Жар со стороны леса по-прежнему был непереносим — огонь еще с треском прогрызался сквозь чащи — и столб каролиния сиял, отсвечивая во взволнованных водах моря. Споткнувшись о какую-то обугленную тушу, — мне показалось, что это птенец диатрима, но разглядывать я не стал — я нашел относительно чистый пятачок песка, разгреб ногой толстый слой пепла и усадил морлока.
Отыскав ручей, теперь иссякший, я нацедил тонкую струйку в сложенные ладони — вода была грязной, с хлопьями сажи, растворенными в ней, но жажда была так непереносима, что, не думая, от чего и кого осталась эта сажа, я выпил эту воду большими жадными глотками.
— Хорошо. — услышал я собственный голос, хриплый от дыма и усталости. — Вот так оно и бывает. Стоило человеку меньше года прожить в палеоцене, как… вот она, цивилизация, уже здесь!
Нево зашевелился. Он пытался подняться, но с трудом отрывал голову от песка. Маску он потерял и теперь не мог разлепить громадное веко, — оно, как и все лицо, было в песке. Снова морлоку выпало испытание — увидеть воочию, что такое война среди людей — явление, незнакомое его роду.
Медленно, бережно, словно поднимая ребенка, я оторвал его от песка, и посадил. Ноги его дрожали от усталости и напряжения.
— Спокойно, старина, — сказал я, — выкарабкаемся.
Единственный глаз морлока наполнился слезами. Он несколько раз всхлипнул.
— Что такое, — склонился я к нему. — Ты что-то сказал?
— Невык…
— Что?
— Не выкарабкаемся…
— Почему? Огонь ушел в сторону.
— Огонь тут не при чем. Радиация. Теперь она будет уничтожать все живое неделями, месяцами — и даже годами. Огонь ушел, радиация осталась. Это не безопасное место.
Я обнял его, и мы остались на песке. Ждать пока сомкнется тьма, осядут останки и радиоактивные осадки, и сомкнется Тьма. НО что-то не давало мне опустить руки.
— Тогда, — встрепенулся я. — Мы выйдем отсюда и посмотрим себе убежище.
И невзирая на боль от ожогов, я подхватил его на руки, и двинулся черной равниной.
Уже смеркалось — близился вечер, когда мы одолели милю, и небо над нами очистилось от сажи и копоти. И, тем не менее, раскаленный оплавленный кратер, где догорал каролиний, светился вдали, как лампы Олдиса, падавшие на Лондонский Купол.
Прямо мне под ноги из уцелевшей окраины леса выбежал молодой пристикампус с широкой зубастой пастью и свешенным языком. Он волочил за собой ногу и беспокойно вертел головой по сторонам — оба глаза запеклись от пожара.
Я почувствовал под ногой чистый песок, и соленый морской рассол коснулся моих ноздрей. Океан масляно блестел в свете каролиния, и природа по-прежнему сохраняла красоту и величие, несмотря на глупость людей. Шум волн убаюкивал меня, и океан казался последним оставшимся другом.
И вдруг мечтания развеял отдаленный зов:
— Эге-гей!
Кто-то шел навстречу — и на расстоянии где-то четверти мили я разглядел фигуру, которая махала рукой и двигалась мне навстречу.
Некоторое время я не трогался с места — просто потому что не было сил. Да и кто это мог быть? У меня почти не оставалось сомнений, что после такого взрыва экспедиционные силы погибли в огне, и, кроме нас с Нево, в этом мире никого не осталось.
Это оказался солдат экспедиционных сил, удалившийся далеко по какому-то поручению в лес, — как он объяснил. На нем была обычная короткая тропическая униформа, темно-зеленая, традиционного цвета английских стрелков панама и пулемет с заряженной лентой. Это был высокий рыжеволосый ирландец худощавого сложения. Лицо его показалось мне знакомым. Как он вообще мог разглядеть меня в наступающей темноте, закопченного дымом и сажей, оставалось для меня загадкой. Трудно искать негра с черной кошкой в темной комнате — это про нас с морлоком.
Воин сдвинул шляпу на затылок.
— Вот это мы попали, не так ли, сэр? — у него был четкий, немного резковатый тевтонский северо-восточный акцент.
— Стаббинс? — я вспомнил его.
— Так точно, сэр. — Он обвел пляж рукой. — Я занимался картографированием местности. Отошел на шесть миль и вдруг вижу — Джерри над морем. И тогда пошла писать губерния! Ну, да нам такие штуки известны.
И он как-то неуверенно посмотрел в сторону лагеря.
Пытаясь скрыть крайнюю усталость, я перенес вес на другую ногу.
— Туда возвращаться нельзя.
— Это кто сказал?
— Он. — Я показал на морлока.
Стаббинс поскреб в затылке — короткие волосы издали звук платяной щетки.
— И мы уже ничем не можем им помочь.
Он вздохнул.
— В таком случае, что будем делать, сэр?
— Думаю, надо пройти дальше по пляжу и отыскать убежище на ночь.
— А как же дикие звери, сэр? — он беспокойно схватился за пулемет. — Патронов не так много. Я взял с собой самую малость, когда уходил из лагеря.
— Сегодня им не до нас. Звери палеоцена еще долго не придут в себя после сегодняшней атаки людей. А вот костер нам развести придется в любом случае. Спички есть?
— О, конечно, сэр! — он хлопнул по нагрудному карману, где с готовностью брякнули спички. — Можете не беспокоиться.
— Понятно.
Стаббинс заметил, что я уже шатаюсь, и дрожь в руках. Он перевесил пулемет за спину и принял у меня бессознательное тело морлока. Парень он был сильный. Так что эта ноша его ничуть не тяготила.
И так мы двинулись вдаль по берегу с лучшими надеждами на будущее — отыскать укрытие и место для ночлега.
12. Мир после бомбы
Утренняя заря была свежей и чистой.
Я проснулся раньше Стаббинса. Нево оставался в беспамятстве. Я прошелся по пляжу у прибоя. Солнце успело обогнать меня, уже встав над океаном, и становилось не на шутку жарко. В уцелевшем лесу раздавались привычные шорохи и крики, обитатели джунглей были заняты своими делами. Преданы своим мелким заботами гладкая черная форма — наверное, скат — скользил на поверхности воды в сотнях футов от побережья.
В эти первые мгновения нового дня мир палеоцена показался мне все тем же нетронутым и полным сил, каким был до появления экспедиции Гибсона. Но пламенный столб все еще сиял сквозь лес, разрастаясь, пока не достиг тысячи футов в поперечнике. Сгустки пламени — крошки оплавленного камня и земли взлетали вверх вдоль столба, по сияющей параболической траектории. И над всем этим простиралось зонтом черное облако гари и паров, которое слабо колыхал ветер.
На завтрак у нас была вода и пальмовые орехи. Нево едва пришел в чувство, как сразу стал заклинать нас со Стаббинсом ни в коем случае не возвращаться в лагерь — ни даже близко появляться от места, где он остался. Возможно, в палеоцене осталось всего трое людей, и нам предстоит думать, как выжить в будущем. Нево считал, что нам лучше убраться подальше отсюда, присмотреть себе новое место. Хотя бы в нескольких милях отсюда, куда не доберется радиоактивное излучение каролиния.
Но и по глазам Стаббинса, и по голосу совести, я знал, что мы примем иное решение. Такое неприемлемо для нас обоих.
— Я возвращаюсь, — сказал, наконец, Стаббинс, с прямотой, прорвавшейся сквозь учтивость. — Мне понятно все, что вы тут говорили, сэр, но там могут быть раненые, которым нужна помощь. Я не могу оставить их на произвол судьбы. — В его открытом честном лице отразилось сострадание. — Не так ли сэр?
— Да, Стаббинс, ты прав.
И мы отправились обратно по полоске песка, когда-то называемой пляжем. Вот она постепенно чернела, превращаясь в тропу войны, устланную головешками и горелыми тушами животных — волны еще не успели смыть это в океан. На шее у нас были связки кокосовых скорлуп, наполненных свежей водой — на случай, если там потребуется кого-то напоить.
Нево предупреждал — смертельно опасно приближаться к воронке больше чем на милю. К полудню, когда Солнце высоко стояло в небе, мы достигли этой роковой черты. Мы уже находились в тени черного пепельного зонта, распахнутого над головой. Свет, исходивший от воронки, был столь ярок, что наши тела отбрасывали вторую тень.
Мы ополоснули ноги в море. Под ногами привычно зарывались в песок раковины моллюсков, метались вспугнутые черепахи.
Наконец мы покинули пляж и углубились в лес. Точнее, в то, что от него осталось. Все вокруг было как в страшной сказке. Мы собирались обойти эту опасную воронку на расстоянии, в надежде обнаружить кого-то в живых. Школьного курса геометрии вполне хватало, чтобы определить, что при этом нам придется совершить шестимильную прогулку и снова выйти на пляж. Однако то, что просто на бумаге, иногда не осуществимо в жизни, и у нас не было такого циркуля, чтобы описать правильную и безопасную дугу или окружность у этого места. Поэтому, откровенно говоря, меня брали сомнения насчет нашего похода. В лучшем случае, это займет все время до вечера, учитывая то, что идти нам придется по обугленным корягам и завалам пожарища.
Мы были близки к эпицентру взрыва — на что указывали обезглавленные, лишенные крон и разбитые в щепки деревья. То, что могло стоять веками, было разрушено в секунды.
Теперь уже дневной свет не проникал так робко и загадочно в лес — ему не мешала листва, и наши головы беспощадно пекло полуденное Солнце. Но и здесь, в этом разоренном выжженном лесу, была жизнь, что можно было определить по крикам, шорохам и прочим звукам джунглей. И кроны теперь заменяла крона из пепла, выросшая за одну ночь из воронки.
Это багровое сияние, казалось, выморило все в округе — все зверье убралось глубже в лес. Оттого лес казался сумрачным — не только птицы и крупные животные, но даже насекомые сбежали из раненого искалеченного леса, и зловещая тишина была нарушена только шорохом наших шагов, да горячим клокочущим дыханием из бомбовой воронки.
Кое-где еще дотлевали стволы и крошились угли, так что вскоре насколько раз обжег босые пятки. Я обвязал ноги пусками травы и вдруг вспомнил — то же самое делал я, выбираясь из горящего леса 802701 года. Несколько раз мы набредали на обугленные трупы животных, которых врасплох застигла катастрофа — они даже понять ничего не успели. Несмотря на порядком погулявший здесь огонь, разложение не прекращалось — над лесом стоял смрад гнили и разложения. Раз я наступил на осклизлые останки какого-то зверька — по-моему, это был планететериум — и бедняге Стаббинсу пришлось ждать и выслушивать мои ругательства, пока я счищал останки с подошвы.
Примерно через час мы вышли на зловещий бугорок. Запах стоял такой, что пришлось прижать к лицу платок. Тело было настолько обезображено огнем, что сначала я принял его за труп животного — может быть, молодой диатримы. Но тут же услышал за спиной крик Стаббинса.
Я подошел поближе — из почернелой массы высовывалась женская рука. Она чудом уцелела: пальцы были сложены, как у спящей на безымянном пальце блестело маленькое золотое кольцо.
Бедняга Стаббинс отшатнулся в сторону, к деревьям, и я услышал, как его рвало. Я снова почувствовал себя по-дурацки, стоя среди выгоревшего леса, увешанный гирляндами орехов с водой.
— Что, если все они — такие, сэр? — спросил Стаббинс, наконец.
— Какие?
— Ну, вы понимаете — такие, как она. Что, если мы так и не найдем никого в живых? Если их всех постигла та же участь?
Положив руку ему на плечо, я искал силы, которой не чувствовалось.
— В таком случае, вернемся на пляж. И будем пытаться выжить дальше. Но мы сделаем все, от нас зависящее, Стаббинс. Мы должны это пройти. Иначе потом не простим себе этого. Давай, это ведь только начало.
Белые белки глаз выкатились на его чумазом лице.
— Нет, — сказал он. Вы правы, сэр. Мы сделаем все — если есть еще смысл. Но…
— Что такое?
— Ах — ничего, махнул он рукой, распрямляясь по стойке «смирно», в полной готовности продолжить начатое.
Он не договорил. И в этом умолчании крылась страшная правда. Если из всей экспедиции спасся лишь он, да мы с морлоком, то мы обречены коротать здесь век до конца. И когда наши кости покроются приливом, на этом все будет кончено. И хорошо, если наши окаменелости попадутся под лопату какому-нибудь садовнику в Хампстеде или Кью, через каких-нибудь пятьдесят миллионов лет.
Ничего не скажешь — суровая перспектива. И очень ненадежная. И что же Стаббинс имел в виду — что мы должны сделать лучшее, из того, что у нас осталось в нашем распоряжении.
В угрюмом молчании мы оставили обгоревшие останки, двинувшись навстречу тому, что готовила нам судьба.
Трудно сказать, сколько времени мы провели в лесу, потому что быстро утратили чувство времени в монотонно черном пейзаже. Даже Солнце как будто остановилось в небе над курящимися пнями. На самом же деле прошел всего час, когда мы услышали треск — словно к нам кто-то приближался со стороны чащи.
Глаза Стаббинса округлились как два шарика слоновой кости — от страха — и мы замерли, не дыша.
Что-то шло из обугленных теней, запинаясь и спотыкаясь о пни и коряги — и чем ближе, тем яснее становилось, что это человек.
С сердцем, подскочившим к гортани, я бросился вперед, не разбирая дороги, ни того, что было под ногами. Стаббинс спешил рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Отыскав ручей, теперь иссякший, я нацедил тонкую струйку в сложенные ладони — вода была грязной, с хлопьями сажи, растворенными в ней, но жажда была так непереносима, что, не думая, от чего и кого осталась эта сажа, я выпил эту воду большими жадными глотками.
— Хорошо. — услышал я собственный голос, хриплый от дыма и усталости. — Вот так оно и бывает. Стоило человеку меньше года прожить в палеоцене, как… вот она, цивилизация, уже здесь!
Нево зашевелился. Он пытался подняться, но с трудом отрывал голову от песка. Маску он потерял и теперь не мог разлепить громадное веко, — оно, как и все лицо, было в песке. Снова морлоку выпало испытание — увидеть воочию, что такое война среди людей — явление, незнакомое его роду.
Медленно, бережно, словно поднимая ребенка, я оторвал его от песка, и посадил. Ноги его дрожали от усталости и напряжения.
— Спокойно, старина, — сказал я, — выкарабкаемся.
Единственный глаз морлока наполнился слезами. Он несколько раз всхлипнул.
— Что такое, — склонился я к нему. — Ты что-то сказал?
— Невык…
— Что?
— Не выкарабкаемся…
— Почему? Огонь ушел в сторону.
— Огонь тут не при чем. Радиация. Теперь она будет уничтожать все живое неделями, месяцами — и даже годами. Огонь ушел, радиация осталась. Это не безопасное место.
Я обнял его, и мы остались на песке. Ждать пока сомкнется тьма, осядут останки и радиоактивные осадки, и сомкнется Тьма. НО что-то не давало мне опустить руки.
— Тогда, — встрепенулся я. — Мы выйдем отсюда и посмотрим себе убежище.
И невзирая на боль от ожогов, я подхватил его на руки, и двинулся черной равниной.
Уже смеркалось — близился вечер, когда мы одолели милю, и небо над нами очистилось от сажи и копоти. И, тем не менее, раскаленный оплавленный кратер, где догорал каролиний, светился вдали, как лампы Олдиса, падавшие на Лондонский Купол.
Прямо мне под ноги из уцелевшей окраины леса выбежал молодой пристикампус с широкой зубастой пастью и свешенным языком. Он волочил за собой ногу и беспокойно вертел головой по сторонам — оба глаза запеклись от пожара.
Я почувствовал под ногой чистый песок, и соленый морской рассол коснулся моих ноздрей. Океан масляно блестел в свете каролиния, и природа по-прежнему сохраняла красоту и величие, несмотря на глупость людей. Шум волн убаюкивал меня, и океан казался последним оставшимся другом.
И вдруг мечтания развеял отдаленный зов:
— Эге-гей!
Кто-то шел навстречу — и на расстоянии где-то четверти мили я разглядел фигуру, которая махала рукой и двигалась мне навстречу.
Некоторое время я не трогался с места — просто потому что не было сил. Да и кто это мог быть? У меня почти не оставалось сомнений, что после такого взрыва экспедиционные силы погибли в огне, и, кроме нас с Нево, в этом мире никого не осталось.
Это оказался солдат экспедиционных сил, удалившийся далеко по какому-то поручению в лес, — как он объяснил. На нем была обычная короткая тропическая униформа, темно-зеленая, традиционного цвета английских стрелков панама и пулемет с заряженной лентой. Это был высокий рыжеволосый ирландец худощавого сложения. Лицо его показалось мне знакомым. Как он вообще мог разглядеть меня в наступающей темноте, закопченного дымом и сажей, оставалось для меня загадкой. Трудно искать негра с черной кошкой в темной комнате — это про нас с морлоком.
Воин сдвинул шляпу на затылок.
— Вот это мы попали, не так ли, сэр? — у него был четкий, немного резковатый тевтонский северо-восточный акцент.
— Стаббинс? — я вспомнил его.
— Так точно, сэр. — Он обвел пляж рукой. — Я занимался картографированием местности. Отошел на шесть миль и вдруг вижу — Джерри над морем. И тогда пошла писать губерния! Ну, да нам такие штуки известны.
И он как-то неуверенно посмотрел в сторону лагеря.
Пытаясь скрыть крайнюю усталость, я перенес вес на другую ногу.
— Туда возвращаться нельзя.
— Это кто сказал?
— Он. — Я показал на морлока.
Стаббинс поскреб в затылке — короткие волосы издали звук платяной щетки.
— И мы уже ничем не можем им помочь.
Он вздохнул.
— В таком случае, что будем делать, сэр?
— Думаю, надо пройти дальше по пляжу и отыскать убежище на ночь.
— А как же дикие звери, сэр? — он беспокойно схватился за пулемет. — Патронов не так много. Я взял с собой самую малость, когда уходил из лагеря.
— Сегодня им не до нас. Звери палеоцена еще долго не придут в себя после сегодняшней атаки людей. А вот костер нам развести придется в любом случае. Спички есть?
— О, конечно, сэр! — он хлопнул по нагрудному карману, где с готовностью брякнули спички. — Можете не беспокоиться.
— Понятно.
Стаббинс заметил, что я уже шатаюсь, и дрожь в руках. Он перевесил пулемет за спину и принял у меня бессознательное тело морлока. Парень он был сильный. Так что эта ноша его ничуть не тяготила.
И так мы двинулись вдаль по берегу с лучшими надеждами на будущее — отыскать укрытие и место для ночлега.
12. Мир после бомбы
Утренняя заря была свежей и чистой.
Я проснулся раньше Стаббинса. Нево оставался в беспамятстве. Я прошелся по пляжу у прибоя. Солнце успело обогнать меня, уже встав над океаном, и становилось не на шутку жарко. В уцелевшем лесу раздавались привычные шорохи и крики, обитатели джунглей были заняты своими делами. Преданы своим мелким заботами гладкая черная форма — наверное, скат — скользил на поверхности воды в сотнях футов от побережья.
В эти первые мгновения нового дня мир палеоцена показался мне все тем же нетронутым и полным сил, каким был до появления экспедиции Гибсона. Но пламенный столб все еще сиял сквозь лес, разрастаясь, пока не достиг тысячи футов в поперечнике. Сгустки пламени — крошки оплавленного камня и земли взлетали вверх вдоль столба, по сияющей параболической траектории. И над всем этим простиралось зонтом черное облако гари и паров, которое слабо колыхал ветер.
На завтрак у нас была вода и пальмовые орехи. Нево едва пришел в чувство, как сразу стал заклинать нас со Стаббинсом ни в коем случае не возвращаться в лагерь — ни даже близко появляться от места, где он остался. Возможно, в палеоцене осталось всего трое людей, и нам предстоит думать, как выжить в будущем. Нево считал, что нам лучше убраться подальше отсюда, присмотреть себе новое место. Хотя бы в нескольких милях отсюда, куда не доберется радиоактивное излучение каролиния.
Но и по глазам Стаббинса, и по голосу совести, я знал, что мы примем иное решение. Такое неприемлемо для нас обоих.
— Я возвращаюсь, — сказал, наконец, Стаббинс, с прямотой, прорвавшейся сквозь учтивость. — Мне понятно все, что вы тут говорили, сэр, но там могут быть раненые, которым нужна помощь. Я не могу оставить их на произвол судьбы. — В его открытом честном лице отразилось сострадание. — Не так ли сэр?
— Да, Стаббинс, ты прав.
И мы отправились обратно по полоске песка, когда-то называемой пляжем. Вот она постепенно чернела, превращаясь в тропу войны, устланную головешками и горелыми тушами животных — волны еще не успели смыть это в океан. На шее у нас были связки кокосовых скорлуп, наполненных свежей водой — на случай, если там потребуется кого-то напоить.
Нево предупреждал — смертельно опасно приближаться к воронке больше чем на милю. К полудню, когда Солнце высоко стояло в небе, мы достигли этой роковой черты. Мы уже находились в тени черного пепельного зонта, распахнутого над головой. Свет, исходивший от воронки, был столь ярок, что наши тела отбрасывали вторую тень.
Мы ополоснули ноги в море. Под ногами привычно зарывались в песок раковины моллюсков, метались вспугнутые черепахи.
Наконец мы покинули пляж и углубились в лес. Точнее, в то, что от него осталось. Все вокруг было как в страшной сказке. Мы собирались обойти эту опасную воронку на расстоянии, в надежде обнаружить кого-то в живых. Школьного курса геометрии вполне хватало, чтобы определить, что при этом нам придется совершить шестимильную прогулку и снова выйти на пляж. Однако то, что просто на бумаге, иногда не осуществимо в жизни, и у нас не было такого циркуля, чтобы описать правильную и безопасную дугу или окружность у этого места. Поэтому, откровенно говоря, меня брали сомнения насчет нашего похода. В лучшем случае, это займет все время до вечера, учитывая то, что идти нам придется по обугленным корягам и завалам пожарища.
Мы были близки к эпицентру взрыва — на что указывали обезглавленные, лишенные крон и разбитые в щепки деревья. То, что могло стоять веками, было разрушено в секунды.
Теперь уже дневной свет не проникал так робко и загадочно в лес — ему не мешала листва, и наши головы беспощадно пекло полуденное Солнце. Но и здесь, в этом разоренном выжженном лесу, была жизнь, что можно было определить по крикам, шорохам и прочим звукам джунглей. И кроны теперь заменяла крона из пепла, выросшая за одну ночь из воронки.
Это багровое сияние, казалось, выморило все в округе — все зверье убралось глубже в лес. Оттого лес казался сумрачным — не только птицы и крупные животные, но даже насекомые сбежали из раненого искалеченного леса, и зловещая тишина была нарушена только шорохом наших шагов, да горячим клокочущим дыханием из бомбовой воронки.
Кое-где еще дотлевали стволы и крошились угли, так что вскоре насколько раз обжег босые пятки. Я обвязал ноги пусками травы и вдруг вспомнил — то же самое делал я, выбираясь из горящего леса 802701 года. Несколько раз мы набредали на обугленные трупы животных, которых врасплох застигла катастрофа — они даже понять ничего не успели. Несмотря на порядком погулявший здесь огонь, разложение не прекращалось — над лесом стоял смрад гнили и разложения. Раз я наступил на осклизлые останки какого-то зверька — по-моему, это был планететериум — и бедняге Стаббинсу пришлось ждать и выслушивать мои ругательства, пока я счищал останки с подошвы.
Примерно через час мы вышли на зловещий бугорок. Запах стоял такой, что пришлось прижать к лицу платок. Тело было настолько обезображено огнем, что сначала я принял его за труп животного — может быть, молодой диатримы. Но тут же услышал за спиной крик Стаббинса.
Я подошел поближе — из почернелой массы высовывалась женская рука. Она чудом уцелела: пальцы были сложены, как у спящей на безымянном пальце блестело маленькое золотое кольцо.
Бедняга Стаббинс отшатнулся в сторону, к деревьям, и я услышал, как его рвало. Я снова почувствовал себя по-дурацки, стоя среди выгоревшего леса, увешанный гирляндами орехов с водой.
— Что, если все они — такие, сэр? — спросил Стаббинс, наконец.
— Какие?
— Ну, вы понимаете — такие, как она. Что, если мы так и не найдем никого в живых? Если их всех постигла та же участь?
Положив руку ему на плечо, я искал силы, которой не чувствовалось.
— В таком случае, вернемся на пляж. И будем пытаться выжить дальше. Но мы сделаем все, от нас зависящее, Стаббинс. Мы должны это пройти. Иначе потом не простим себе этого. Давай, это ведь только начало.
Белые белки глаз выкатились на его чумазом лице.
— Нет, — сказал он. Вы правы, сэр. Мы сделаем все — если есть еще смысл. Но…
— Что такое?
— Ах — ничего, махнул он рукой, распрямляясь по стойке «смирно», в полной готовности продолжить начатое.
Он не договорил. И в этом умолчании крылась страшная правда. Если из всей экспедиции спасся лишь он, да мы с морлоком, то мы обречены коротать здесь век до конца. И когда наши кости покроются приливом, на этом все будет кончено. И хорошо, если наши окаменелости попадутся под лопату какому-нибудь садовнику в Хампстеде или Кью, через каких-нибудь пятьдесят миллионов лет.
Ничего не скажешь — суровая перспектива. И очень ненадежная. И что же Стаббинс имел в виду — что мы должны сделать лучшее, из того, что у нас осталось в нашем распоряжении.
В угрюмом молчании мы оставили обгоревшие останки, двинувшись навстречу тому, что готовила нам судьба.
Трудно сказать, сколько времени мы провели в лесу, потому что быстро утратили чувство времени в монотонно черном пейзаже. Даже Солнце как будто остановилось в небе над курящимися пнями. На самом же деле прошел всего час, когда мы услышали треск — словно к нам кто-то приближался со стороны чащи.
Глаза Стаббинса округлились как два шарика слоновой кости — от страха — и мы замерли, не дыша.
Что-то шло из обугленных теней, запинаясь и спотыкаясь о пни и коряги — и чем ближе, тем яснее становилось, что это человек.
С сердцем, подскочившим к гортани, я бросился вперед, не разбирая дороги, ни того, что было под ногами. Стаббинс спешил рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65