Героев на холме ждали захватывающие приключения: следы древних битв; встреча с одичавшими и выродившимися лемурами-секьюрити; проход через защитные системы лемуров (заросли, студни, кислоты; эволюционировавшие в гигантов доисторические паразиты).
Багатур и лесной дед находят нечто вроде компьютера, управляющего всей защитной системой лемуров. Воспитанник подземных гномов немедленно вступает с нею в телепатический контакт.
Благодаря активизации древнего компьютера лемуров, из пустоты тут же вылупляется биомеханическое существо — золотой богомол, называемый также “летучим конем”. С ходу выясняется, что предназначение его — уничтожать людей как вид. Между лесным дедом и багатуром завязывается нудная дискуссия: допустимо ли использовать адскую машину против врагов? Однако багатур, не чуждый компьютерам, все же ухитряется управляться с чудовищным приобретением.
Прибытие героев с “конем” к хазарам производит форменный фурор. Создается патовая ситуация: герой боится расстаться с золотым богомолом, а хазары — с кречетом, так как, в свою очередь, опасаются адской машины…
Тут Сигизмунд не выдержал.
— Слушай, Вика, как тебя угораздило взять эту лабуду?
— Мне выдали ее как сверхмасштабную историческую эпопею, — угнетенно призналась Вика.
— И ты поверила?
— Не знаю… У мужика на обложке вполне грамотные доспехи…
Фильм некоторое время вяло катился дальше. Любовь, кровь, американские слюни вперемешку с патриотическими соплями, плюс гумилевские еврейки, соблазняющие простодушных хазар-тюркутов…
В целом семейный киновечер можно было охарактеризовать как “торжество Гринуэя”.

* * *
Ночью бродили втроем по каналу, пса выгуливали, себя проветривали. Курили, разговаривали.
Неожиданно Аська повернулась к Казанскому собору и спросила Сигизмунда:
— Морж, ты в Бога веришь?
Вопрос застал Сигизмунда врасплох. Он ответил уклончиво:
— Во всяком случае, знаю людей, которые безусловно верят. А что?
— Да так… У режа сегодня говорили… Слушай, Морж, а чего человек должен ждать от крещения?
— Не знаю… Чего-нибудь хорошего…
— А зачем вообще люди крестятся?
— Я думаю, — сказала вдруг Вика, — что некрещеный человек — он для Бога как нечитаемый файл. А покрестился — и открылся. Будто нужный формат обрел. Ну, лютеранин — тот с трудом открывается, католик получше, но тоже со сбоями и лишними знаками, а православный — сразу и во всю ширь… с управляющими символами… Правда, лютеране наоборот считают. А иеговисты какие-нибудь вообще не открываются.
— Тут повели двоих… ФОРМАТИРОВАТЬ… в Казанский собор.
— Кого? — удивился Сигизмунд. Аська раньше никогда не проявляла интереса к религиозным проблемам.
— Детей. Помнишь, я на похоронах была, еще двое детей остались… Бабушка решила их покрестить — на всякий случай, вдруг конец света или еще что… Пришли всем кагалом в собор, там сплошь младенцы были, а ребят постарше только двое: один какой-то незнакомый и наш. Тех, кто постарше, поп в сторону отвел и учинил собеседование, как при вступлении в комсомол. Чего, мол, ожидаете от крещения? Не знаю уж, что они там брякнули, но не то, что в уставе или как это называется у попов…
— Катехизис, — сказала Виктория.
— Один хрен, — отмахнулась Аська, — не то они что-то сказали… Ну, поп их и выставил. Идите, говорит, книжки почитайте, а потом приходите. Ответите правильно — покрещу. Все бы ничего, но бабушка расплакалась, стала кричать “как вам не стыдно, дети сироты, у них мать умерла”… После этого поп их за нарушение благочиния и вовсе выставил.
— И что, так и ушли?
— Они во Владимирский пошли. Там ничего не спрашивали. Покрестили и все. Мол, понадобится парню — сам эту книжку прочитает, а не понадобится — ну и фиг-то с ним…
— А что ты так яришься? — сказала Виктория. — В храм не на попа ходят смотреть, а на Бога.
— Какая ты умная, Вика. Поп их выгнал. Сирот обидел. А знаешь, в какой это день было? В самый главный такой христианский праздник, когда прощать положено. Прощеное Воскресенье называется. Я тут думала даже, когда с похорон вернулась, — может, и мне покреститься? Светлого чего-то хотелось. Чтоб настоящее. А теперь передумала. Что я там забыла? Чтобы поп на меня орал? На меня и так все орут: и реж орет, и ты вот, Морж, тоже…
— Нашли куда детей вести, — сказал Сигизмунд. — В Казанский собор! Нехорошее это место, музеем атеизма испоганенное. И сейчас там лучше не стало. Его новые мажоры обсидели. Они Боженьку боятся как налоговую полицию, только чуток поменьше… Вход сбоку, нищих — и тех нет…
— Нашел тоже показатель благополучия — нищие! — фыркнула Вика.
— Морж, слыхал, — Виктория у нас снова за границу лыжи вострит. Зачахла, видите ли. В языковую среду хочет. Знаешь, Морж, чего она на самом деле хочет? Сытости и благополучия. Буржуазности она хочет. Сквозняки ей здесь не нравятся.
— Меня, между прочим, мое место в университете ждать не будет, пока я тут с вами в смыслы жизни играю, — отозвалась Вика.
— А ты здесь науку двигай, — не сдавалась Аська. — На родине!
— Да кому здесь наука сейчас на хер нужна! — ответила аськина сестрица. — Вот если бы я попкорном торговала или там босоножками…
— Когда ты едешь? — спросил Сигизмунд. Ему вдруг сразу стало грустно.
— К концу месяца. Завтра в консульство пойду.
— А, — сказал Сигизмунд. И замолчал.

* * *
Во время чаепития в “Морене” Сигизмунд вдруг спросил Федора:
— Кстати, Федор, не проконсультируешь ли вот по какому вопросу: что положено человеку ожидать от крещения?
Федор сразу собрался и ответил четко и браво:
— Спасения и жизни вечной. — И осторожно запустил щуп: — А вы что, креститься надумали, Сигизмунд Борисович?
— Да нет, я так интересуюсь, теоретически… Меня мать еще в детстве покрестила, между прочим, в католичество… Мне тут вчера историю рассказали…
Выслушав аськину историю о Казанском соборе, Федор немного подумал и ответил решительно:
— Поп, конечно, говно. Мне вот отец Никодим не поленился полчаса мозги вправлять. А до остального, говорит, Федор, и сам дойдешь, если подопрет… Попы, кстати, тоже разные бывают. Бывают и ничего, а бывают — такие зануды! Но только на наше православие это не распространяется. Православие — оно правильное. Потому как четкое.
От спокойной казарменной убежденности Федора Сигизмунду вдруг стало значительно легче.
— Ты спроси еще этого своего отца Никодима: вот если человек умер и его кремировали — он точно потом не воскреснет или как?
Федор прищурился.
— Помер у вас кто, Сигизмунд Борисович? — очень осторожно осведомился он.
— Да нет, узнать просили… А я не знаю и узнать не у кого, разве что у тебя.
— Считается, что не воскреснет, — озабоченно проговорил Федор. — Но я на всякий случай еще проконсультируюсь дополнительно. Ладно, поеду. — И уже в дверях остановился. — Да, Сигизмунд Борисович, протрава кончается. Завтра привезли бы.
— Хорошо.
Федор ушел.
Светка стала собирать чашки. Она уже собралась идти их мыть, когда Сигизмунд сказал ей в спину:
— Светлана, бумаги для налоговой готовы?
Светлана замерла, излучая страх. Потом сказала:
— Нет.
— Слушай, чем ты занималась два дня? На кой нам штрафные санкции? Поставь ты эти чашки. Иди сюда.
Светка послушно сгрузила чашки, подошла к Сигизмунду и встала перед ним, сцепив пальцы.
— Что?
— Что с тобой происходит?
— Ничего.
— Ты работать собираешься?
— Собираюсь.
— Ты понимаешь, что у нас бюджет!.. — заорал Сигизмунд. — Вот так у нас бюджет!.. — Он провел пальцем по горлу. — Вот так!.. Еле сводим!.. Сейчас еще штрафные навесят!.. Ты это понимаешь, ты, бухгалтер!.. Ты на штате сидишь!..
— Понимаю, — совсем тихо сказала Светка.
— Кому мне зарплату не платить? — спросил Сигизмунд. — Федору или Людмиле Сергеевне?
— Мне, — прошептала Светка.
— Я тебя уволю! В чем дело? Да сядь ты.
Светка села. Помолчала еще немного. Глаза набухли слезами.
— Ну? — уже мягче повторил Сигизмунд.
— Я беременна, — прошептала Светка. — Анализы показали…
— Какой срок?
— Три недели…
— Сколько тебе нужно?
— Чего нужно?
— Денег, чего… Ты будешь прерывать?
— Я не знаю! — сказала Светка и бурно разрыдалась.
Сигизмунд дал ей время поплакать. На душе у него сгущались тучи. В маленьких фирмах, вроде “Морены”, главная нагрузка лежала на бухгалтере.
Потом Сигизмунд взял Светку за руки и проникновенно проговорил:
— Светлана. Мне нужен бухгалтер. Ты без меня знаешь, что беременная женщина — не работник. Кормящая — тем более. Если ты решишься… я тебе помогу. Ну, деньгами. Оформим. Не беспокойся.
— Что — “решишься”? — пролепетала Светка.
— Что, что… Муж-то у тебя бюджетник. Когда он в последний раз зарплату получал? Ты соображай. Ты ему сказала?
— Да…
— А он что?
— Говорит, сама решай…
— Ну вот ты и решай.
— Что?
— Света, я не смогу тебя держать в штате.
Светка встала. Лицо у нее разом сделалось мокрое: текло из глаз, из носа.
— Сигизмунд Борисович, можно, я уйду? — спросила она шепотом.
— Иди, — сказал Сигизмунд. — Ну, иди, иди…
Светка схватила сумку и убежала.
Несколько секунд Сигизмунд тупо смотрел на дверь, а потом схватил себя за волосы и несколько раз стукнулся лбом об стол. Так. Только этого не хватало — остаться без бухгалтера. Не станет Светка делать аборт. Рожать она будет. Нищих плодить. Остаться без бухгалтера — это катастрофа. Особенно при нынешнем положении “Морены”. И с улицы просто так бухгалтера не возьмешь…

* * *
В воскресенье Аська, возвращаясь от своего нового режа, нежданно-негаданно притащила с собой Мурра и уже с порога закричала:
— Морж! Смотри, кого я тебе привела!
Мурр был мрачноват, строг и ничем не показывал своего удивления. Чинно выпил кофе. Сдержанно-одобрительно отозвался о проекте фольклорного праздника, в котором собирался принять участие. Никак не реагировал на бурное ликование Аськи.
Сигизмунд держался холодновато — все утро просидел на телефоне, обзванивая своих знакомых в поисках приличного бухгалтера. Мысли в основном вертелись вокруг этого.
Мурр с присущей ему временами чуткостью видел, что Сигизмунду не до гостей, и потому проговорил тихим, грудным голосом:
— Хотите, я новую песню вам покажу?
— Ой, Мурр, это гениально! Морж, ты должен это послушать! Такая архаика — охренеть, такие корни! Новый реж кипятком писал, весь пол залил!
— Я просто стремился создать сказку, — мягко поправил Мурр. И стал петь.
Сигизмунд даже вздрогнул: он не ожидал, что Мурр просто так запоет, без гитары, без предисловий.
Песня полупелась, полувыстанывалась, полувыкряхтывалась; завораживающий голос Мурра то уходил в распевы, то топтался на речитативах; только за счет голоса, пожалуй, песня и забирала — ритм и стих хромали на все четыре лапы… будто косолапый бежит. Да, будто косолапый бежит. Куда-то. В темную берлогу. В черный провал. Под землю.
Сторожит медведь
Мое счастье от всех.
Ждет меня медведь,
Чтоб мне отдать счастье.
Солнце сменит дождь,
А дождь сменит снег,
Ждет меня медведь
В сушь и ненастье —
Чтобы счастье не скучало,
Ему
Он сплетает венки…
Он горем удручен,
Что я не прихожу.
Из сопочки
Слушает грай птиц у тропочки:
Может, жданный бредет,
Может, ветер голос принесет.
Вот уже сколько лет
Все ждет да ждет,
Ждет меня медведь,
Все ждет да ждет,
А меня все нет,
Нет да нет,
Меня — нет…
Мурр плел и плел песню, больше голосом, чем словами, и Сигизмунд, как всегда во время его пения, вдруг оторвался от берега реальности и поплыл… И чем дальше он уплывал, тем больше понимал — только вот словами выразить не мог. Нелепые и разрозненные события последних недель вдруг обрели соединенность и смысл, как будто их вписали в некий общий контекст. И исчезновение Лантхильды, и исчезновение Аськи, и возвращение Аськи, и та смерть, что ударила мимо, и Аспид, и Светка, которая не хочет избавляться от своего ребенка… Все.
Мурр пел и пел, казалось — вечность. У Аськи восторженно блестели глаза. И Вика сидела не шевелясь — слушала. А у Сигизмунда вдруг мурашки пошли по спине. Кто-то ждал. Долго ждал.
Чтобы счастье не грустило,
Медведь
Прибаутки рычит.
он сердится порой,
Грозит
Разбранить меня.
И не ведает он,
Что давно я сплю в земле сырой —
Медяки на глазах —
Некому медведю рассказать.
И медведь все ждет да ждет —
Вот уж сколько лет
Ждет да ждет…
А меня все нет,
Нет да нет…
Меня — не-ет…
А медведь все ждет,
Ждет да ждет,
А меня уж нет,
Нет да нет,
Ме-еня не-е-е-ет!..
Сигизмунд слушал, слушал… В многократно повторенном “нет” ему все явственнее слышалось исступленное “да”, и в постоянном утверждении “меня нет” звучало все громче “я есть, я есть!”
“Жизни хочу”, — вспомнил он аськины слова.
Допев, Мурр скупо улыбнулся, не стал слушать похвал, а вместо этого залпом допил остывший кофе и быстро ушел. Сказал, что ему нужно еще в одно место зайти.
— Как он там поживает, не рассказывал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62