пошло— поехало…
Я давно уже не имел дела с людьми с низким ИТ, отвык как-то. Если верить пропаганде — кто ж ей, правда, верит? — у них с головой не все в порядке. Асоциальные типы, ригидная психика, сверхценные идеи, то-се… Сначала их даже пытались лечить, но американцы шум подняли, кое-что просочилось в прессу, пришлось прекратить эту практику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14