А барабанить кулаками в дверь не имело смысла – всё равно материал был звуконепроницаемым.
Я ещё стоял в вестибюле, чувствуя себя последним дураком, когда на этаж подъехал один из лифтов, и из кабины вышел капитан Павлов. Выглядел он гораздо лучше, чем в тот день, когда я видел его в последний раз.
– Здравствуй, Александр, – поприветствовал он меня, разом отбросив нашу прежнюю манеру общения «начальник-подчинённый». – Вечерком я собирался навестить тебя и Яну. А ты к Элис Тёрнер?
– Ну, в некотором роде...
– Тогда я зайду с тобой. Ты не против? Не беспокойся, я долго не задержусь, только посмотрю, как она устроилась. Я тут решил навестить всех наших ребят.
– Боюсь, не получится, кэп, – ответил я. – Элис отключила звонок.
– Ага, ясно... – Было видно, что Павлов понял даже больше, чем я сказал. – Что ж, с этим повременим. Выпить не желаешь?
– Если кофе, то не откажусь.
– Тогда поехали на крышу. Там есть открытая площадка кафетерия.
Мы вошли в лифт, и капитан нажал кнопку верхнего этажа. Затем повернулся ко мне и спросил:
– Как у тебя дела, Александр?
– Да так себе... Не очень.
– Понимаю, – кивнул он. – А что Яна?
– Ей легче. Она... – Я замешкался, подбирая нужные слова. – Для неё отец был чужим с самого начала, она уже давно вычеркнула его из своей жизни, тогда как я... э-э...
– Тогда как ты всегда любил его, – подхватил Павлов. – И будучи ребёнком, и позже, когда считал его погибшим. А теперь он воскрес, и ты в смятении. То, что ты прощал ему мёртвому, ты не можешь простить живому.
Мне оставалось только изумиться, как чутко кэп уловил моё состояние и сумел выразить всё, что меня мучило, в нескольких коротких фразах.
Поднявшись на крышу, мы прошли к кафетерию, взяли по чашке кофе и устроились за свободным столиком у самого бордюра. Павлов закурил сигарету и обвёл взглядом живописные окрестности городской окраины.
– Приятная планета, – произнёс он. – Куда симпатичнее нашей Октавии.
– Но всё равно для нас она тюрьма, – заметил я. – Вы ведь общались со всем экипажем? Какое настроение у людей?
– По-разному. Одни почти смирились с перспективой длительного плена, другие мириться не желают.
– И тем не менее всех освободили.
– Ну да. В сущности, что может поделать горстка людей против трёхсотмиллионного населения планеты? Единственные, кто представляет потенциальную угрозу, это наши ребята-лётчики. Теоретически они могут угнать один из кораблей – но только теоретически. А на практике это неосуществимо. Большая часть ютландского флота базируется в космосе, а те немногие корабли, что находятся на планете, тщательно охраняются. К ним не подберёшься. Кроме того, почти все они с демонтированными вакуумными излучателями и принадлежат к Группировке Планетарной Обороны. К другим звёздам на них не улетишь.
– Гм-м, – промычал я. – Это, как я понимаю, предупреждение?
– Совершенно верно. Я предупреждаю об этом всех наших пилотов. Вы, парни и девчата, горячие головы и можете влипнуть в крупные неприятности. Но главная неприятность для тебя, Александр, и для Яны заключается в том, что если вас поймают при попытке угона корабля, то вы просто вернётесь в дом отца, зато другие, кто будет вместе с вами, загремят в тюрьму.
– Это несправедливо!
– Конечно, несправедливо, – согласился Павлов. – Но такова жизнь.
Некоторое время мы молчали.
– Кэп, – наконец произнёс я. – Помогите мне кое в чём разобраться.
– А именно?
– Мой отец – диктатор этой планеты?
– Пожалуй, что да. По всем признакам, он диктатор.
– Тогда почему... это... – У меня на языке вертелось множество «почему», и я никак не мог выбрать, с которого мне начать.
– Почему по улицам не ходят патрули с лазерными автоматами, – помог мне Павлов. – Почему нет комендантского часа. Почему полицейские не избивают нарушителей общественного порядка до полусмерти, а просто штрафуют их или вовсе ограничиваются устным предупреждением. Почему люди, рассказывая друг другу политические анекдоты, не понижают голос и не озираются по сторонам с опаской. Почему по телевидению и в сетевых СМИ нередко можно встретить довольно резкую критику в адрес правительства. И, наконец, почему при всём вышеперечисленном на Ютланде не существует организованной оппозиции. Держу пари, ты искал, упорно искал хоть малейший намёк на существование чего-то вроде воспитательно-трудовых лагерей для противников существующего режима. В информационном обществе – а здесь всё-таки информационное общество, – подобные вещи скрыть невозможно. Но ты так ничего и не нашёл. Я верно говорю?
– Да, сэр.
– Так вот, Александр, в своём расследовании ты совершил две ошибки. Во-первых, ты не учёл специфику здешнего общества, не ознакомился с историей и традициями Ютланда. Во-вторых, ты спутал фашизм с нацизмом и коммунизмом. Две последние доктрины государственного устройства действительно нуждаются в постоянных репрессиях, поскольку они насквозь тоталитарны и подразумевают полное и абсолютное подчинение индивидуума обществу, навязывание всем гражданам единой идеологии. В этом отношении фашизм более умерен и практичен. К массовому насилию он склонен прибегать лишь на этапе утверждения власти и в процессе перехода лидерства от одной группировки к другой – да и то не всегда и не везде. Победивший фашизм, который прочно утвердился во всех сферах общественной жизни, порождает корпоративное государство, чья репрессивная машина работает на самой малой мощности или вовсе простаивает. Обществу корпоративного типа чужда оппозиция как социальный институт, оно подавляет её в самом зародыше, не отторгая инакомыслящих, а включая их в свою систему. Тебе это может показаться странным, но многие такие люди работают в органах правопорядка – от полицейских до судей; как правило, из них получаются справедливые и неподкупные служители закона. Признаться, в молодости я был рьяным сторонником корпоративного государства. Впрочем, и сейчас не вижу в нём ничего плохого... кроме одного – пути его построения. Генерал-президент Чанг уже угробил на Тянь-Го, по разным подсчётам, от сорока до шестидесяти миллионов своих соотечественников, но до превращения его режима в устойчивое корпоративное государство ещё очень далеко. Можно не сомневаться, что если бы семнадцать лет назад наш путч удался, на Октавии по сей день продолжались бы репрессии. А что касается Ютланда, то корпоративное государство возникло здесь задолго до появления твоего отца. Просмотри на досуге материалы по истории планеты, особенно о первом столетии существования колонии, когда первоначальная теократия Совета Старейшин под давлением возрастающего в народе атеизма и агностицизма постепенно эволюционировала в лишённый какой-либо религиозной окраски авторитарный режим во главе с императором, а общинный уклад жизни мормонов стал основой для формирования светского общества корпоративного типа. Адмирал Шнайдер со своими убеждениями и харизмой лидера идеально подходил для этой планеты; а политическая система Ютланда, в свою очередь, оказалась тем идеалом, к которому всегда стремился твой отец. Поэтому он так легко и бескровно утвердился у власти. Именно утвердился – захватить власть над утратившей космические технологии планетой очень легко, достаточно такого веского аргумента, как боевой крейсер на орбите. Другое дело – удержать полученную власть. Адмирал Шнайдер с этим справился блестяще. – Павлов сделал паузу и пристально посмотрел мне в глаза. – Надеюсь, эта небольшая лекция помогла тебе разобраться в ситуации. Да, твой отец диктатор. Но он не кровавый диктатор.
– Он готовит новый переворот на Октавии, – сказал я. – Причём с участием Ютланда – а это уже межпланетная война. К тому же он похищает корабли – а это уже пиратство.
– Ну, прежде всего, «корабли» нужно заменить на «корабль». Похищение «Марианны» было единственным в своём роде военно-политическим актом. Хитрый лис, ловко он всё провернул! – В голосе Павлова явственно послышалась злость. – Твоему отцу незачем похищать корабли, он их просто покупает. Денег у него куры не клюют.
– Знаю, – кивнул я. – Эндокринин.
– Ага! Значит, отец тебе рассказал?
– Нет, не он. Мы с ним мало общаемся. Однажды я увидел в аптеке эндокринин, узнал от продавца, что это местный препарат, а остальные выводы сделал уже сам. Только одно меня удивляет: Ютланд хоть и довольно милая, но отсталая планета, а между тем только здесь умеют синтезировать эндокринин. Насколько мне известно, все попытки фармацевтических компаний повторить его формулу заканчивались неудачей. Я слышал, что концерн «Байер» угрохал на исследования свыше тридцати миллиардов.
Кэп хмыкнул:
– Оказывается, главного ты не знаешь. На самом деле эндокринин не синтезируют, а добывают. Он содержится в листьях одного местного растения, называемого в просторечии ушатник. Здесь, на Ютланде, его перерабатывают, выделяют из него очищенный эндокринин, который затем доставляется на Вавилон и через цепочку подставных фирм попадает в лабораторию, где якобы его синтезируют. А на вырученные деньги – опять же, через подставные фирмы, – правительство твоего отца покупает корабли, высокотехнологическое оборудование и многое другое, в чём нуждается планета.
– Вернее, что нужно для нового путча, – поправил я.
– Э, нет, не всё так просто. Твоего отца можно назвать кем угодно, только не беспринципным властолюбцем. Я бы даже назвал его альтруистом и идеалистом... если бы не методы, к которым он готов был прибегнуть, чтобы «осчастливить» Октавию. Как император Ютланда, адмирал Шнайдер прежде всего заботится о благе своей новой страны. Так он мне сказал, и я ему верю. На первых порах его сотрудничество с бывшими соратниками по путчу было чисто деловым предприятием – они организовали на Вавилоне необходимую инфраструктуру для сбыта эндокринина, а он платил им за это внушительные комиссионные. В то время такая секретность была продиктована лишь экономическими соображениями: твой отец хотел поскорее вернуть Ютланд в космическую эру – а для этого необходимо было вложить в планету огромные средства, которые никто задаром не предоставил бы. Торговля эндокринином позволяла заполучить эти средства – но только при сохранении монополии на его производство.
– Ясно, – сказал я. – Ведь монополия позволяет до предела взвинчивать цены и получать сверхприбыли. А поскольку на Ютланде всем известно, из чего производится эндокринин, то отсюда следует логичный вывод – нужно держать в тайне само существование планеты.
– Совершенно верно. Ведь только наивный человек мог полагать, что удастся воспрепятствовать массовому вывозу с Ютланда семян и рассады ушатника. А твой отец совсем не наивен. Он рассчитывал за три-четыре года накопить в вавилонских банках достаточно денег для последующих инвестиций в экономику страны, после чего снять завесу секретности и уже вполне легально выручить ещё энное количество триллионов, пока все остальные планеты будут заняты культивированием собственных плантаций ушатника.
– Ладно, – произнёс я. – Принимается. Однако замечу, что прошло не три-четыре года, а целых пятнадцать лет... Хотя нет, меньше. Всё-таки сперва нужно было наладить сбыт, да и медики не сразу приняли эндокринин, а поначалу относились к нему весьма настороженно. Допустим, маховик сверхприбыли закрутился в полную силу лет десять назад.
– Одиннадцать, – уточнил Павлов. – И всё было бы хорошо, если бы не обнаружилось одно крайне неприятное обстоятельство. Пробные посевы ушатника на других планетах показали, что он принадлежит к группе так называемых инфантильных растений. Это означает, что... А впрочем, кому я объясняю. Ведь у тебя сопутствующая специальность биология.
Я кивнул. Инфантилизм некоторых видов флоры по сей день оставался загадкой для науки. По какой-то необъяснимой причине растения-инфанты не приживались в чужих мирах. И дело было не в климате, не в составе почвы и воздуха, не в спектре солнечного излучения – все эти факторы учитывались и воссоздавались в лабораторных условиях. Но инфанты гибли, несмотря на все старания биологов. Отсюда и возникло их название – словно малые дети, они упрямо не желали расставаться с материнской планетой. И что примечательно – в космических оранжереях, находящихся в пределах их родной системы, такие растения чувствовали себя превосходно. Но стоило отдалить их на сотню-другую астрономических единиц (не говоря уже о световых годах), как они без всяких объективных на то причин начинали проявлять признаки увядания. Тут уже впору было удариться в мистику – что некоторые учёные и делали, предлагая теории о какой-то особой эмпатической связи инфантов с родной биосферой...
– Значит, – произнёс я, – для сохранения монополии на эндокринин вовсе не нужно держать в тайне его происхождение. Эта монополия является естественной – во всяком случае до тех пор, пока биохимики не научатся синтезировать препарат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51