М-да.
…Интересно все-таки, зачем телеге пятое колесо? Притча какая-нибудь национальная?
От этой мысли Сигизмунд плавно перешел к раздумьям насчет неопознанной девкиной национальности, а затем — естественным ходом — к Вике. Вдруг и вправду накопает что-нибудь? Только дадут ли эти поиски хоть какой-то результат?

* * *
В разгар этой скорбно-бессмысленной суеты неожиданно и бесславно почила крыса Касильда. Утром выбралась из домика вялая, вид имела опухший, как с перепою. Прутья грызла без прежней ярости. Больше сидела в неподвижности, тускло щурилась.
Захваченный водоворотом дня, Сигизмунд нечасто подходил к клетке, хотя нет-нет да начинало свербеть в душе: а ведь болеет крыска-то. Витаминов ей каких-то насыпал.
К ночи крыска околела. Так и застыла в благообразной позе — с подвернутым хвостом и уткнувшейся в лапки остренькой мордочкой.
Превозмогая себя, Сигизмунд вытряхнул ее из клетки вместе с обрывками газет, катышками помета и засохшими хлебными крошками. Посмертное благообразие крыски нарушилось; теперь она лежала на боку, растопырив лапки. Сигизмунд смотрел на нее со странным покаянным чувством. Виноватым себя чувствовал. Размышления шли созвучные моменту — о бессмертии души. Вот не было у Касильды бессмертной души. Околело маленькое беленькое тельце — и все…
Затем, решительно прекратив давить из себя слезу, упихал крыску вместе с газетами в полиэтиленовый пакет и снес на помойку.
Вот и кончилась яростная крыска Касильда. Опустела клетка…

* * *
Вика явилась назавтра. Сигизмунд встретил ее во дворе — как раз вышел прогулять кобеля.
— А я из Публички иду, — сообщила Вика. — Ужасно есть хочется. После Публички всегда разбирает просто волчий голод.
— У меня есть макароны, — сказал Сигизмунд. — Могу угостить.
Он понимал, что без новостей Вика бы к нему не пришла. Не тот она человек, чтобы запросто захаживать. Что-то она уже накопала…
— Узнали что-нибудь?
— О языке? Да, “что-нибудь” узнала…
— Норвежский? — спросил он жадно.
Вика чуть усмехнулась.
— Норвежский я бы и так узнала. Для этого мне в Публичку ходить не надо… — Вика помолчала, глядя, как кобель нарезает круги по двору. — Вы не могли бы мне рассказать, как вы с ней познакомились?
— С кем? С Лантхильдой?
Вика уставилась на него.
— Как, вы говорите, ее зовут?
— Лант-хиль-да.
— А по отчеству?
— Владимировна, — сказал Сигизмунд.
— Вы уверены, что именно “Владимировна”?
— Ну, может быть, не совсем…
— А точно не помните? Она так себя и называла — “Владимировна”?
— Нет, это я… Она русским не владела. А познакомились… — Сигизмунд показал на свой гараж. — Вон, видите гараж?
— Неужели за гаражами? Мы в пятом классе за гаражами целовались…
— Где, в Рейкьявике?
— В пятом классе, — сказала Вика. Сигизмунд вдруг обнаружил, что холодная аськина сестрица также не лишена ядовитенького юморка. Видать, семейное.
— Она залезла ко мне в гараж, — сказал Сигизмунд. — Замерзла, должно быть. Грелась.
— А у вас что, гараж не закрывается?
— Замок был сломан. Нет, это я его сломал. Ключ потерял…
— А, — неопределенно сказала Вика. И настойчиво переспросила: — Так как ее отца звали?
Сигизмунд поморщился, вспоминая.
— Патлатый такой… с бородой…
— Имя не помните?
Вот ведь настырная да последовательная.
— Валамир.
Она вскинулась, будто на змею наступила.
— Валамир?
— Ну, Владимир, Валамир, какая разница…
Сигизмунд бросил окурок и сказал:
— Пойдемте в дом. Я накормлю вас макаронами. У меня даже кетчуп есть.
— А масло есть?
— Есть.
— Тогда пойдемте.
Кобель, бдительно следивший за хозяином, метнулся к парадной, едва только Сигизмунд открыл дверь. Первым взбежал по лестнице.
Откушав макарон, академическая сестрица извлекла из сумки блокнотик. Вопреки аськиным подозрениям, никаких стишков там не было. Столбики иностранных слов и закорючки транскрипции.
Вика поглядела на свои записи, помолчала. Потом вдруг посмотрела Сигизмунду прямо в глаза.
— Сигизмунд, вы меня, конечно, простите за неделикатность… Вы уверены, что вас никто не разыгрывал?
— ЧТО?
— Дело в том, что… В общем, я проанализировала материалы, которые вы мне дали… Странная картина, конечно, получается… Der ethymologische Worterbuch der germanischen Sprachen…
— Простите?
— “Этимологический словарь германских языков”, издание 1919 года, весьма подробный труд. И очень ценный.
— Ну и?
— Переданный вами лексический материал более всего коррелирует с готским языком.
Она выдержала эффектную паузу. Сигизмунд не знал, как ему реагировать на это заявление. Он видел только, что Вика явно ждет какой-то реакции.
Наконец Сигизмунд сказал:
— То есть, вы хотите сказать, что она разговаривала на готском языке?
— Да.
И снова выжидательная пауза.
— А что в этом такого странного?
— Видите ли, Сигизмунд… Дело в том, что готский язык… Это мертвый язык. На нем уже тысячу лет как никто не разговаривает. А может быть, и больше. Вроде шумерского или моего древнеисландского.
— А разве готы… Я думал, готический шрифт… — начал Сигизмунд и тут же умолк под гнетом собственной непросвещенности.
— Это был германский народ. В пятом-шестом веках он достиг своего наивысшего расцвета.
— А потом? — жадно спросил Сигизмунд.
— А потом вымер. Точнее, растворился.
— Может быть, где-нибудь остались… На хуторах… В тайге…
Сигизмунд выдвинул версию и сам почувствовал: детский лепет.
— Шестой век, — раздельно повторила Вика. — Готский язык дошел до нас всего одним текстом — переводом Библии. Далеко не все слова, которые вы мне дали, я обнаружила в словаре как готские. Но нашлось много древнеисландских, а также средневерхненемецких аналогов. Понимаете?
— Я одно понимаю, Вика, — сказал Сигизмунд. — Для того, чтобы меня разыграть, нужно по крайней мере знать о СУЩЕСТВОВАНИИ готского языка. А я сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из моих приятелей обладал столь обширными познаниями в сфере лингвистики. Кроме того, в гараже я обнаружил вовсе не своего приятеля, а незнакомого мне человека. И испугана она была по-настоящему. Она не прикидывалась.
— А она была испугана?
— Да. Поначалу я вообще принял ее за наркоманку.
— Почему?
— Вела себя неадекватно. И глаза белые.
— Что значит “белые”? Слепая, что ли?
— Очень светлые.
— А в чем была неадекватность?
— Ну, например, она не умела пользоваться туалетом… Такое нельзя разыграть.
— Пожалуй, — согласилась Вика. И без всякого перехода сказала: — Наиболее логичная версия, которая объясняет все, заключается в том, Сигизмунд, что ваша девушка страдала шизофренией.
Сигизмунд набычился, сразу ощутив острую неприязнь к этой рассудительной холодной девице. Она, несомненно, поняла это.
Вика встала из-за стола, прошлась по кухне. Уселась на подоконник — точь-в-точь как Лантхильда — и уставилась за окно, на темный двор. Не оборачиваясь, заговорила:
— Когда углубляешься в предмет… и наступает переутомление… В свое время, когда я начала заниматься древнеисландским, я часто представляла себя человеком “оттуда”. Из той эпохи. Как будто древнеисландский — мой родной язык. Это очень помогало. Вы не представляете даже, насколько это помогало. Я могла угадывать слова, достраивать их… Правда, я сумела вовремя остановиться. Опасная игра.
Сигизмунд жадно слушал.
— Представьте себе теперь, что ваша Лантхильда специализировалась на готском. И не сумела остановиться. В Рейкьявике я читала в одном журнале по психологии — там эта проблема серьезно обсуждалась… Определенный психотип… С другой стороны, на древнеисландском сохранилась очень богатая литература. Много текстов. И все равно оставалось ощущение зияющих лакун, пробелов. А готский… Только Библия. Не вся, отрывки. И комментарий на четыре странички. Не словарь, а сплошной сквозняк. Дыры, дыры… Понимаете?
— Неужели это настолько важно, — медленно спросил Сигизмунд, — что из-за какого-то словаря человек может сойти с ума?
— Академические штудии — это похуже азартной игры. Похуже рулетки. Люди теряют рассудок и из-за меньшего… Скажите, Лантхильда была последовательна в своих действиях?
— Весьма, — сказал Сигизмунд. — Хотя зачастую мне ее логика казалась дикой.
— Вот видите. А вы не помните, как она была одета?
— Конечно, помню. У меня даже сохранилось…
Сигизмунд оставил Вику созерцать вечерний двор, а сам пошел в “светелку”. Дерюжка нашлась в шкафу. И одна чуня, мало поеденная собакой, — тоже. Все это добро Сигизмунд предъявил Вике. Присовокупил кожаное ведро.
Она посмотрела, но ничего не сказала. Они выпили с Сигизмундом чаю, после чего он отвез ее домой.
Глава третья
Перед тем, как лечь спать, Сигизмунд долго сидел на кухне над чашкой с крепким, уже остывшим чаем. Мысли лениво перекатывались с Вики на ее “шизофреническую гипотезу”. Хорошая гипотеза. Многое объясняет. Почти все. Не объясняет только лунницу.
Хотя… Может, Лантхильда из “черных археологов”. Раскопала тайком какой-нибудь курган. На Старой Ладоге, скажем. Много народу сокровищами Рюрика прельщается. Ходят, роют. Выкопала себе лунницу, отчего окончательно повредилась в уме.
Может быть. Только стала бы — даже сумасшедшая — так легко отдавать золотую лунницу за собачий ошейник с лампочками? Неужто настолько в роль вошла?..
Предположим, он, Сигизмунд, спятил бы. Записался в “черные археологи”, отрыл какое-никакое золотишко и крышей подвинулся. Блажил бы — ясное дело. Может быть, Новое Царство какое-нибудь по околометрошным торжищам провозвещал… Об эре Водолея пророчествовал бы, о комете хвостатой… Но чтобы вот так запросто золото взять и на какие-нибудь фантики поменять?.. Сигизмунд не мог представить себе обстоятельства, при которых он мог бы ТАК свихнуться.
Нет, что-то здесь не сходится. Неуловимое что-то остается. Такое, что словами не передать. Вика, конечно, девица логичная. С головой девица. Но… не сходится.
…А он-то, Сигизмунд, оказывается, по пьяной лавочке готской мовой в телефон сыпал! Вот какие дивные вещи о себе узнаешь.
Одеяние лантхильдино пощупал. Домотканина. Не каждый день встретишь, но все равно не Бог весть какое чудо. Завшивленность? Тем более. Чуни? Тут народ и в мокасинах иной раз щеголяет. Мало ли.
Та-ак. На Лантхильде в первые дни еще пояс был. Куда она его дела? Точно. Был пояс. Диковинный какой-то.
Сигизмунд отправился шарить по квартире. После получаса усердных поисков пояс нашелся.
Повертел в руках, разглядывая в основном пряжку. Затертая медь, по краям немного позеленевшая. Видно было, что носили эту штуку долго, — пряжка аж истончилась местами. Изображена клювастая скотина — морда, вроде, птичья, а туловище не то змеиное, не то вообще какое-то абстрактное. По обеим сторонам от пряжки по два кружочка нашиты.
Сигизмунд рассмотрел кружочки повнимательнее (его в основном интересовало, почему они такие разные) — и вдруг сообразил: монеты. Продырявленные.
Ишь ты, все как в фольклоре. По какой-нибудь “Археологии СССР” работала, чтобы все в точности. Сигизмунд поймал себя на том, что примеряет на Лантхильду викину версию. Если думать только головой, намертво отключив сердце-вещун, то все, вроде бы, сходится. Как есть сумасшедшая. Раздвоение личности.
На кривовато обрезанных монетках были какие-то фигурки. С обратной стороны наверняка имеются чьи-нибудь морды в профиль. Тогдашних президентов.
Сигизмунд взял бритвенное лезвие (Лучше для Мужчины нет), осторожно отпорол ту, что побольше и поновее. Под монеткой скопилась грязь. Сигизмунд потер кружочек о джинсы. Поднес к глазам. Так и есть. Чей-то целеустремленный носатый профиль. Даже полустертого изображения на монете хватило, чтобы понять: человек этот, кем бы он ни был, не обладал высокими морально-этическими качествами.
Интересно, откуда у девки монетки? Новодел или все-таки из кургана вытащила?
Сигизмунд отпорол остальные три. На двух обнаружил одинаковую физиономию — мужик с вытаращенными глазами. На четвертой — тоже мужик, только постарше, с рожей отставника. Вокруг мужиков вились буквицы.
Взял все четыре монетки, сыграл зачем-то в “орлянку”. Проиграл неведомо кому. Где же все-таки девку-то искать? Ментам, что ли, сдаться?
От всех этих размышлений Сигизмунда неудержимо потянуло в сон. Ослабленный стрессами мозг отказывался подолгу принимать участие в напряженных мыслительных операциях. Сигизмунд бросил монетки на столе и ушел спать.

* * *
Созваниваясь с Федором, договариваясь с клиентами, беседуя со Светочкой и вообще занимаясь всей этой клопоморной тряхомудией, Сигизмунд то и дело ловил себя на том, что вот на хер не нужно ему все это. Неинтересно. С души его от тараканов воротит. И от “Восходов” тоже. И с людьми общаться он сейчас почти не может.
По большому счету, общаться сейчас он мог только с Викой. И то лишь потому, что только с Викой он распутывал сложный клубок загадок, связанный с появлением и исчезновением Лантхильды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62