А как из этого пить?
— А ты на видное место поставь, Морж, и любуйся, — посоветовала Аська. — И нас не забывай. Потому как скоро мы тебя покинем.
— Куда это вы собрались? — не очень поверив, спросил Сигизмунд.
— Я — к себе домой. А Виктория — в Рейкьявик. Вон, и билет сегодня взяла…
— Какой билет? На какое?
— Через три дня улетаю, — пояснила Вика. И в сторону поглядела. Как не родная.
— Погоди, Аська, погоди… — совсем растерялся Сигизмунд. — Ну ладно, Вика — в Рейкьявик, в университет… У нее работа, диссертация… А ты-то куда? Кто тебя гонит?
— Домой же, говорят тебе, Морж. К неоплаченным квитанциям и прочим бытовым трудностям. — И видя, что Сигизмунд неподдельно огорчен, добавила: — Ну Моржик, ну не убивайся ты так. Сам подумай. Виктория свалит в Буржуинство, а я что у тебя делать стану? Жить-поживать в суровых условиях моногамности? Ты еще семь слоников заведи… Да ну, не куксись! В одном же городе остаемся, телефон есть, ноги не выдернуты… пока… В гости ходить будем друг к другу, созваниваться, перестукиваться… А-а! — притворно заплакала Аська.
— Это ты перед своим режем так кобенься, — сердито сказал Сигизмунд. — Видишь же, что человеку херово. Могла бы и остаться.
— Морж! Во всем нужно соблюдать меру! Даже в греховодстве! — назидательно изрекла Аська. И потянулась. — Чем тут с опрокинутыми рожами сидеть, пошли лучше на Марсово поле.
— А хрена мы там забыли? — спросила Вика.
— Ну, вы и серые! Ну, дерёва! Как валенки. Комета прилетела. Аккурат над Марсовым полем видна. С хвостом и прочими делами. “Налетающая, как Ревность, волосатая звезда древних!” Пошли, как раз вечер ясный. Давай, давай, Морж, пошли, не кисни. Будь мужчиной. День рождения все-таки. Соберись! Хэппи бёздей ту ю! Ну давай, подпевай!
Комета разочаровала. Глобально разочаровала. В начале года газеты сулили хвостатое чудовище на полнебосклона, но потом смущенно поведали, что погорячились ученые-то. И что не Рюрик последним эту комету видел, а Иисус Христос. Это обстоятельство особенно занимало воображение Аськи.
— Представляете — Иисус Христос ее видел! Это же и есть звезда волхвов! Правильно говорят, скоро конец света.
Отыскать комету на небе оказалось делом непростым. Наконец обратившись лицом к Троицкому мосту, обнаружили над Петропавловской крепостью яркую белую точку, возле которой было как будто начиркано светящимся карандашом. Осознав, что это и есть комета, дружно завопили. И не хотелось верить, что этот вечер — почти последний, что через три дня вся эта странная жизнь кончится — и притом самым прозаическим образом.
В конце концов, а чего вы ожидали, Стрыйковский? Что в обмен на фальшивый золотой вам дадут кучу настоящего серебра? Поиграли в хипповскую коммуну — и будет. И хватит делать вид, будто такое житье вам привычно. Довольно выдумывать свое прошлое. Не-бывшее прошлое, к которому вы сейчас запоздало возводите свое настоящее.
— Господи, как мне будет всего этого недоставать! — сказала вдруг Вика.
И обхватила обоих руками.
— Пролетарии всех каст, соединяйтесь, ура-а! — визгливо закричала Аська. — Блин, Виктория, немедленно заткнись, не то я разревусь! Пошли лучше вокруг Вечного Огня прыгать.
Эта инициатива не встретила поддержки. Сигизмунд вдруг вспомнил, что именно здесь его принимали в пионеры. Аська бросила его с Викторией и убежала прыгать к Огню в одиночку.
От Вечного Огня доносились бессвязные выкрики:
— Я, фамилия-имя, вступая в ряды Всесоюзной… греховодной организации… Ой, Ладо-Дид-Ладо!.. Перед лицом бессмертного Будды… Сансара-Сансара!.. Торжественно и непреклонно обещаю, блин!.. следовать за путеводной звездой… Так вперед, за цыганской звездой кочевой!..
— Что-то Анастасия распереживалась, — вполголоса сказала Сигизмунду Вика.
— А ты? — спросил Сигизмунд.
Вика пожала плечами и отвернулась.
* * *
Возвращались домой около часа ночи — раскисшие от собственной сентиментальности. Остановились у арки.
— Ну, бывай, Морж. Расти большой. Не забывай водить на водопой семь слоников.
— А вы куда? — растерянно спросил Сигизмунд. — Заночевали бы. Довезти я вас не смогу — выпил, на тачку денег нет… Вы что, пешком решили?
— Да нет, — пояснила Аська, — мы здесь, по соседству.
— Что — в гости, что ли, собрались?
— Ну…
— Куда вас в гости в такое время-то несет? Приличные люди спят уже.
— Обыватель ты, Морж. Мещанин. Кто тебе сказал, что мы к приличным людям идем? Да мы сами неприличные. А там хипье живет позлей тебя. Да ты их видел, они к Вике приходили, на научные темы разговаривали…
— Не помню я, — сказал Сигизмунд недовольно. — Не помню я никого.
— Ну и не помни. Иди лучше спать. Мы тебя любим, Морж. Ну-ка, Виктория, раз, два…
И сестрицы дружно чмокнули его в обе щеки, запачкав помадой.
* * *
Вот и закончился день рождения. Тридцать семь. Назойливо вертелся в глазах заголовок газетного интервью с известным актером: “…В КОНЦЕ ЖИЗНИ МЫ ВСЕГДА ОКАЗЫВАЕМСЯ У РАЗБИТОГО КОРЫТА”. Осень, блин, Болдинская… А Наталья сегодня не позвонила. То ли забыла, то ли не дозвонилась. Почему-то стало даже обидно. Чуть-чуть.
Сигизмунд закурил. Кобель, преданно лежавший под столом, переместил морду на хозяйский тапок. Вздохнул. Сочувствует, скотинка. Не такой уж это плохой кобель. Сигизмунд наклонился и погладил собаку.
Да, кончился праздник. Быстро, оказывается, привык к приключениям. Лантхильда с ее тайной, Аспид и жутковатые откровения Федора Никифоровича, невозможные и радостные отношения с сестрицами… И вот все оборвалось и, похоже, навсегда.
Впереди провиделось будущее, серое и безотрадное, как старый, брошенный на стройке ватник. “Морена” неудержимо разорялась. Надвигалось одиночество, все более властно поднимало голову безденежье. Сигизмунд чувствовал себя опустошенным. И заполнить эту пустоту было нечем.
Ярополк? Но когда он вырастет и станет мужчиной, Сигизмунд будет уже стариком.
Да, праздник ушел. Расточился. Отныне Сигизмунд остается один на один с кобелем и “хозяйством” — бессмысленным, зловещим.
Хотелось повеситься от тоски.
Кобель неожиданно встал и, горбясь, безмолвно отошел подальше. Заполз под табуретку. Улегся, положив морду на лапы и поглядывая жалобными глазами.
Ну вот, кобель — и тот захандрил. Хотя вообще-то пес особой душевной чуткостью не отличался и на настроения хозяина обычно не реагировал.
В доме стояла звенящая тишина. Лишь где-то за окном, вдалеке, завывала сигнализация на чьей-то машине.
Неожиданно совсем рядом что-то обрушилось. Показалось — за стеной.
Сигизмунд вздрогнул. Кобель пулей вылетел из-под табуретки и зашелся яростным лаем.
Следом за собакой Сигизмунд вышел в коридор. Пес надрывался под закрытой дверью “светелки”. Но и без этого Сигизмунду было ясно, что что-то в квартире изменилось.
Он больше не был один. Там, за дверью, кто-то ждал.
Леденящий страх сковал Сигизмунда. Ранящими стеклянными осколками падали мысли — одна ужаснее другой. НЕЖИТЬ! Правильно мать говорила! Глаза белые… Ушла под землю, вернулась, когда позвали… Ну конечно, “светелка”! Там лунница с нее осталась.
Кобель вдруг лег на брюхо и замолчал. За дверью царила мертвая тишина.
Потом — быстрые, легкие шаги. И снова тишина.
Сигизмунд нащупал тяжеленный газовый ключ. Закусил губу, чтобы не завопить от страха. Прислушался.
Тишина.
Потом — протяжный звон, будто струна запела. И вслед за этим кто-то стал осторожно скрестись в дверь.
Сигизмунд понял, что еще немного — и он просто умрет.
Набравшись сил, позвал еле слышно:
— Лантхильд?
Молчание было ему ответом.
Сигизмунд неожиданно заорал дурным голосом и рванул дверь на себя.
И еле успел отшатнуться!
Сознание зафиксировало ужасное, залитое кровью лицо огромного мужика, волосатого, как йети. Над головой Сигизмунда взметнулось что-то сверкающее.
Спасибо тренажерной молодости — откуда что взялось? — Сигизмунд успел блокировать падающую с потолка молнию разводным газовым ключом. Нестерпимое пение металла и сноп искр, брызнувших прямо в лицо, заставили Сигизмунда зажмуриться. Но только на миг.
С ужасным ревом откуда-то из темного угла поднялся исполинский зверь. Испуская низкое горловое рычание, он обрушился на йети, впился когтями ему в шею и щеки и вместе с ним опрокинулся на спину. Молния выпала из руки йети, описала в воздухе сверкающую дугу, вонзилась в паркет и низко загудела, как шмель.
Сигизмунд стоял, тяжело дыша и держа ключ в обеих руках.
Оба чудовища боролись на полу. Их огромные ноги, дергаясь в воздухе, то и дело с силой били по шкафу. Шкаф трещал и грозил повалиться.
Наконец зверь оседлал поверженного йети и, поставив локти возле ушей упавшего, пригвоздил его к полу. Йети бился и орал:
— Хири ут! Хири ут!!!.. Ик'м ин замма вальхаллам! Ик'м ин химинам! Хири ут!
— Ни-ии, нии!.. — твердил зверь.
Сигизмунд медленно опустил разводной ключ, коснувшись им пола.
И тут он увидел наконец, ЧТО именно, покачиваясь, застряло между паркетин.
Это был длинный тяжелый меч. Не двуручник, но достаточно длинный.
Чудовища, лежа друг на друге, хрипло переводили дыхание.
— Ик'м ин замма вальхаллам, — потерянно повторял йети, мотая лохматой башкой.
— Нии, ни-ии, — уговаривал зверь. — Афлет имма
Сигизмунд выронил ключ.
Оба чудища обернулись на звук, закопошились на полу и встали на ноги.
Оказались огромного роста, широченные в плечах. Сигизмунд — и сам не маленький — рядом с ними вдруг почувствовал себя недомерком. Может быть, даже и не в росте дело. От пришельцев веяло дикой, первобытной силой. Не привыкли они съеживаться, утрамбовываться.
Ножищи в чунях с ременной оплеткой. Сорок пятого размера чуни-то, не меньше.
Чего им надо? Откуда они взялись? Чего хотят? И, главное, как от них избавиться?
Блин, ведь убить могли! Ведь действительно убить могли. Сигизмунда запоздало затрясло.
Мужики стояли молча и неподвижно. Может, за Лантхильдой пришли? Или мстить?
Долгополые рубахи навыпуск. У одного — безрукавка мехом наружу. Пояса с бляхами на все брюхо. Ножи.
А морды-то, морды! Один наискось пятерней рожу кровью вымазал. Рука оцарапана — вон, на пол капает.
Глаза светлые, водянистые. Туповатые как будто. И холодные-холодные. Убьют — и не поймут.
Тот, что с перемазанной рожей, — рыжеватый. Коты такими рыжеватыми бывают.
У второго патлы как солома. Как грязная солома. Давно не мытая и, видимо, давно не чесаная.
— Вы что, мужики? — немеющими губами пробормотал Сигизмунд. — Нет здесь ее… Исчезла… Не моя вина…
И осекся, чувствуя, что лепечет и вообще выглядит жалко.
А мужики продолжали сверлить его испытующими взорами.
Сигизмунд собрался с духом, подавил неуместную дрожь и рявкнул:
— Эй, вы! Лантхильд — хвор?
Великаны переглянулись. На их лицах проступило искреннее изумление. Можно подумать, только что у них на глазах обезьяна заговорила по-человечески.
Потом тот, что с желтыми волосами, тяжко обронил:
— Лантхильд ист ин замма хузам.
И скрестил руки на груди, слегка выпятив вперед живот.
Очень монументально. У Сигизмунда так явно не получится.
И снова наступило тягостное молчание.
Тоска, отступившая было перед лицом смертельной опасности, вернулась к Сигизмунду и стремительно росла. Он почувствовал себя в осаде. Анахрон осадил его в его же собственном доме.
Может, лунница их притянула? Почему тогда не Лантхильду? Пока не поздно, надо перехватить инициативу. Нам бы ночь простоять, а утром — звонить Никифоровичу. И отгружать перемещенных. Пусть натурализует. Или пусть старому пердуну Шульце или Шутце — как его — в Боливию “молнию” отбивает. Мол, приезжай, партайгеноссе, на этот раз твоих принесло. Арийцев с лошадиными мордами.
И в задницу всех! И звездец!
Сигизмунд, грозно насупясь, уставился на зигфрида с соломенными волосами и рыкнул:
— Брозар! Лантхильд! Аттила! Хуз! Гайтс! Айзи! Аспид! Анахрон! Хрен вам всем!
Желтоволосый согнал с морды заскорузлую хмурость. Просветлел даже. Молвил неспешно, действуя по тому же принципу, что Сигизмунд:
— Лантхильд! Манна! Барнило! Сигисмундс! — И, подумав, добавил еще несколько ключевых слов: — Ого! Озо! Фидвор фоньос! Гизарнис карахо!
И замолчал, как автомат, у которого кончился завод.
Сигизмунд понял, что на эту реплику надо как-то реагировать. Иначе ночь не продержаться.
Поэтому, поднапрягшись, Сигизмунд выдал следующее:
— Ик им Сигисмундс! Ик им микила! Ик им махта-харья! Ик им генеральный директор! Господи, мужики, как мне хреново…
Бросив взгляд на рыжего, Сигизмунд вдруг заметил, что тот — жуткая кровавая маска — виновато помаргивает. И глаза у него голубые и раздолбайские.
Ночь. Конец XX века. Центр Санкт-Петербурга. Комната. В паркетном полу торчит меч. Рядом валяется газовый разводной ключ в розовых цветочках. Неподвижно стоят три патлатых мужика и тупо пялятся друг на друга. Словеса бессвязные выкрикивают.
Вечно вы, Сигизмунд Борисович, в какую-нибудь идиотскую историю влипаете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— А ты на видное место поставь, Морж, и любуйся, — посоветовала Аська. — И нас не забывай. Потому как скоро мы тебя покинем.
— Куда это вы собрались? — не очень поверив, спросил Сигизмунд.
— Я — к себе домой. А Виктория — в Рейкьявик. Вон, и билет сегодня взяла…
— Какой билет? На какое?
— Через три дня улетаю, — пояснила Вика. И в сторону поглядела. Как не родная.
— Погоди, Аська, погоди… — совсем растерялся Сигизмунд. — Ну ладно, Вика — в Рейкьявик, в университет… У нее работа, диссертация… А ты-то куда? Кто тебя гонит?
— Домой же, говорят тебе, Морж. К неоплаченным квитанциям и прочим бытовым трудностям. — И видя, что Сигизмунд неподдельно огорчен, добавила: — Ну Моржик, ну не убивайся ты так. Сам подумай. Виктория свалит в Буржуинство, а я что у тебя делать стану? Жить-поживать в суровых условиях моногамности? Ты еще семь слоников заведи… Да ну, не куксись! В одном же городе остаемся, телефон есть, ноги не выдернуты… пока… В гости ходить будем друг к другу, созваниваться, перестукиваться… А-а! — притворно заплакала Аська.
— Это ты перед своим режем так кобенься, — сердито сказал Сигизмунд. — Видишь же, что человеку херово. Могла бы и остаться.
— Морж! Во всем нужно соблюдать меру! Даже в греховодстве! — назидательно изрекла Аська. И потянулась. — Чем тут с опрокинутыми рожами сидеть, пошли лучше на Марсово поле.
— А хрена мы там забыли? — спросила Вика.
— Ну, вы и серые! Ну, дерёва! Как валенки. Комета прилетела. Аккурат над Марсовым полем видна. С хвостом и прочими делами. “Налетающая, как Ревность, волосатая звезда древних!” Пошли, как раз вечер ясный. Давай, давай, Морж, пошли, не кисни. Будь мужчиной. День рождения все-таки. Соберись! Хэппи бёздей ту ю! Ну давай, подпевай!
Комета разочаровала. Глобально разочаровала. В начале года газеты сулили хвостатое чудовище на полнебосклона, но потом смущенно поведали, что погорячились ученые-то. И что не Рюрик последним эту комету видел, а Иисус Христос. Это обстоятельство особенно занимало воображение Аськи.
— Представляете — Иисус Христос ее видел! Это же и есть звезда волхвов! Правильно говорят, скоро конец света.
Отыскать комету на небе оказалось делом непростым. Наконец обратившись лицом к Троицкому мосту, обнаружили над Петропавловской крепостью яркую белую точку, возле которой было как будто начиркано светящимся карандашом. Осознав, что это и есть комета, дружно завопили. И не хотелось верить, что этот вечер — почти последний, что через три дня вся эта странная жизнь кончится — и притом самым прозаическим образом.
В конце концов, а чего вы ожидали, Стрыйковский? Что в обмен на фальшивый золотой вам дадут кучу настоящего серебра? Поиграли в хипповскую коммуну — и будет. И хватит делать вид, будто такое житье вам привычно. Довольно выдумывать свое прошлое. Не-бывшее прошлое, к которому вы сейчас запоздало возводите свое настоящее.
— Господи, как мне будет всего этого недоставать! — сказала вдруг Вика.
И обхватила обоих руками.
— Пролетарии всех каст, соединяйтесь, ура-а! — визгливо закричала Аська. — Блин, Виктория, немедленно заткнись, не то я разревусь! Пошли лучше вокруг Вечного Огня прыгать.
Эта инициатива не встретила поддержки. Сигизмунд вдруг вспомнил, что именно здесь его принимали в пионеры. Аська бросила его с Викторией и убежала прыгать к Огню в одиночку.
От Вечного Огня доносились бессвязные выкрики:
— Я, фамилия-имя, вступая в ряды Всесоюзной… греховодной организации… Ой, Ладо-Дид-Ладо!.. Перед лицом бессмертного Будды… Сансара-Сансара!.. Торжественно и непреклонно обещаю, блин!.. следовать за путеводной звездой… Так вперед, за цыганской звездой кочевой!..
— Что-то Анастасия распереживалась, — вполголоса сказала Сигизмунду Вика.
— А ты? — спросил Сигизмунд.
Вика пожала плечами и отвернулась.
* * *
Возвращались домой около часа ночи — раскисшие от собственной сентиментальности. Остановились у арки.
— Ну, бывай, Морж. Расти большой. Не забывай водить на водопой семь слоников.
— А вы куда? — растерянно спросил Сигизмунд. — Заночевали бы. Довезти я вас не смогу — выпил, на тачку денег нет… Вы что, пешком решили?
— Да нет, — пояснила Аська, — мы здесь, по соседству.
— Что — в гости, что ли, собрались?
— Ну…
— Куда вас в гости в такое время-то несет? Приличные люди спят уже.
— Обыватель ты, Морж. Мещанин. Кто тебе сказал, что мы к приличным людям идем? Да мы сами неприличные. А там хипье живет позлей тебя. Да ты их видел, они к Вике приходили, на научные темы разговаривали…
— Не помню я, — сказал Сигизмунд недовольно. — Не помню я никого.
— Ну и не помни. Иди лучше спать. Мы тебя любим, Морж. Ну-ка, Виктория, раз, два…
И сестрицы дружно чмокнули его в обе щеки, запачкав помадой.
* * *
Вот и закончился день рождения. Тридцать семь. Назойливо вертелся в глазах заголовок газетного интервью с известным актером: “…В КОНЦЕ ЖИЗНИ МЫ ВСЕГДА ОКАЗЫВАЕМСЯ У РАЗБИТОГО КОРЫТА”. Осень, блин, Болдинская… А Наталья сегодня не позвонила. То ли забыла, то ли не дозвонилась. Почему-то стало даже обидно. Чуть-чуть.
Сигизмунд закурил. Кобель, преданно лежавший под столом, переместил морду на хозяйский тапок. Вздохнул. Сочувствует, скотинка. Не такой уж это плохой кобель. Сигизмунд наклонился и погладил собаку.
Да, кончился праздник. Быстро, оказывается, привык к приключениям. Лантхильда с ее тайной, Аспид и жутковатые откровения Федора Никифоровича, невозможные и радостные отношения с сестрицами… И вот все оборвалось и, похоже, навсегда.
Впереди провиделось будущее, серое и безотрадное, как старый, брошенный на стройке ватник. “Морена” неудержимо разорялась. Надвигалось одиночество, все более властно поднимало голову безденежье. Сигизмунд чувствовал себя опустошенным. И заполнить эту пустоту было нечем.
Ярополк? Но когда он вырастет и станет мужчиной, Сигизмунд будет уже стариком.
Да, праздник ушел. Расточился. Отныне Сигизмунд остается один на один с кобелем и “хозяйством” — бессмысленным, зловещим.
Хотелось повеситься от тоски.
Кобель неожиданно встал и, горбясь, безмолвно отошел подальше. Заполз под табуретку. Улегся, положив морду на лапы и поглядывая жалобными глазами.
Ну вот, кобель — и тот захандрил. Хотя вообще-то пес особой душевной чуткостью не отличался и на настроения хозяина обычно не реагировал.
В доме стояла звенящая тишина. Лишь где-то за окном, вдалеке, завывала сигнализация на чьей-то машине.
Неожиданно совсем рядом что-то обрушилось. Показалось — за стеной.
Сигизмунд вздрогнул. Кобель пулей вылетел из-под табуретки и зашелся яростным лаем.
Следом за собакой Сигизмунд вышел в коридор. Пес надрывался под закрытой дверью “светелки”. Но и без этого Сигизмунду было ясно, что что-то в квартире изменилось.
Он больше не был один. Там, за дверью, кто-то ждал.
Леденящий страх сковал Сигизмунда. Ранящими стеклянными осколками падали мысли — одна ужаснее другой. НЕЖИТЬ! Правильно мать говорила! Глаза белые… Ушла под землю, вернулась, когда позвали… Ну конечно, “светелка”! Там лунница с нее осталась.
Кобель вдруг лег на брюхо и замолчал. За дверью царила мертвая тишина.
Потом — быстрые, легкие шаги. И снова тишина.
Сигизмунд нащупал тяжеленный газовый ключ. Закусил губу, чтобы не завопить от страха. Прислушался.
Тишина.
Потом — протяжный звон, будто струна запела. И вслед за этим кто-то стал осторожно скрестись в дверь.
Сигизмунд понял, что еще немного — и он просто умрет.
Набравшись сил, позвал еле слышно:
— Лантхильд?
Молчание было ему ответом.
Сигизмунд неожиданно заорал дурным голосом и рванул дверь на себя.
И еле успел отшатнуться!
Сознание зафиксировало ужасное, залитое кровью лицо огромного мужика, волосатого, как йети. Над головой Сигизмунда взметнулось что-то сверкающее.
Спасибо тренажерной молодости — откуда что взялось? — Сигизмунд успел блокировать падающую с потолка молнию разводным газовым ключом. Нестерпимое пение металла и сноп искр, брызнувших прямо в лицо, заставили Сигизмунда зажмуриться. Но только на миг.
С ужасным ревом откуда-то из темного угла поднялся исполинский зверь. Испуская низкое горловое рычание, он обрушился на йети, впился когтями ему в шею и щеки и вместе с ним опрокинулся на спину. Молния выпала из руки йети, описала в воздухе сверкающую дугу, вонзилась в паркет и низко загудела, как шмель.
Сигизмунд стоял, тяжело дыша и держа ключ в обеих руках.
Оба чудовища боролись на полу. Их огромные ноги, дергаясь в воздухе, то и дело с силой били по шкафу. Шкаф трещал и грозил повалиться.
Наконец зверь оседлал поверженного йети и, поставив локти возле ушей упавшего, пригвоздил его к полу. Йети бился и орал:
— Хири ут! Хири ут!!!.. Ик'м ин замма вальхаллам! Ик'м ин химинам! Хири ут!
— Ни-ии, нии!.. — твердил зверь.
Сигизмунд медленно опустил разводной ключ, коснувшись им пола.
И тут он увидел наконец, ЧТО именно, покачиваясь, застряло между паркетин.
Это был длинный тяжелый меч. Не двуручник, но достаточно длинный.
Чудовища, лежа друг на друге, хрипло переводили дыхание.
— Ик'м ин замма вальхаллам, — потерянно повторял йети, мотая лохматой башкой.
— Нии, ни-ии, — уговаривал зверь. — Афлет имма
Сигизмунд выронил ключ.
Оба чудища обернулись на звук, закопошились на полу и встали на ноги.
Оказались огромного роста, широченные в плечах. Сигизмунд — и сам не маленький — рядом с ними вдруг почувствовал себя недомерком. Может быть, даже и не в росте дело. От пришельцев веяло дикой, первобытной силой. Не привыкли они съеживаться, утрамбовываться.
Ножищи в чунях с ременной оплеткой. Сорок пятого размера чуни-то, не меньше.
Чего им надо? Откуда они взялись? Чего хотят? И, главное, как от них избавиться?
Блин, ведь убить могли! Ведь действительно убить могли. Сигизмунда запоздало затрясло.
Мужики стояли молча и неподвижно. Может, за Лантхильдой пришли? Или мстить?
Долгополые рубахи навыпуск. У одного — безрукавка мехом наружу. Пояса с бляхами на все брюхо. Ножи.
А морды-то, морды! Один наискось пятерней рожу кровью вымазал. Рука оцарапана — вон, на пол капает.
Глаза светлые, водянистые. Туповатые как будто. И холодные-холодные. Убьют — и не поймут.
Тот, что с перемазанной рожей, — рыжеватый. Коты такими рыжеватыми бывают.
У второго патлы как солома. Как грязная солома. Давно не мытая и, видимо, давно не чесаная.
— Вы что, мужики? — немеющими губами пробормотал Сигизмунд. — Нет здесь ее… Исчезла… Не моя вина…
И осекся, чувствуя, что лепечет и вообще выглядит жалко.
А мужики продолжали сверлить его испытующими взорами.
Сигизмунд собрался с духом, подавил неуместную дрожь и рявкнул:
— Эй, вы! Лантхильд — хвор?
Великаны переглянулись. На их лицах проступило искреннее изумление. Можно подумать, только что у них на глазах обезьяна заговорила по-человечески.
Потом тот, что с желтыми волосами, тяжко обронил:
— Лантхильд ист ин замма хузам.
И скрестил руки на груди, слегка выпятив вперед живот.
Очень монументально. У Сигизмунда так явно не получится.
И снова наступило тягостное молчание.
Тоска, отступившая было перед лицом смертельной опасности, вернулась к Сигизмунду и стремительно росла. Он почувствовал себя в осаде. Анахрон осадил его в его же собственном доме.
Может, лунница их притянула? Почему тогда не Лантхильду? Пока не поздно, надо перехватить инициативу. Нам бы ночь простоять, а утром — звонить Никифоровичу. И отгружать перемещенных. Пусть натурализует. Или пусть старому пердуну Шульце или Шутце — как его — в Боливию “молнию” отбивает. Мол, приезжай, партайгеноссе, на этот раз твоих принесло. Арийцев с лошадиными мордами.
И в задницу всех! И звездец!
Сигизмунд, грозно насупясь, уставился на зигфрида с соломенными волосами и рыкнул:
— Брозар! Лантхильд! Аттила! Хуз! Гайтс! Айзи! Аспид! Анахрон! Хрен вам всем!
Желтоволосый согнал с морды заскорузлую хмурость. Просветлел даже. Молвил неспешно, действуя по тому же принципу, что Сигизмунд:
— Лантхильд! Манна! Барнило! Сигисмундс! — И, подумав, добавил еще несколько ключевых слов: — Ого! Озо! Фидвор фоньос! Гизарнис карахо!
И замолчал, как автомат, у которого кончился завод.
Сигизмунд понял, что на эту реплику надо как-то реагировать. Иначе ночь не продержаться.
Поэтому, поднапрягшись, Сигизмунд выдал следующее:
— Ик им Сигисмундс! Ик им микила! Ик им махта-харья! Ик им генеральный директор! Господи, мужики, как мне хреново…
Бросив взгляд на рыжего, Сигизмунд вдруг заметил, что тот — жуткая кровавая маска — виновато помаргивает. И глаза у него голубые и раздолбайские.
Ночь. Конец XX века. Центр Санкт-Петербурга. Комната. В паркетном полу торчит меч. Рядом валяется газовый разводной ключ в розовых цветочках. Неподвижно стоят три патлатых мужика и тупо пялятся друг на друга. Словеса бессвязные выкрикивают.
Вечно вы, Сигизмунд Борисович, в какую-нибудь идиотскую историю влипаете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62