Говорят, кое-кто из мажорской верхушки тоже был против… Я и сам, помню, возмущался. Но из-за чего тогда Шевчука опустили… какая-то темная была история.
Я отпил вина — кисловатое… явно домашнего изготовления.
— Какое там право, Адась? Исторически так сложилось…
— Сложилось… Подавили они нас, с самого начала подавили. Теперь несут эту бодягу, что, мол, человечество к технике неспособно, обезьяны, недавно с деревьев слезли… Да не прижми они нас тогда, мы бы…
Я подумал про Кима и Наше Общее Дело. А вслух сказал:
— Сослагательное наклонение — штука коварная, Адам… Что было бы, если…
— Америка… — Шевчук подлил в стакан. — Вон, вместо процентовки у них квота согласно численности… не лицензированные исследования… и сразу — какой технологический скачок… а мы плетемся в хвосте… да еще немного, они нас так обгонят… Нет у людей традиций научного поиска? Чушь! Консерватизм это, а не традиции.
В чем— то он, Адам, прав… Древний вид, очень древний… Да еще обоеполый… то есть, и с биологической точки зрения консервативный… надо же, такой каприз эволюции…
— Может быть, вскоре… — вдруг со значением произнес Себастиан.
— Что — вскоре?
— У нас тоже есть прогрессивные политики…
— Аскольд, — проговорил Шевчук с отвращением.
— Хотя бы… Слышали его выступление?
— Да чушь все это… — Шевчук покачал головой. — Он просто под себя подгрести все хочет, твой Аскольд…
— Нет! — так и взвился Себастиан. — Он полагает… слишком много злоупотреблений на местах… Людям надо дать свободу. Самоуправление.
— Ну-ну, — неопределенно проговорил Шевчук.
Бучко сказал:
— А что, нам бы развернуться… Вон, американцы молодцы какие! У них авангардисты в Национальном музее висят… А у нас…
— На столбах, — пылко подсказал поэт-мясоруб.
— Ну, — Бучко печально покачал головой, — это ты загнул… Они же жалостливые, мажоры… Вон, Ляшенко и то жалеют. Все спорят — вводить смертную казнь, не вводить…
— Брось! — напирал поэт. — Жалостливые! Кому она нужна, эта их жалость? Вон, этот писатель американский… ну, с Миссисипи… как сказал? «Человек — это звучит гордо!» А мы тут… Ты что, плохой художник? А почему не наверху? Почему не пробился? Нормальный, благонадежный человек — какой там у тебя ИТ? Семьдесят пять! — а картины комиссия завернула: мазня, беспредметная живопись, реализма нет… Они же тупые, мажоры, — понимают только то, что словами пересказать можно…
— Вовсе нет, — не выдержал Себастиан. — Я же понимаю.
— Да что ты там понимаешь, — презрительно сказал Шевчук. — Поднахватался по верхам… Художника из себя строишь… мэтра… Вы паразитируете на нашей культуре — все вы.
— Я? — Он аж задохнулся. — Я паразитирую?
— Да ладно тебе, — примирительно вмешался Бучко. — Оставь ты парня в покое.
Но Шевчука уже было трудно остановить.
— В демократию играешь. Острых ощущений захотелось… А ты поживи тут, в Нижнем Городе, походи по улицам.
— Уж походил. — Себастиан машинально потрогал разбитую губу.
— Нищета… грязь… — гнул свое Шевчук. — Крысы…
— Господи, Адам, — удивился я, — так тут же именно люди всем и заправляют… На что ты жалуешься?
— Когда людей ставят в такие условия, — зловеще сказал Шевчук, — ничего хорошего ждать не приходится. Почему я за каждую таблетку антибиотика отчитываться должен? Почему, чтобы пенициллин колоть, я должен мажора вызывать? А если, пока заявка до верха дойдет, больной умрет?
— Так я же… — растерянно сказал Себастиан.
— Что — ты же? — холодно спросил Шевчук, глядя ему в глаза.
Наступило неловкое молчание. Бучко игриво произнес, явно желая разрядить обстановку:
— А ты лучше куб перегонный принеси. Змеевик хотя бы.
— Брось, — вмешался Шевчук, — зачем тебе еще один? У тебя ж в кладовке…
— Так, — неопределенно ответил Бучко, — на всякий случай. Да, кстати, насчет самогона…
Он нырнул в кладовку и вышел оттуда с мутной бутылью. Горлышко бутыли было заткнуто свернутой из газеты пробкой. Похоже, дело шло к большой пьянке. Может, Шевчук и станет попокладистей после принятого, а, может, и нет…
— Адась, можно тебя на минутку?
Он неохотно встал из-за стола.
— Ну, чего тебе?
— Выйдем…
Мы вышли в крохотный тамбур. Шевчук настороженно глядел на меня исподлобья. Да он же сейчас решит, что я тоже провокатор! — осенило меня. Придурок он, этот Ким. Надо же, кот чихает…
— Ну? — хмуро сказал Шевчук.
— Адась… не в службу, а в дружбу… Тут вчера тебя один малый искал… может, у тебя случайно… пара-другая граммов…
— А, — холодно сказал Шевчук, — этот… А теперь он, значит, тебя послал… Что, наверху уже антибиотиков нет?
— Да ему не для себя… Кот у него, понимаешь…
— Кот… — фыркнул Шевчук. — Я ему сказал — у нас тут этих кошек… пусть ловит любую паршивую тварь, она ему еще спасибо скажет. Зажрались вы там, наверху. С жиру беситесь.
— Какое там — с жиру, Адась, он же лимитчик. Электрик по разнарядке. У него никого и нет, кроме кота этого…
— Тебе-то что до него? Дружок, что ли?
— Мы тут с ним одно дело задумали… Считает он здорово…
У Шевчука появился какой-то проблеск интереса в глазах.
— Надо же… всегда ты был таким… добропорядочным.
— Я и сейчас добропорядочный. Такую штуку, как мы с ним, в Америке группа Шапиро вполне легально разрабатывает, я слышал…
— Что нам та Америка, — неопределенно проговорил Шевчук. — А чего этот твой электрик на черный рынок не пошел? Вон, в доках толкачей полно…
— Боится он, Адась. Мало что — отраву какую подсунут, так его самого заметут. А он же и так… на птичьих правах…
Шевчук помялся.
— Есть у меня пара граммов… на случай держал… но…
— Да я, сколько попросишь…
Он заломил такую цену, что у меня глаза на лоб полезли, но я молча отсчитал купюры.
— Кот… — бормотал Шевчук, пряча деньги в карман, — одурели, суки… у нас тут детям не хватает, я в районке за каждую ампулу… Погоди здесь…
Он развернулся и пошел по лестнице вниз. То ли и впрямь прятал свои запасы где-то поблизости — подставит он этого Бучко когда-нибудь, ох, подставит! — то ли просто не хотел, чтобы я видел, что он таскает антибиотик с собой. Я стоял, прислонившись к стенке, из комнаты доносились возбужденные голоса. Самоуправление… равные права!… Текущая политика… До утра ведь не успокоятся…
Шевчук вернулся, не глядя сунул мне в руку крохотный пакетик.
— Держи.
Я молча спрятал пакет во внутренний карман пиджака. Лучше убраться отсюда, пока все тихо. Когда вернулся в комнату, Бучко разливал самогон по стаканам.
— Присоединяйся, — широким жестом пригласил он.
— Нет, ребята, я, пожалуй, пойду.
— Ты чего? — удивился Бучко. — Мы ж только начали.
Покосился на Себастиана — тот, похоже, уходить не собирался, — лестно ему…
— Да ты не беспокойся, малый свой, он не заложит, — неправильно истолковал мой взгляд Бучко, — подумаешь, указ они ввели… да кто его выполнять будет, этот указ? Как гнали, так и будем гнать.
— Мне-то что?
— Ну так выпей…
— Тебе налить, Себастиан? — спросил Шевчук.
— Брось, — вмешался я, — ты что, отравить его хочешь? Ему ведь мало надо — сам знаешь, какой у них обмен… Хватит, Себастиан. Пошли отсюда.
— А ты что — его опекаешь? — неприятно прищурился Шевчук.
Я пожал плечами.
— Нет, правда, Лесь, — уперся этот придурок, — я и сам могу…
— Приятно было познакомиться, ребята, — сказал я, — я пошел… Вызывай такси, Себастиан.
— Я, может, тут еще побуду, — запротестовал тот. Им овладело чувство товарищества — точь-в-точь мальчик, впервые попавший в мужскую компанию.
— Ты мне обещал.
— Верно, Лесь, или как тебя, — неожиданно поддержал Бучко, — если уж уходишь, так и малого забери. Куда я его потом? Мне неприятности не нужны.
Себастиан неохотно стал накручивать диск телефона.
— Сейчас приедут, — сказал он.
Мы стали спускаться по лестнице. Бучко, кряхтя, брел за нами.
— Чья галерея? — бормотал он на ходу. — Моя галерея. У кого неприятности будут — у меня…
— До встречи, Лесь, — сказал за спиной Шевчук.
А Себастиан обернулся и торжественно проговорил:
— До встречи, товарищи!
Лучше бы они не боролись за него, за это равноправие… уж больно фальшиво у них получается… Порой понимаю Шевчука.
— Брось, малый. Какие мы тебе товарищи?
— Да что ты, Лесь, — удивился Себастиан, — обиделся? Ничего, что я на «ты», ладно?
— На что мне обижаться? Нравится в демократию играть, на здоровье.
— Это не игрушки, — возразил тот патетически.
— Чистый придурок, — пробормотал за спиной Бучко.
Мне стоило больших усилий заставить себя подумать, что мы оба несправедливы к Себастиану. Мажор вовсе не так уж глуп — вон, милицейский свисток с собой прихватил, знал, куда шел… Просто он вошел в тот возраст, когда кажется, что мир нуждается в твоем подвиге… У людей-то эта стадия быстро проходит… но мажоры созревают медленней… и вообще склонны к идеализму.
— Правда, он хороший художник? — неожиданно поменял тему Себастиан. — Не понимаю, почему его комиссия завалила…
Бучко неопределенно отозвался:
— Так у них свои игры… Кто меня валил? Горбунов же твой и валил! Ему что, конкурент нужен, халтурщику этому?
— Я бы купил у вас картину, — похоже, Себастианом завладела очередная мономания, — вон ту… С луной…
Бучко задумался. Я невооруженным глазом видел, как он мучается.
— Ладно, — наконец сказал он, — бери так. Чего уж там…
Себастиан застеснялся.
— Неудобно.
— Да ладно, — проговорил Бучко уже со стремянки, — вроде, общее дело делаем. А ты мне диски принеси. Может, вышло что? Из американцев?
— Гиллеспи есть новый, — сказал Себастиан, — родитель недавно получил. Я принесу, он все равно джаз терпеть не может. Говорит, это вообще не музыка…
Понятное дело, подумал я, родитель — консерватор и ретроград… Господи, повсюду одно и то же!
Себастиан наконец вышел на крыльцо, прижимая к груди завернутую в газету картину. Бучко следовал за ним.
— Хороший малый, — пояснил он мне. — Придурковатый, но хороший. Зря Адам так с ним… Ты давно его знаешь?
— Себастиана? Нет, сегодня только познакомились.
— Я про Адама.
— Учились мы вместе. В Институте. Он у нас чуть ли не самым перспективным числился. Потом у него неприятности начались.
— Он всегда был такой?
— Мы тогда все были такие… непримиримые… потом у многих это прошло.
— Радикалы, мать их так, — Бучко вздохнул. — А по мне, что эти, что наши кровопийцы из худсовета… один хрен…
— Бюрократия, — сказал Себастиан, — есть естественное следствие репрессивной политики.
— Тебе лучше знать, малый.
Такси подъехало к крыльцу. Я нетерпеливо подтолкнул Себастиана — как бы опять чего не вышло: он явно был из тех, кто обладает потрясающей способностью встревать в неприятности.
— Куда? — спросил шофер.
— На Шевченко. Впрочем… тебе куда, Себастиан?
— Сначала вас, — уперся тот, — я потом скажу…
— Это вам дорого обойдется, по ночному-то тарифу, — заметил шофер.
— Я заплачу, — торопливо вступился Себастиан.
Машина с натугой поползла вверх по улице. Модель была из последних, но вид у нее уже был несколько потрепанный, стекла немыты — фонари расплывались за ними мутным ореолом. На передней панели красовалась ярко-желтая карточка лицензии. Вдоль перил моста, очерчивая его контуры, тянулась цепочка огней, на бакенах вдоль фарватера горели рубиновые фонарики, свет плыл по черной воде.
— Красиво-то как, — проговорил мажор.
— Угу…
— Почему он думает — я в этом ничего не понимаю?
Я понял, что он имеет в виду Шевчука.
— За что он нас так ненавидит, Лесь?
— Не знаю, — сказал я, — так уж он устроен. Не обращай внимания, и дело с концом. Зачем ты вообще с ним путаешься?
— Я к Бучко хожу. Он мне уроки живописи давал. Говорит, Горбунов только испортил мне руку. А они там собираются. Я подумал… Они ведь где-то правы, Лесь, разве нет?
— Может быть… по-своему.
— Говорят, он гений…
— Кто — Бучко?
Все они гении, мать их. Непризнанные, но гении.
— Да нет же, — терпеливо пояснил Себастиан, — Шевчук. Он у себя на станции… такую, знаешь, лабораторию развернул — в Верхнем Городе такой нет. Вот только… почему он говорит, Адам, что мы своровали вашу культуру… как… — он помялся, потом с трудом выговорил, — как обезьяны.
Я тоже вздохнул. С тем, что его сородичи — кровопийцы и эксплуататоры, он, похоже, готов был согласиться. А культуру воровать ему, дурню, уже западло.
— Он не так уж и не прав, знаешь ли. Скорее всего, вы и вправду переняли человеческую культуру — везде, где появлялись. Победители всегда присваивают культуру побежденных.
— Это… обидно, — заметил Себастиан.
— Почему? Это — универсальный механизм… против него не попрешь.
— Получается, если бы не вы, мы тоже смогли бы…
— Это система взаимных ограничителей, Себастиан. Мы не дали вам развить свою культуру точно так же, как вы помешали нам развить свою технологию. Уж не такие мы неспособные к технике, как вам это кажется… Обошлись бы и без постоянного контроля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14