— Как это помер?
— Так помер, — зачастила бабка, — вот уж годовщину справили… Инсульт. На боевом посту. Гражданская панихида была, выступали много… А что же вам-то, Сигизмунд Казимирович, никто не позвонил?
— Извините, — сказал Сигизмунд. — Здоровья вам.
— И вам, и вам… — отозвалась бабка.
Сигизмунд положил трубку. С трудом удержался, чтобы не шарахнуть телефоном в стену. Кретин! Бабка тоже хороша. Распереживалась, что “Сигизмунду Казимировичу” не сообщили. А чего ему сообщать, коли он помер аккурат на двадцать пять лет раньше “Алексаши”.
Дурацкая затея, от начала и до самого конца.
С другой стороны, если один из этих старперов до сих пор жив и в здравом уме, то, возможно, у него-то как раз и хранится ключ. К тайне. К Лантхильде.
Номером два шел какой-то Арсений Сергеевич.
На звонок ответил молодой парень.
— Кого? — переспросил он. — Здесь такие не… Погодите, КОГО?
Сигизмунд повторил.
— Арсения Сергеевича? Так он уж лет пять как того…
— Извините, — буркнул Сигизмунд.
— На здоровье, — ответил парень.
Третьим шел Федор Никифорович. Сигизмунд собрался с силами, набрал номер и жэковским голосом потребовал его к телефону.
— Это я, — спокойно сказали в трубку.
Сигизмунд от неожиданности чуть не выронил телефон.
— Простите?
— Вам Федора Никифоровича? Это я. С кем имею?..
Что-то подтолкнуло Сигизмунда ответить:
— Это Стрыковский.
Возникла пауза. Потом Федор Никифорович осторожно осведомился:
— А по имени-отчеству… можно?
— Сигизмунд… Борисович.
— Вы сын Ангелины?
— И это тоже, — сказал Сигизмунд.
Еще одна пауза.
— У вас что-то случилось?
— С гаражом.
— К вам приехать?
— Ну что вы поедете… У меня машина. Я сам к вам приеду. — Тут Сигизмунд вдруг смутился и поспешно добавил: — Если позволите.
— А гараж? — спросил Федор Никифорович.
Изнемогая от идиотизма ситуации, Сигизмунд выдавил из себя “пароль”:
— Гараж… он… понимаете, в гараже сперва… ЗАВОНЯЛО… а потом… ВЫВЕТРИЛОСЬ…
Но Никифорович отреагировал не так, как отреагировал бы любой нормальный человек. Он не стал смеяться — он разволновался. Даже как будто разгневался.
— Выветрилось, говорите? Давно? И вы допустили?
— Понимаете… — Сигизмунд замялся. — Мне трудно объяснить… Не совсем завоняло… Давайте я лучше к вам приеду. Когда вам удобнее?
— В любое время, — твердо сказал Никифорович. — Чем раньше, тем лучше.
— Я заеду завтра. В девять вас устроит?
* * *
Сигизмунд положил трубку и вышел на кухню — курить. Его бил озноб. Странно, но он смертельно устал. Будто вагон разгрузил. А всего-то — по телефону позвонил. Он не знал — и знать не хотел — что именно его перевозбудило: мысль о Лантхильде или скорая разгадка дедовской тайны. Завтра, думал он, завтра. Нужно поскорее лечь спать. Проклятье, теперь ведь будет не заснуть.
Пытаясь унять нервную дрожь, прошелся по квартире. Постоял перед фотографией деда. Дед, как всегда, был всеми недоволен, но толку с этого немного: безмолвствовал дед.
— Ну что, дед, — сказал Сигизмунд, — подобрались мы к твоему партийному капиталу?
И тут раздался телефонный звонок. Сигизмунда передернуло. Нехороший это был звонок. Не звонок, а крик.
Метнулся в комнату, схватил трубку, крикнул:
— Да?..
Был почти уверен: сейчас ему сообщат, что Федор Никифорович скоропостижно скончался.
Но это звонила Виктория.
— Я вас разбудила?
— Почему? — оторопело спросил Сигизмунд.
— Голос у вас какой-то странный… — Вика помолчала. — Сигизмунд, у вас… У вас Анастасии нет?
— Аськи? Нет… Ее здесь и не бывает почти… А в чем дело?
— Ее дома нет.
— Господи, и всего-то…
— Давно нет.
— С утра?
— Меня не было три дня… Я пришла — дома никого. Сегодня она не приходила. И не звонила. А реж ничего не знает.
— С Аськой еще и не такое бывало, — сказал Сигизмунд. — Загуляла, небось.
Вика странно всхлипнула в телефон.
— Сегодня из театра приходили. Искали… Говорили, два дня уже ищут. Она всегда звонит. Хоть в каком загуле, хоть из вытрезвителя, хоть из ментовки… — Вика помолчала и призналась: — Мне страшно.
Сигизмунда взяла досада. Взрослая баба, университет, Рейкьявик, редуплицирующие глаголы — а звонит с разными глупостями. Страшно ей, видите ли.
— Чего вы испугались, Виктория?
— У нас календарь на стене…
Сигизмунд поморщился, вспомнив тошнотворно-сладкий ужас с котятами и бантиками, которым Аська преискусно маскировала матерную надпись на обоях.
— Я уходила двадцать третьего… Ну, в день Советской Армии… Они и гуляли по этому поводу…
— Им только повод дай, — проворчал Сигизмунд.
Но Вика как будто не слышала.
— А следующий день, двадцать четвертое, на календаре замазан. Черным маркером.
— Ну и что?
— Не знаю… Гляжу и страшно… И еще…
— Ну что там еще?
— Поперек котят… Котят помните?
— Да помню! — взорвался Сигизмунд. — Что поперек котят? Вы можете говорить по-русски или разучились?
Вика сказала еле слышно — сдерживая слезы:
— Она написала черным маркером: “ЭТОТ МИР — СРАНЬ!”
У Сигизмунда разом все оборвалось.
— Да ничего, найдется, — сказал он нарочито небрежно. — Мало ли что Аське в голову стукнуло.
— Вот именно, — деревянно отозвалась Вика. — Мало ли, что ей стукнуло.
И положила трубку.
Глава пятая
Федор Никифорович жил на Московском проспекте, недалеко от станции метро “Электросила”, в просторной квартире, где было полно вещей шестидесятых годов. Вещей в деревянных корпусах. Вещей, с которыми аккуратно обращались. Вещей, в свое время очень престижных и дорогих. Из нового в квартире была только стальная дверь.
Сигизмунд вошел и мгновенно погрузился в мир своего детства. Мебель Федор Никифорович с дедом, очевидно, брали в одном распределителе.
Правда, сам Федор Никифорович мало походил на зачарованную королевну из заснувшего на сто лет замка. Это был очень старый человек, костлявый, с пигментными пятнами на тонкой, пергаментной коже рук. Легко было представить себе его в гробу. Он улыбнулся Сигизмунду, показав длинные желтые зубы.
— Вы Стрыйковский! — сказал он, открывая дверь. — До чего же похожи на Сигизмунда!
— Я и есть Сигизмунд, — отозвался Сигизмунд.
Старик понравился ему с первого взгляда.
Федор Никифорович сразу потащил Сигизмунда на просторную кухню, загроможденную круглым массивным столом, деревянным диванчиком с плюшевой обивкой и неизбежным ковриком на стене — с грузинкой, горами и оленем. На подоконнике, рядом с проросшим луком в майонезной баночке, стоял старый телевизор “Горизонт”.
Проходя мимо открытой двери в комнату, Сигизмунд машинально бросил туда взгляд. Все как у деда. Только на необъятном, как аэродром, сталинских времен письменном столе стоял компьютер. На экране змеились нарядные разноцветные графики (ай да дедок! идет в ногу со временем!)
— Садитесь, Стрыйковский, — кивнул Федор Никифорович на диванчик, — а я пока чайку соображу…
Сигизмунд уселся на диванчик.
— Простите, Федор Никифорович, можно я закурю?
— Курите, курите, — не оборачиваясь, отозвался старик. — Берите “Беломор”, если хотите.
— Спасибо, у меня свои.
— Ну, как угодно…
Старик поставил чайник и принялся ворчать, что чая хорошего не стало, что индийский со слонами совершенно испортился, а все эти новомодные — сущая дрянь.
Сигизмунд с охотой поддержал старика. Федор Никифорович заварил крепкий чай, разлил по тонким стаканам в подстаканниках, поставил на стол рафинад в коробке, сел напротив Сигизмунда и задымил “Беломором”.
— Так что у вас стряслось, Стрыйковский?
На очень краткий миг, но от этого не менее остро, Сигизмунд ощутил яростную зависть к большевикам. Блин, какая защищенность! Как одна семья! Видит старика пять минут — а кажется уже ближе отца…
— В общем, так, — начал Сигизмунд осторожно, — появился у меня в гараже запах… А потом выветрился…
Старик пристально глядел на Сигизмунда и курил.
— Бывает, — согласился Федор Никифорович, — запахнет да выветрится… Я-то здесь при чем?.. А долго запах держался?
— Три дня, — бойко сбрехнул Сигизмунд.
Федор Никифорович придавил папироску. Помолчал. И сказал с неожиданно доброй улыбкой:
— Вы что, врать сюда пришли, Стрыйковский? Зачем звонили?
— Гараж, — сказал Сигизмунд.
— Рассказывайте, — приказал Федор Никифорович. — Только правду. Иначе я не смогу вам помочь. Постарайтесь не врать. Правдоподобности не нужно. Я пойму. И еще: мы с вам оба сейчас — неофициальные лица. Это уж вы мне поверьте.
— В общем, не воняло у меня, — сознался Сигизмунд. Выговорил — и сразу стало легче.
Старик сразу подобрался, напрягся, вцепился в новую папиросу. Стал молча сверлить Сигизмунда глазами. Сигизмунд мимолетно подумал о том, каким был этот человек в молодости. Небось, одним взглядом впечатлительных интеллигентов в обморок ронял.
— Не знаю, с чего и начать…
— Только не надо мямлить, Стрыйковский, — совсем уж жестяным голосом промолвил Федор Никифорович. — Вы не институтка.
— Хорошо, не буду мямлить, — слабо улыбнулся Сигизмунд. — В общем, в первых числах декабря нашел я у себя в гараже девушку.
Старик закашлялся. Выронил изо рта папиросу — прожег дырку на скатерти. Кашлял долго, надрывно. Сигизмунд даже испугался. Вскочил, стал Федора Никифоровича стучать по спине, поить его чаем. С перепугу чай ему на брюки пролил. Все еще кашляя, старик выговорил:
— Что за порода такая… Аспид тоже нашел… Да уберите вы стакан, Стрыйковский, вы меня удушите…
Сигизмунд, смущаясь, вернулся на диван.
— Рассказывайте! — все еще кашляя, прикрикнул старик. — Во всех подробностях!
Сигизмунд честно поведал, как утерял ключ, как гараж сутки стоял со сломанным замком, как в гараже была обнаружена странная девка, принятая поначалу за угонщицу, а затем за наркоманку. Про все рассказал. Даже про золотую лунницу.
Старик слушал очень внимательно, не позволяя Сигизмунду пропускать “неинтересное”. Мгновенно улавливал и впивался вопросами, ликвидируя пробелы.
Когда Сигизмунд сказал, что оставил девушку у себя, чтобы не подвергать ее опасности, старик с партийной прямотой осведомился:
— Вы с ней сожительствовали?
Сигизмунда покоробило, но тем не менее он ответил “да”. Федор Никифорович заметно повеселел. Вопросы сделались еще въедливее.
— Вы ее осматривали?
— В каком смысле?
— Во всех. Она здоровый человек?
— Вначале она болела… грипп.
— Это естественно, — перебил старик.
— А вообще она была абсолютно здоровым человеком. И токсикоза у нее не было, не то что у нынешних… — Сигизмунд отогнал видение блюющей Натальи.
Федор Никифорович аж подпрыгнул.
— Вы хотите сказать, что она забеременела?
— Именно.
Вот тут старика действительно проняло. Он вскочил и забегал по кухне, нещадно дымя “Беломором”. Наконец остановился перед Сигизмундом и закричал, брызгая слюной и дыша тяжким табачным смрадом:
— Да вы понимаете, Стрыйковский, что это значит!
— Понимаю.
— Что вы понимаете? Что вы МОЖЕТЕ понимать?
— Что потерял любимую женщину и ребенка.
— Ни хрена вы не понимаете, Стрыйковский! НИ-ХРЕ-НА!.. Извините. Дальше, дальше. Как она исчезла?
Сигизмунд послушно рассказал и это. Не пропустил даже своих хождений с иконой.
— Время! Когда она исчезла? Вы помните, сколько было времени?
Сигизмунд поднатужился и выдал примерное время.
Старик помолчал, глядя в окно, а потом страшно выругался, помянув Аспида и его дурацкие затеи.
— Кто такой Аспид? — спросил Сигизмунд.
Федор Никифорович повернулся к Сигизмунду, глянул с ухмылкой.
— А вы что, не знали?.. Это ваш дед. Его многие под этим прозвищем знали…
Федор Никифорович уселся за стол.
— Значит, так, Стрыйковский. Сейчас я буду говорить, а вы — слушать. И не перебивать. Как я вас слушал.
— Вы меня перебивали.
— Когда вы начинали вилять. Я вилять не буду.
* * *
В 1915-м году от второй роты Галисийского полка оставалось всего полсотни человек. Стояла осень. Елозя животом по мокрой глине окопа, штабс-капитан Арсеньев бессильно смотрел на деревню Кнытино, откуда ему предстояло выбить немцев.
Легко сказать — выбить немцев! Стоило высунуться из окопа, как с колокольни начинал бить пулемет. Бой шел, то оживая, то замирая, вторые сутки. Поднять солдат из окопов не удалось.
В третьем часу дня немцы пошли в атаку. Арсеньев крикнул что-то сорванным голосом, но его даже не услышали.
Тогда-то и случилось ЭТО.
Подпоручик Стрыйковский медленно встал и оглядел окоп.
— Что, суки, перессали? — спросил он, выговаривая слова с очень сильным польским акцентом. После чего, цепляя длинными полами шинели скользкую глину, выбрался на бруствер. И пошел навстречу немцам.
Снова начал бить пулемет с колокольни. Стрыйковский даже не стрелял. Он просто шел. Даже когда его обогнали с надсадным “ура-а-а”. Он словно не замечал происходящего. Солдаты потом клялись, что пули обходили Стрыйковского стороной, ложась в грязь у его сапог.
После боя, уже в деревне Кнытино, штабс-капитан Арсеньев молча ударил Стрыйковского по лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Так помер, — зачастила бабка, — вот уж годовщину справили… Инсульт. На боевом посту. Гражданская панихида была, выступали много… А что же вам-то, Сигизмунд Казимирович, никто не позвонил?
— Извините, — сказал Сигизмунд. — Здоровья вам.
— И вам, и вам… — отозвалась бабка.
Сигизмунд положил трубку. С трудом удержался, чтобы не шарахнуть телефоном в стену. Кретин! Бабка тоже хороша. Распереживалась, что “Сигизмунду Казимировичу” не сообщили. А чего ему сообщать, коли он помер аккурат на двадцать пять лет раньше “Алексаши”.
Дурацкая затея, от начала и до самого конца.
С другой стороны, если один из этих старперов до сих пор жив и в здравом уме, то, возможно, у него-то как раз и хранится ключ. К тайне. К Лантхильде.
Номером два шел какой-то Арсений Сергеевич.
На звонок ответил молодой парень.
— Кого? — переспросил он. — Здесь такие не… Погодите, КОГО?
Сигизмунд повторил.
— Арсения Сергеевича? Так он уж лет пять как того…
— Извините, — буркнул Сигизмунд.
— На здоровье, — ответил парень.
Третьим шел Федор Никифорович. Сигизмунд собрался с силами, набрал номер и жэковским голосом потребовал его к телефону.
— Это я, — спокойно сказали в трубку.
Сигизмунд от неожиданности чуть не выронил телефон.
— Простите?
— Вам Федора Никифоровича? Это я. С кем имею?..
Что-то подтолкнуло Сигизмунда ответить:
— Это Стрыковский.
Возникла пауза. Потом Федор Никифорович осторожно осведомился:
— А по имени-отчеству… можно?
— Сигизмунд… Борисович.
— Вы сын Ангелины?
— И это тоже, — сказал Сигизмунд.
Еще одна пауза.
— У вас что-то случилось?
— С гаражом.
— К вам приехать?
— Ну что вы поедете… У меня машина. Я сам к вам приеду. — Тут Сигизмунд вдруг смутился и поспешно добавил: — Если позволите.
— А гараж? — спросил Федор Никифорович.
Изнемогая от идиотизма ситуации, Сигизмунд выдавил из себя “пароль”:
— Гараж… он… понимаете, в гараже сперва… ЗАВОНЯЛО… а потом… ВЫВЕТРИЛОСЬ…
Но Никифорович отреагировал не так, как отреагировал бы любой нормальный человек. Он не стал смеяться — он разволновался. Даже как будто разгневался.
— Выветрилось, говорите? Давно? И вы допустили?
— Понимаете… — Сигизмунд замялся. — Мне трудно объяснить… Не совсем завоняло… Давайте я лучше к вам приеду. Когда вам удобнее?
— В любое время, — твердо сказал Никифорович. — Чем раньше, тем лучше.
— Я заеду завтра. В девять вас устроит?
* * *
Сигизмунд положил трубку и вышел на кухню — курить. Его бил озноб. Странно, но он смертельно устал. Будто вагон разгрузил. А всего-то — по телефону позвонил. Он не знал — и знать не хотел — что именно его перевозбудило: мысль о Лантхильде или скорая разгадка дедовской тайны. Завтра, думал он, завтра. Нужно поскорее лечь спать. Проклятье, теперь ведь будет не заснуть.
Пытаясь унять нервную дрожь, прошелся по квартире. Постоял перед фотографией деда. Дед, как всегда, был всеми недоволен, но толку с этого немного: безмолвствовал дед.
— Ну что, дед, — сказал Сигизмунд, — подобрались мы к твоему партийному капиталу?
И тут раздался телефонный звонок. Сигизмунда передернуло. Нехороший это был звонок. Не звонок, а крик.
Метнулся в комнату, схватил трубку, крикнул:
— Да?..
Был почти уверен: сейчас ему сообщат, что Федор Никифорович скоропостижно скончался.
Но это звонила Виктория.
— Я вас разбудила?
— Почему? — оторопело спросил Сигизмунд.
— Голос у вас какой-то странный… — Вика помолчала. — Сигизмунд, у вас… У вас Анастасии нет?
— Аськи? Нет… Ее здесь и не бывает почти… А в чем дело?
— Ее дома нет.
— Господи, и всего-то…
— Давно нет.
— С утра?
— Меня не было три дня… Я пришла — дома никого. Сегодня она не приходила. И не звонила. А реж ничего не знает.
— С Аськой еще и не такое бывало, — сказал Сигизмунд. — Загуляла, небось.
Вика странно всхлипнула в телефон.
— Сегодня из театра приходили. Искали… Говорили, два дня уже ищут. Она всегда звонит. Хоть в каком загуле, хоть из вытрезвителя, хоть из ментовки… — Вика помолчала и призналась: — Мне страшно.
Сигизмунда взяла досада. Взрослая баба, университет, Рейкьявик, редуплицирующие глаголы — а звонит с разными глупостями. Страшно ей, видите ли.
— Чего вы испугались, Виктория?
— У нас календарь на стене…
Сигизмунд поморщился, вспомнив тошнотворно-сладкий ужас с котятами и бантиками, которым Аська преискусно маскировала матерную надпись на обоях.
— Я уходила двадцать третьего… Ну, в день Советской Армии… Они и гуляли по этому поводу…
— Им только повод дай, — проворчал Сигизмунд.
Но Вика как будто не слышала.
— А следующий день, двадцать четвертое, на календаре замазан. Черным маркером.
— Ну и что?
— Не знаю… Гляжу и страшно… И еще…
— Ну что там еще?
— Поперек котят… Котят помните?
— Да помню! — взорвался Сигизмунд. — Что поперек котят? Вы можете говорить по-русски или разучились?
Вика сказала еле слышно — сдерживая слезы:
— Она написала черным маркером: “ЭТОТ МИР — СРАНЬ!”
У Сигизмунда разом все оборвалось.
— Да ничего, найдется, — сказал он нарочито небрежно. — Мало ли что Аське в голову стукнуло.
— Вот именно, — деревянно отозвалась Вика. — Мало ли, что ей стукнуло.
И положила трубку.
Глава пятая
Федор Никифорович жил на Московском проспекте, недалеко от станции метро “Электросила”, в просторной квартире, где было полно вещей шестидесятых годов. Вещей в деревянных корпусах. Вещей, с которыми аккуратно обращались. Вещей, в свое время очень престижных и дорогих. Из нового в квартире была только стальная дверь.
Сигизмунд вошел и мгновенно погрузился в мир своего детства. Мебель Федор Никифорович с дедом, очевидно, брали в одном распределителе.
Правда, сам Федор Никифорович мало походил на зачарованную королевну из заснувшего на сто лет замка. Это был очень старый человек, костлявый, с пигментными пятнами на тонкой, пергаментной коже рук. Легко было представить себе его в гробу. Он улыбнулся Сигизмунду, показав длинные желтые зубы.
— Вы Стрыйковский! — сказал он, открывая дверь. — До чего же похожи на Сигизмунда!
— Я и есть Сигизмунд, — отозвался Сигизмунд.
Старик понравился ему с первого взгляда.
Федор Никифорович сразу потащил Сигизмунда на просторную кухню, загроможденную круглым массивным столом, деревянным диванчиком с плюшевой обивкой и неизбежным ковриком на стене — с грузинкой, горами и оленем. На подоконнике, рядом с проросшим луком в майонезной баночке, стоял старый телевизор “Горизонт”.
Проходя мимо открытой двери в комнату, Сигизмунд машинально бросил туда взгляд. Все как у деда. Только на необъятном, как аэродром, сталинских времен письменном столе стоял компьютер. На экране змеились нарядные разноцветные графики (ай да дедок! идет в ногу со временем!)
— Садитесь, Стрыйковский, — кивнул Федор Никифорович на диванчик, — а я пока чайку соображу…
Сигизмунд уселся на диванчик.
— Простите, Федор Никифорович, можно я закурю?
— Курите, курите, — не оборачиваясь, отозвался старик. — Берите “Беломор”, если хотите.
— Спасибо, у меня свои.
— Ну, как угодно…
Старик поставил чайник и принялся ворчать, что чая хорошего не стало, что индийский со слонами совершенно испортился, а все эти новомодные — сущая дрянь.
Сигизмунд с охотой поддержал старика. Федор Никифорович заварил крепкий чай, разлил по тонким стаканам в подстаканниках, поставил на стол рафинад в коробке, сел напротив Сигизмунда и задымил “Беломором”.
— Так что у вас стряслось, Стрыйковский?
На очень краткий миг, но от этого не менее остро, Сигизмунд ощутил яростную зависть к большевикам. Блин, какая защищенность! Как одна семья! Видит старика пять минут — а кажется уже ближе отца…
— В общем, так, — начал Сигизмунд осторожно, — появился у меня в гараже запах… А потом выветрился…
Старик пристально глядел на Сигизмунда и курил.
— Бывает, — согласился Федор Никифорович, — запахнет да выветрится… Я-то здесь при чем?.. А долго запах держался?
— Три дня, — бойко сбрехнул Сигизмунд.
Федор Никифорович придавил папироску. Помолчал. И сказал с неожиданно доброй улыбкой:
— Вы что, врать сюда пришли, Стрыйковский? Зачем звонили?
— Гараж, — сказал Сигизмунд.
— Рассказывайте, — приказал Федор Никифорович. — Только правду. Иначе я не смогу вам помочь. Постарайтесь не врать. Правдоподобности не нужно. Я пойму. И еще: мы с вам оба сейчас — неофициальные лица. Это уж вы мне поверьте.
— В общем, не воняло у меня, — сознался Сигизмунд. Выговорил — и сразу стало легче.
Старик сразу подобрался, напрягся, вцепился в новую папиросу. Стал молча сверлить Сигизмунда глазами. Сигизмунд мимолетно подумал о том, каким был этот человек в молодости. Небось, одним взглядом впечатлительных интеллигентов в обморок ронял.
— Не знаю, с чего и начать…
— Только не надо мямлить, Стрыйковский, — совсем уж жестяным голосом промолвил Федор Никифорович. — Вы не институтка.
— Хорошо, не буду мямлить, — слабо улыбнулся Сигизмунд. — В общем, в первых числах декабря нашел я у себя в гараже девушку.
Старик закашлялся. Выронил изо рта папиросу — прожег дырку на скатерти. Кашлял долго, надрывно. Сигизмунд даже испугался. Вскочил, стал Федора Никифоровича стучать по спине, поить его чаем. С перепугу чай ему на брюки пролил. Все еще кашляя, старик выговорил:
— Что за порода такая… Аспид тоже нашел… Да уберите вы стакан, Стрыйковский, вы меня удушите…
Сигизмунд, смущаясь, вернулся на диван.
— Рассказывайте! — все еще кашляя, прикрикнул старик. — Во всех подробностях!
Сигизмунд честно поведал, как утерял ключ, как гараж сутки стоял со сломанным замком, как в гараже была обнаружена странная девка, принятая поначалу за угонщицу, а затем за наркоманку. Про все рассказал. Даже про золотую лунницу.
Старик слушал очень внимательно, не позволяя Сигизмунду пропускать “неинтересное”. Мгновенно улавливал и впивался вопросами, ликвидируя пробелы.
Когда Сигизмунд сказал, что оставил девушку у себя, чтобы не подвергать ее опасности, старик с партийной прямотой осведомился:
— Вы с ней сожительствовали?
Сигизмунда покоробило, но тем не менее он ответил “да”. Федор Никифорович заметно повеселел. Вопросы сделались еще въедливее.
— Вы ее осматривали?
— В каком смысле?
— Во всех. Она здоровый человек?
— Вначале она болела… грипп.
— Это естественно, — перебил старик.
— А вообще она была абсолютно здоровым человеком. И токсикоза у нее не было, не то что у нынешних… — Сигизмунд отогнал видение блюющей Натальи.
Федор Никифорович аж подпрыгнул.
— Вы хотите сказать, что она забеременела?
— Именно.
Вот тут старика действительно проняло. Он вскочил и забегал по кухне, нещадно дымя “Беломором”. Наконец остановился перед Сигизмундом и закричал, брызгая слюной и дыша тяжким табачным смрадом:
— Да вы понимаете, Стрыйковский, что это значит!
— Понимаю.
— Что вы понимаете? Что вы МОЖЕТЕ понимать?
— Что потерял любимую женщину и ребенка.
— Ни хрена вы не понимаете, Стрыйковский! НИ-ХРЕ-НА!.. Извините. Дальше, дальше. Как она исчезла?
Сигизмунд послушно рассказал и это. Не пропустил даже своих хождений с иконой.
— Время! Когда она исчезла? Вы помните, сколько было времени?
Сигизмунд поднатужился и выдал примерное время.
Старик помолчал, глядя в окно, а потом страшно выругался, помянув Аспида и его дурацкие затеи.
— Кто такой Аспид? — спросил Сигизмунд.
Федор Никифорович повернулся к Сигизмунду, глянул с ухмылкой.
— А вы что, не знали?.. Это ваш дед. Его многие под этим прозвищем знали…
Федор Никифорович уселся за стол.
— Значит, так, Стрыйковский. Сейчас я буду говорить, а вы — слушать. И не перебивать. Как я вас слушал.
— Вы меня перебивали.
— Когда вы начинали вилять. Я вилять не буду.
* * *
В 1915-м году от второй роты Галисийского полка оставалось всего полсотни человек. Стояла осень. Елозя животом по мокрой глине окопа, штабс-капитан Арсеньев бессильно смотрел на деревню Кнытино, откуда ему предстояло выбить немцев.
Легко сказать — выбить немцев! Стоило высунуться из окопа, как с колокольни начинал бить пулемет. Бой шел, то оживая, то замирая, вторые сутки. Поднять солдат из окопов не удалось.
В третьем часу дня немцы пошли в атаку. Арсеньев крикнул что-то сорванным голосом, но его даже не услышали.
Тогда-то и случилось ЭТО.
Подпоручик Стрыйковский медленно встал и оглядел окоп.
— Что, суки, перессали? — спросил он, выговаривая слова с очень сильным польским акцентом. После чего, цепляя длинными полами шинели скользкую глину, выбрался на бруствер. И пошел навстречу немцам.
Снова начал бить пулемет с колокольни. Стрыйковский даже не стрелял. Он просто шел. Даже когда его обогнали с надсадным “ура-а-а”. Он словно не замечал происходящего. Солдаты потом клялись, что пули обходили Стрыйковского стороной, ложась в грязь у его сапог.
После боя, уже в деревне Кнытино, штабс-капитан Арсеньев молча ударил Стрыйковского по лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62