Но вместо этого наступило странное сонное состояние — словно я вдохнул из-под маски с эфиром. Голова закружилась, мысли и чувства стали вялыми, ватными…
Именно это отсутствие страха убеждало, что я мертв.
Теперь форма двинулась на меня, встав на пути, заслоняя от меня пустое небо. Пирамидальное, с неотчетливыми краями, зыбкое, точно гора, наклонилось надо мной.
Конечно, я узнал его — то, что стояло передо мной, когда мы очутились во льдах после остановки машины времени. Теперь этот аппарат — а чем же еще могло оно быть? — раскачивался надо мной. Странными плавучими движениями — как наклоненные песочные часы, замедляют струю времени. Уголком глаза я заметил, как нижняя часть машины приблизилась к моей груди и животу прикоснулась, и я ощутил тут же отчетливые покалывания в этой области.
Затем чувство вернулись — причем с внезапностью ружейного выстрела! Я почувствовал, как что-то скребет по коже живота, словно разрезая и тут же сшивая ткани. Покалывания стали глубже — и уже отчетливо неприятнее, словно тысячи крохотных жал забирались в желудок.
Вместе с чувствами вернулся и страх — страх остаться без тела, страх смерти. В мои вены хлынул поток химикалий, лекарств. В голове зашумело. — Конус продолжал, склонившись, следовать вдоль моего тела. Крик утонул во мне — потому что я еще не чувствовал, ни языка, ни гортани, ни губ.
Еще никогда я не оказывался в столь беспомощном положении. Меня растянули как лягушку на лабораторной дощечке.
В последний момент руку вдруг ошпарило диким холодом — прикосновение шерсти! Это была рука Нево: державшая мою руку. Неужели его уложили рядом — я представил два операционных стола, соединенных сосудами, пробирками, системами, дожидаясь начала вивисекции. Я попытался разомкнуть эти вцепившиеся пальцы, но не мог двинуть ни мускулом.
И вот тень пирамиды достигла моего лица, заслонив последнее утешение — пятно неба. Теперь иголки плясали в области шеи, лба и лица. Заметам те же невидимые покалывания распространились на глаза. Он был открыты, как будто без век — так что я не мог даже зажмуриться — выставленные напоказ и уязвимые. Невиданное мучение — такого я еще не испытывал!
И когда глаза обдало огнем, проникая в зрачки жидким пламенем, пришел, наконец, спасительный обморок.
Когда я очнулся в следующий раз, никаких кошмаров уже не было. Я все еще плавал на поверхности сновидений: передо мной мелькали лес, песок пляжа и океан, я чувствовал вкус упругих солоноватых моллюсков и лежал с Хилари Бонд, в теплой ночи.
И затем медленно мир со всей ясностью прорезался вокруг.
Я лежал на какой-то твердой поверхности. Стоило пошевелиться, как спину начало щипать покалывать теперь я чувствовал все тело. Руки, ноги и даже пальцы были вытянуты, из ноздрей со свистом паровозного гудка вырывался воздух, в ушах отчетливо бился пульс. Я лежал в кромешной темноте — но теперь этот уже отнюдь не пугало. Главное — я был жив, окруженный знакомыми механическими шумами собственного тела: поскрипыванием кожи, подрагиванием мускулов, похрустыванием суставов. Я испытывал невиданное облегчение, настолько чистое и интенсивное, что не смог сдержать радостного вопля!
Я сел. Подо мной была зернистая поверхность, напоминавшая плотно сбитый и укатанный песок. Было тепло — хотя на мне оставались только рубашка брюки и ботинки. Кругом царила непроглядная тьма, но эхо моего глупого крика еще возвращалось ко мне издалека, так что можно было догадываться о величине помещения, в котором я находился — точнее, даже о «пространстве».
Да, я находился в каком-то большом, но замкнутом пространстве.
Я повернул голову туда, в поисках окна или двери, но никакого выхода не было. Однако тяжесть в голове стала тревожить меня — к тому же нос был прищемлен чем — то острым — и вскоре я нащупал на лице пару тяжелых линз в металлической раме.
Видимо, я что-то задел в этом устройстве — и комната тут же заполнилась ярким ослепительным светом.
Я зажмурился, оглушенный этим потоком света. Но как только сорвал очки, свет исчез, словно его и не было. Я оставался в полной темноте. Но стоило надеть очки — и все вновь было залито светом.
Ясное дело, темнота была реальностью, а свет — иллюзией, созданной очками, невольно вызванною мной. Это было оптическое устройство вроде того, с которым я встречался в Сфере, и которое носили все морлоки поголовно.
Когда глаза привыкли к этому освещению, я и осмотрел себя. Все было в порядке, лучше не бывает. Ни следа хирургического вмешательства в мой сложный и чуткий организм. Никаких шрамов, швов — хотя я до сих пор не мог забыть ощущения распарывания и сшивания живота и грудной клетки. Правда, на куртке и штанах сохранились чуть заметные на ощупь утолщения, словно в этих местах продольные разрезы были заново стянуты нитью. Словно кто-то наспех сшил их.
Я находился к комнате, напоминавшей двадцатифутовый куб. Более обычной обыкновенной комнаты мне не приходилось посещать за время моих путешествий. Представьте себе обыкновенный гостиничный номер девятнадцатого столетия. Только углы в этой комнате были несколько странной архитектурной конструкции — не как в моем веке. Они были не прямыми, а закругленными, так что комната сама изнутри несколько напоминала палатку, натянутую палатку. Дверей никаких не было, стало быть, и выхода тоже, а мебели и подавно. Пол был покрыт ровным слоем плотного слежавшегося песка, о котором я говорил уже раньше. В нем остался оттиск в том месте, где я спал.
На стенах были какие-то аляповатые обои — к тому же ворсистые, словно звериная шкура, и рамы, завешанные тяжелыми шторами. Однако стекол за этими шторами не было — а лишь те же панели стены, заклеенные пушистыми шкурами обоев.
Никаких светильников, ламп и прочих источников света. Только мутное, непонятно откуда исходящее сияние распространялось в воздухе, точно флуоресцирующий туман. Видимо, секрет этого света все же содержался в очках, а не в чем-нибудь другом. Источником света были очки.
На потолке сквозь них различался орнамент и причудливые фрески. В каскадах барокко кое-где угадывались человеческие формы, но настолько переплетенные и гротескные, что невозможно было разглядеть: на карикатуру непохоже, но, во всяком случае, автор не льстил человечеству. Словно у художника была рука Микеланджело, но при этом видение мира как у отставшего в умственном развитии подростка-олигофрена. Итак, представьте, в каком положении я оказался: банальная комната отеля, украшенная для какого-то оригинала или сумасшедшего. Сочетание строгой геометрии куба и невзыскательной планировки с гротесковой живописью. Каково!
Все это снова начинало походить на сон.
Я прошелся, огляделся по сторонам. Под моими подошвами скрипел песок, самый обычный пляжный песок. На стенах я не обнаружил ни единого шва, указывающего на то, что здесь может быть выход или замаскирована дверь. Часть комнаты была укрыта перегородкой из белого фарфора — фута три в квадрате. Как только я ступил на алебастрово-белый пол в этом месте, сверху немедленно хлынула вода с шипением. Я вытер лицо и продолжил осмотр.
В другом углу я обнаружил прямо на песке несколько бутылочек размером с судки для перца и уксуса. В одних была вода, в других неизвестная субстанция, олицетворявшая очевидно еду. Что-то смешанное с орехами, ягодами Питательная смесь из ягод орехов и тому подобного — точнее, отдаленно напоминавшая все вышеперечисленное. Испытывая жажду, я осушил пару склянок с водой. «Судки» оказались неудобными — их содержимое проливалось на подбородок, и они были еще меньше приспособлены для человека, чем собачьи и кошачьи кормушки.
После знакомства с пищей пальцы у меня оказались липкими, и я стал искать раковину. Таковой, естественно, не оказалось: так что пришлось удовольствоваться для этой цели содержимым одной из бутылочек. Песчаный пол превосходно впитывал влагу, и мне пришло на ум, не является ли он и своеобразным кошачьим туалетом. Однако я не стал проверять это на практике.
Отерев руки краем рубашки, я безуспешно пробовал отковырять панели рам, но не преуспел. Поверхность была гладкой, как скорлупа яйца, и абсолютно непроницаемой. Тогда я принялся скрести пол, в надежде отрыть подкоп, и спустя некоторое время обнаружил, что пальцы мои ушли вглубь на целых девять дюймов. Однако радость была преждевременной: под песком оказалась каменная мозаика в римском стиле с такими же, как и фрески, малопонятными рисунками.
Я оказался в полном одиночестве, заключенный в глухие стены. Ни одного звука из внешней Вселенной. Только шум собственного дыхания и стук сердца — и они начинали донимать меня, эти звуки, которых я совсем недавно ожидал услышать с такой жаждой и рвением.
Вскоре неотложные нужды напомнили о себе, что у меня, помимо сердца и легких, есть мочевой пузырь. Я держался, сколько мог, но, в конечном счете воспользовался ямкой в песке и зарыл ее.
Справив нужду, я вдруг испытал небывалый стыд. Представляю, как могли сейчас веселиться гости звездных миров, наблюдая за мной сквозь эти стены! Нечего сказать — прекрасное возвращение в родной 1891-й!
Устав наконец от всего этого, я опустился на песок, прислонясь спиной к стене. Через некоторое время очки были сняты из-за слишком яркого света, мешающего отдыхать. Надев их на запястье, я сложил руки на груди и предался сну.
Так началась моя жизнь в новой клетке. Когда первый испуг отступил, меня охватила страшная скука и беспокойство. Я не собирался повторять опыт заточения, полученный у морлоков. Даже жизнь в опасности несравненно лучше тупого существования в четырех стенах. Тем более, со времени высылки в палеоцен я не читал ни одной газеты. И мне просто не с кем было даже поговорить.
Тем временем судки и перечницы, как я стал их называть в повседневном обиходе, ежедневно пополнялись. Кто-то заменял их в то время, пока я спал, и мне ни разу так и не удалось застать этого «Санта Клауса». Вполне возможно, это делал какой-нибудь хитроумный механизм. Однажды в виде эксперимента, я оставил, засыпая судок под собой. К утру я проснулся от давящей боли — в ребро мне упирался тот же судок, полный воды! Прямо фокусы какие-то!"
Видимо, секрет заключался в самих судках — возможно, они синтезировали материал — хотя бы из воздуха. Видимо, потому же принципу работали и все остальные предметы — песок поглощал отходы, стены пропускали и фильтровали воздух, и потолок отвлекал меня своими причудливыми узорами от невеселых дум.
2. Эксперименты и отражения
Дня через три-четыре такой жизни я ощутил настоятельную потребность в ванной. Размазывать грязь водой из бутылки меня уже не устраивало. Охотнее всего я сейчас бы совершил прыжок в море палеоцена.
Но я не сразу решился ступить на эту фарфорово-гладкую поверхность: стоило поставить ногу, как с потолка на голову немедленно низвергалась вода. Она была теплая, пресная на вкус, и, возможно, пригодная даже для питья.
Такие «души» встречались в современных мне лечебницах и пансионатах. Врачи там горячо доказывали пользу ополаскивания тела под упругими струями воды, но в обиходе это еще как-то не прижилось.
Наконец, сбросив башмаки и прочее, оставаясь в одних очках, я зашел в фаянсовую кабинку. Меня обдало струями, целительными и освежающими. Вода ревела вокруг, как будто я стоял в центре маленького водопада. Тело распарилось, очки запотели. Я опасался, что вода зальет комнату, превратив ее в турецкую парную с бассейном под ногами, однако этого не случилось. Однако струи аккуратно стекали в фаянс под ногами — явно, не без помощи воздушного давления.
А кто сказал, что моя новая душевая должна быть похожа на прежнюю ванну, оставленную в 1891-м? Мой дом на Питершам-Роуд навсегда затерялся в Истории. Римляне, например никогда не пользовались мылом и мочалками, они просто распаривались и смывали грязь с потом, выступающим из пор. Хотя у меня не было под рукой замечательной римской скребницы, я превосходно заменил ее ногтями.
Только я вышел из сауны, как обнаружил отсутствие полотенца, которое мне бы сейчас очень пригодилось. Пришлось воспользоваться собственной одеждой, которую затем же и натянуть на себя. После парной я отдыхал на песке, казалось, что он подогревается снизу. Песок впитывал остатки влаги и быстро сушил одежду.
Сауна навеяла некоторые воспоминания. Я вспоминал турецкие мыльни, японские кадки с горячей водой, русские парные с зеленым веником — все, что довелось мне слышать и испытать на себе.
Внезапно взгляд мой снова остановился на потолке, покрытом странными фресками, . Затем помимо воли скользнул по стенам, рамам, шторам, обоям и вернулся на песок. Вот как. Роспись под барокко, с элементами возможно даже античной живописи, обои, ультрасовременный душ — и песчаный пол, как в пещере. И под ним псевдоримские изразцы. Где же это я оказался, что за смешение эпох?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65