Но что можно сделать в одиночку против четырех вооруженных людей?
С гранитных и зеленых Армориканских холмов в Бретани, с её вересковых пустошей и безлюдных берегов, от её менгиров и дольменов внешний мир казался полем яркой романтики, где я буду героически ступать широким шагом, повергая своих врагов. И что же? Вот я сижу здесь, узник шайки мелких воришек, на вонючей посудине…
Могу я стерпеть такое — я, сын Кербушара-Корсара?
Один из сторожей был финнведенец, у которого не имелось ни малейшего повода любить меня; в руке у него был лук со стрелой. И эта стрела прошьет мне кишки насквозь прежде, чем я успею хотя бы встать.
Быть безрассудным — не значит быть смелым; это значит быть всего лишь глупым. Осторожность и осторожность; но уж если действовать, то внезапно и решительно.
Другие стражники спят; но много ли я смогу против финнведенца?
Что там говорил мне давным-давно рябой моряк? «Доверяйся своей смекалке, парнишка…»
Может, у меня и не так много смекалки, но этот тупой бык с луком… Тупой… Может, я и умнее его, — но много ли стоит умник со стрелой в брюхе?
— А они-то забавляются на берегу вовсю, — раздумчиво проговорил я. — Жадина Вальтер, не даст нам даже осушить бутылку вина…
Финнведенец не ответил. Он не задал вопроса, на который я рассчитывал. Пришлось продолжать:
— По крайней мере, мог бы выделить бутылочку из своего запаса…
Финнведенец насторожился.
— Какого ещё запаса?
— Он-то вдоволь нахлебается вина на берегу. Почему он забыл сказать нам, мол, возьмите, ребята, бутылочку из тех, что лежат внизу?
— Что, внизу есть вино?
— Конечно. Оно хранится под оружейным рундуком, на котором спит Вальтер.
Его свиные глазки подозрительно обшарили меня. Это был человек, начисто обделенный доверием к ближнему. Он не верил мне ни на грош.
Селим прислушивался: он понимал наш разговор.
Финнведенцу потребовалось немало времени, чтобы принять решение, — туговато все-таки соображал этот широкоплечий северянин, весь заросший густым волосом, с нравом непостоянным, как у старого медведя с больным зубом.
В конце концов он разбудил остальных, и они долго шептались между собой. А потом вдруг набросились на меня всем скопом, повалили и связали по рукам и ногам. Есть одна хитрость, которой научил меня отец: когда тебя связывают, нужно глубоко вдохнуть, задержать дыхание и напрячь мускулы. Когда потом выдохнешь и расслабишься, веревки дадут слабину, с которой многое можно сделать.
Однако для этого ещё не пришло время.
Стражники спустились вниз, под ахтердек, а потом выбрались обратно на палубу с вином — оно действительно там было, я подсмотрел, как Вальтер прятал. И тут же принялись вытаскивать пробки зубами и пить. Один из них помахал надо мной бутылкой, презрительно расхохотавшись, когда вино выплеснулось мне на лицо.
Солнце поднялось выше. Вальтер и прочие скоро начнут просыпаться в борделях на берегу. А что, если смену часовым пришлют раньше, чем эти свиньи нахлебаются вдоволь?
Прикрыв глаза, я позволил солнцу согревать мне мышцы. Даже связанный, я наслаждался этим теплом, потому что с раннего детства полюбил простые телесные радости: тепло солнца, вкус холодной, чистой воды — и соленых морских брызг, влажное ощущение тумана на теле и прикосновение женских рук.
Лежа на спине, я воспринимал мягкое покачивание палубы подо мной, скрип отдыхающих весел, бормотание спящих рабов, лязг цепи, когда кто-то беспокойно шевелился во сне.
Наконец до моих ушей донесся желанный звук — пьяный смех.
Команда могла вернуться в любую минуту, но не стоит терзать себе душу тем, что может случиться. Человек делает, что в силах, и решает проблемы, когда они возникают…
Через какое-то время послышался тихий храп.
Финнведенец спал. Другие бессвязно болтали, растягивая последнюю бутылку вина. Для них это было время лени, время отдыха. Они были в порту и судно стояло на якоре…
Путы мои имели слабину, хоть ничтожно малую, но все же, сжавшись до последней возможности, пригнув плечи и до предела сблизив локти, я получил некоторую свободу действий.
Пока часовые разговаривали, я по-всякому шевелил пальцами и смог, наконец, дотянуться до узлов. К тому времени, как заснул второй сторож, у меня были свободны руки.
В нетерпении из-за задержки и в страхе перед возвращением команды я быстро освободил лодыжки. Рядом со спящим часовым лежал меч. Я осторожно поднялся на ноги. Селим наблюдал за мной, глаза его горели.
Прикинув расстояние до меча, я двинулся к нему. И тут один из сторожей повернулся и глянул мне прямо в глаза. Ошеломленный, он застыл на миг; а потом, когда он начал вставать, я ударил его ногой. Нам в Бретани давно был известен способ драки, в которой ногами пользуются не меньше, чем руками. Удар мой был резким, точным, нога попала ему прямо под челюсть, и голова его откинулась назад, словно была приделана на петлях.
Я схватил меч, когда второй стражник уже тянулся за ним. Отточенное как бритва лезвие скимитара взметнулось кверху, распоров ему одежду, и прошло сквозь подбородок, будто сквозь масло. Он свалился, силясь закричать, но тут же захлебнулся кровью.
Селим резко крикнул; я быстро обернулся и увидел, что финнведенец, ещё очумелый от сна и спиртного, неуклюже возится с луком и стрелой.
Расстояние было слишком велико для прыжка. Я подбросил меч, перехватил клинок пальцами и метнул его, как дротик. Тем временем лук поднялся, стрела повернулась ко мне, но в тот миг, когда он готов был уже спустить тетиву, брошенный клинок достиг цели и глубоко вонзился в грудь.
Схватка была быстрой, безмолвной, почти бесшумной. Взглянув в сторону берега, я не увидел в бухте ни одной лодки на плаву. Солнечный свет искрился на воде, но ничто не шевелилось. Спящий стражник оказался связан прежде, чем проснулся, а я бегом кинулся к рундуку оружейника, за инструментами.
Я сорвал ломом замки на цепях Селима, а потом мы побежали расковывать Рыжего Марка. Рабы хватали нас за одежду, просили освободить их, но первым на очереди был Рыжий Марк. И только отчасти потому, что мы с ним дружили; самое главное, мне требовался ещё хоть один сильный человек рядом, чтобы удержать дисциплину, необходимую для нашего спасения.
Неожиданно для меня самого, когда были освобождены Селим и Рыжий Марк, план мой вдруг созрел окончательно, и я понял, что надо делать.
Когда люди поднялись на палубу, я взял Рыжего Марка за плечо:
— Я хочу, чтобы галера была вычищена и вымыта — вся, от носа до кормы.
— Что? — он не верил своим ушам. — Нам бежать надо!
— Посмотри на них! На себя посмотри! Если вы заявитесь в Кадис в таком виде, все сразу поймут, кто вы такие, и вас закуют в цепи снова. Слушай меня! Я знаю, что делать! Сначала мы приведем в порядок галеру, потом себя. Среди награбленных товаров есть одежда, целые тюки одежды. Каждый из нас получит платье, каждый получит золото, а потом вы услышите, что я надумал… Но ни капли вина! Ничего не пить, кроме воды. Положитесь на меня!
Мы выставили вахтенных с заданием внимательно наблюдать за любой приближающейся лодкой. Люди работали быстро. Галеру тщательно прибрали, а палубу скатили соленой водой, которую черпали из-за борта ведрами на веревках.
Селим и ещё один человек по моему приказу спустились в трюмы, чтобы подсчитать стоимость груза. Он только-только успел подняться на палубу с докладом, когда мы заметили возвращающуюся лодку. В один миг рабы вернулись на свои места у весел. Двое заняли место стражников.
Лодка гулко стукнулась о борт. Матрос в ней крикнул, требуя трап. Не услышав ответа, выругался:
— Дрыхнут, собаки! Ну, подождите, услышит об этом Вальтер!
Они перелезли через борт — прямо к нам в руки. Внезапность была полная. Один предпочел драться, и меч Рыжего Марка проколол его, словно вертел фазана. Остальных двоих повалили и связали. Кто-то из рабов поднялся на палубу и всадил стрелу прямо в горло лодочнику.
Судно стало нашим так быстро, что я даже забеспокоился; воистину команда его была шайкой неотесанных чурбанов. Удивляюсь, как они вообще вспомнили, что надо сменить стражу. Возвращавшиеся полупьяные матросы думать забыли об осторожности и не были готовы к тому, что произошло.
Мой дальнейший план оставался неизменным, однако каждый миг мог навлечь беду. Почему бы не забыть о том, что я задумал, не разделить деньги и не позволить каждому идти своей дорогой?
Кадисские мавры вряд ли отнесутся приветливо к беглым рабам и, скорее всего, помогут Вальтеру отыскать и выловить нас по одному.
«Пусти в ход смекалку», — так говорил рябой моряк.
Мне мало спастись, мне надо свести счеты. Если мой план удастся, то я смогу отправить каждого раба домой в меру состоятельным человеком, а главное — преподать Вальтеру необходимый урок.
— Ты остаешься старшим, — сказал я Рыжему Марку. — Селим сойдет со мной на берег. Если кто-то из команды вернется на борт, берите их в плен.
Теперь мне нужен был нищий, но нищий не всякий, а с определенным лицом.
Глава 6
Едва сойдя на берег, я покинул порт и углубился в узкие улицы города. План мой был таков, что его следовало осуществлять быстро, а у мусульман не в обычае торопиться в подобных делах.
Промедление могло означать полный провал. Я опять заколебался. Ну что мне мешает просто освободить рабов — и пусть сами выбираются из этой страны, как смогут? Разве я отвечаю за них?
Нет, не отвечаю… Но я прекрасно понимал, что, освобожденные и с деньгами в кармане, они соблазнятся злачными местами Кадиса, привлекут к себе внимание окружающих, быстро будут разоблачены как беглые рабы и снова окажутся в цепях.
Моя одежда была тщательно вычищена, и я снова выглядел молодым щеголем. Скимитар на перевязи и дамасский кинжал за поясом прибавляли мне значительности, но все равно для своей задачи я выглядел слишком молодо. Мне нужен был помощник — в годах и с достоинством, вид которого вызывал бы уважение.
Селим, сопровождавший меня, имел слишком свирепую наружность, слишком походил на пирата; такой внушит что угодно, только не доверие.
Кадис в этом, 1176 году был одним из великих портов мира, и на его базары съезжались купцы с шелками, специями, камфорой и жемчугом, благовониями и слоновой костью. Сюда привозили на продажу шерсть из Англии, меха из Скандинавии, франкские вина и левантские ковры.
В толпе можно было встретить людей всех наций в одеждах на любой манер. Купцы смешались здесь с пиратами, солдатами, работорговцами и учеными. С давних времен Кадис был знаменит мореплаванием и торговлей. Мой старый учитель, происходящий из греко-арабской семьи, рассказывал мне о рукописи, оставленной неким Эвдоксием, который описывал, как в море у берегов Восточной Африки нашли нос корабля из Кадиса — и это задолго до времен Христа…
— Подайте милостыню! Милостыню! Ради Аллаха! — дернул меня за руку какой-то нищий.
Я внимательно взглянул на него. У него было ястребиное лицо, худое, с пронзительными глазами и крючковатым, как клюв, носом, лицо, состаренное грехом и затененное коварством; однако в нем светилось и ещё что-то, — может быть, проблеск ехидного юмора?
— О отец вшей, — сказал я, — чего ради просишь ты милостыню? Ты выглядишь, как вор и сын воров!
В проницательных глазах старика мелькнула искра сатанинского веселья:
— Тысяча извинений, о благороднейший! Сжалься над моей бедностью и слабостью! Милостыни прошу, ради Аллаха!
Это лицо, эти манеры… ну, а если его отмыть?
— О разносчик кровососов, я не подаю милостыню, но если хочешь заработать золотую монету, тогда поговорим. Золотую монету, — добавил я, — либо острое стальное лезвие, если предашь меня.
— Золотую монету? — Его глаза злобно блеснули. — За золотую монету я проведу тебя тайком в лучший гарем Испании! За золотую монету я мог бы… о, я знаю настоящую девчонку! Она истинный дьявол, демон из ада, но искушена в искусстве удовольствий, и у неё есть…
— Я ничего не говорил о женщинах. Следуй за мной.
Мы остановились у общественной бани. Там стоял мускулистый негр с толстыми золотыми кольцами в ушах. Указав на нищего, я велел:
— Возьми этот мешок блох, окуни его, отскреби его, подстриги и причеши. Я хочу, чтобы он хоть издали напоминал благородного человека!
— Клянусь Аллахом! — раб сплюнул в пыль. — Разве я джинн, чтобы творить чудеса?
Нищий злобно покосился на него, потом повернулся ко мне:
— О владыка! Зачем из множества бань в Кадисе привел ты меня в ту, где обретается эта падаль, это зловоние в ноздрях человеческих? Почему должен я в мои преклонные лета выслушивать эту тень невежества?
— Хватит! — оборвал я старого болтуна, ибо мы, Кербушары, знаем, как показать власть. — Проводи его внутрь. Сожги этот гнилой блошиный улей, которое служит ему вместо одежды. Я вернусь меньше чем через час с чистым платьем!
Когда нищий в конце концов предстал передо мною — с подрезанной бородой, с подстриженными и причесанными волосами, одетый, как подобает человеку с достоинством и средствами, — он выглядел благородным, хоть и лукавым стариком, именно таким, как мне хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
С гранитных и зеленых Армориканских холмов в Бретани, с её вересковых пустошей и безлюдных берегов, от её менгиров и дольменов внешний мир казался полем яркой романтики, где я буду героически ступать широким шагом, повергая своих врагов. И что же? Вот я сижу здесь, узник шайки мелких воришек, на вонючей посудине…
Могу я стерпеть такое — я, сын Кербушара-Корсара?
Один из сторожей был финнведенец, у которого не имелось ни малейшего повода любить меня; в руке у него был лук со стрелой. И эта стрела прошьет мне кишки насквозь прежде, чем я успею хотя бы встать.
Быть безрассудным — не значит быть смелым; это значит быть всего лишь глупым. Осторожность и осторожность; но уж если действовать, то внезапно и решительно.
Другие стражники спят; но много ли я смогу против финнведенца?
Что там говорил мне давным-давно рябой моряк? «Доверяйся своей смекалке, парнишка…»
Может, у меня и не так много смекалки, но этот тупой бык с луком… Тупой… Может, я и умнее его, — но много ли стоит умник со стрелой в брюхе?
— А они-то забавляются на берегу вовсю, — раздумчиво проговорил я. — Жадина Вальтер, не даст нам даже осушить бутылку вина…
Финнведенец не ответил. Он не задал вопроса, на который я рассчитывал. Пришлось продолжать:
— По крайней мере, мог бы выделить бутылочку из своего запаса…
Финнведенец насторожился.
— Какого ещё запаса?
— Он-то вдоволь нахлебается вина на берегу. Почему он забыл сказать нам, мол, возьмите, ребята, бутылочку из тех, что лежат внизу?
— Что, внизу есть вино?
— Конечно. Оно хранится под оружейным рундуком, на котором спит Вальтер.
Его свиные глазки подозрительно обшарили меня. Это был человек, начисто обделенный доверием к ближнему. Он не верил мне ни на грош.
Селим прислушивался: он понимал наш разговор.
Финнведенцу потребовалось немало времени, чтобы принять решение, — туговато все-таки соображал этот широкоплечий северянин, весь заросший густым волосом, с нравом непостоянным, как у старого медведя с больным зубом.
В конце концов он разбудил остальных, и они долго шептались между собой. А потом вдруг набросились на меня всем скопом, повалили и связали по рукам и ногам. Есть одна хитрость, которой научил меня отец: когда тебя связывают, нужно глубоко вдохнуть, задержать дыхание и напрячь мускулы. Когда потом выдохнешь и расслабишься, веревки дадут слабину, с которой многое можно сделать.
Однако для этого ещё не пришло время.
Стражники спустились вниз, под ахтердек, а потом выбрались обратно на палубу с вином — оно действительно там было, я подсмотрел, как Вальтер прятал. И тут же принялись вытаскивать пробки зубами и пить. Один из них помахал надо мной бутылкой, презрительно расхохотавшись, когда вино выплеснулось мне на лицо.
Солнце поднялось выше. Вальтер и прочие скоро начнут просыпаться в борделях на берегу. А что, если смену часовым пришлют раньше, чем эти свиньи нахлебаются вдоволь?
Прикрыв глаза, я позволил солнцу согревать мне мышцы. Даже связанный, я наслаждался этим теплом, потому что с раннего детства полюбил простые телесные радости: тепло солнца, вкус холодной, чистой воды — и соленых морских брызг, влажное ощущение тумана на теле и прикосновение женских рук.
Лежа на спине, я воспринимал мягкое покачивание палубы подо мной, скрип отдыхающих весел, бормотание спящих рабов, лязг цепи, когда кто-то беспокойно шевелился во сне.
Наконец до моих ушей донесся желанный звук — пьяный смех.
Команда могла вернуться в любую минуту, но не стоит терзать себе душу тем, что может случиться. Человек делает, что в силах, и решает проблемы, когда они возникают…
Через какое-то время послышался тихий храп.
Финнведенец спал. Другие бессвязно болтали, растягивая последнюю бутылку вина. Для них это было время лени, время отдыха. Они были в порту и судно стояло на якоре…
Путы мои имели слабину, хоть ничтожно малую, но все же, сжавшись до последней возможности, пригнув плечи и до предела сблизив локти, я получил некоторую свободу действий.
Пока часовые разговаривали, я по-всякому шевелил пальцами и смог, наконец, дотянуться до узлов. К тому времени, как заснул второй сторож, у меня были свободны руки.
В нетерпении из-за задержки и в страхе перед возвращением команды я быстро освободил лодыжки. Рядом со спящим часовым лежал меч. Я осторожно поднялся на ноги. Селим наблюдал за мной, глаза его горели.
Прикинув расстояние до меча, я двинулся к нему. И тут один из сторожей повернулся и глянул мне прямо в глаза. Ошеломленный, он застыл на миг; а потом, когда он начал вставать, я ударил его ногой. Нам в Бретани давно был известен способ драки, в которой ногами пользуются не меньше, чем руками. Удар мой был резким, точным, нога попала ему прямо под челюсть, и голова его откинулась назад, словно была приделана на петлях.
Я схватил меч, когда второй стражник уже тянулся за ним. Отточенное как бритва лезвие скимитара взметнулось кверху, распоров ему одежду, и прошло сквозь подбородок, будто сквозь масло. Он свалился, силясь закричать, но тут же захлебнулся кровью.
Селим резко крикнул; я быстро обернулся и увидел, что финнведенец, ещё очумелый от сна и спиртного, неуклюже возится с луком и стрелой.
Расстояние было слишком велико для прыжка. Я подбросил меч, перехватил клинок пальцами и метнул его, как дротик. Тем временем лук поднялся, стрела повернулась ко мне, но в тот миг, когда он готов был уже спустить тетиву, брошенный клинок достиг цели и глубоко вонзился в грудь.
Схватка была быстрой, безмолвной, почти бесшумной. Взглянув в сторону берега, я не увидел в бухте ни одной лодки на плаву. Солнечный свет искрился на воде, но ничто не шевелилось. Спящий стражник оказался связан прежде, чем проснулся, а я бегом кинулся к рундуку оружейника, за инструментами.
Я сорвал ломом замки на цепях Селима, а потом мы побежали расковывать Рыжего Марка. Рабы хватали нас за одежду, просили освободить их, но первым на очереди был Рыжий Марк. И только отчасти потому, что мы с ним дружили; самое главное, мне требовался ещё хоть один сильный человек рядом, чтобы удержать дисциплину, необходимую для нашего спасения.
Неожиданно для меня самого, когда были освобождены Селим и Рыжий Марк, план мой вдруг созрел окончательно, и я понял, что надо делать.
Когда люди поднялись на палубу, я взял Рыжего Марка за плечо:
— Я хочу, чтобы галера была вычищена и вымыта — вся, от носа до кормы.
— Что? — он не верил своим ушам. — Нам бежать надо!
— Посмотри на них! На себя посмотри! Если вы заявитесь в Кадис в таком виде, все сразу поймут, кто вы такие, и вас закуют в цепи снова. Слушай меня! Я знаю, что делать! Сначала мы приведем в порядок галеру, потом себя. Среди награбленных товаров есть одежда, целые тюки одежды. Каждый из нас получит платье, каждый получит золото, а потом вы услышите, что я надумал… Но ни капли вина! Ничего не пить, кроме воды. Положитесь на меня!
Мы выставили вахтенных с заданием внимательно наблюдать за любой приближающейся лодкой. Люди работали быстро. Галеру тщательно прибрали, а палубу скатили соленой водой, которую черпали из-за борта ведрами на веревках.
Селим и ещё один человек по моему приказу спустились в трюмы, чтобы подсчитать стоимость груза. Он только-только успел подняться на палубу с докладом, когда мы заметили возвращающуюся лодку. В один миг рабы вернулись на свои места у весел. Двое заняли место стражников.
Лодка гулко стукнулась о борт. Матрос в ней крикнул, требуя трап. Не услышав ответа, выругался:
— Дрыхнут, собаки! Ну, подождите, услышит об этом Вальтер!
Они перелезли через борт — прямо к нам в руки. Внезапность была полная. Один предпочел драться, и меч Рыжего Марка проколол его, словно вертел фазана. Остальных двоих повалили и связали. Кто-то из рабов поднялся на палубу и всадил стрелу прямо в горло лодочнику.
Судно стало нашим так быстро, что я даже забеспокоился; воистину команда его была шайкой неотесанных чурбанов. Удивляюсь, как они вообще вспомнили, что надо сменить стражу. Возвращавшиеся полупьяные матросы думать забыли об осторожности и не были готовы к тому, что произошло.
Мой дальнейший план оставался неизменным, однако каждый миг мог навлечь беду. Почему бы не забыть о том, что я задумал, не разделить деньги и не позволить каждому идти своей дорогой?
Кадисские мавры вряд ли отнесутся приветливо к беглым рабам и, скорее всего, помогут Вальтеру отыскать и выловить нас по одному.
«Пусти в ход смекалку», — так говорил рябой моряк.
Мне мало спастись, мне надо свести счеты. Если мой план удастся, то я смогу отправить каждого раба домой в меру состоятельным человеком, а главное — преподать Вальтеру необходимый урок.
— Ты остаешься старшим, — сказал я Рыжему Марку. — Селим сойдет со мной на берег. Если кто-то из команды вернется на борт, берите их в плен.
Теперь мне нужен был нищий, но нищий не всякий, а с определенным лицом.
Глава 6
Едва сойдя на берег, я покинул порт и углубился в узкие улицы города. План мой был таков, что его следовало осуществлять быстро, а у мусульман не в обычае торопиться в подобных делах.
Промедление могло означать полный провал. Я опять заколебался. Ну что мне мешает просто освободить рабов — и пусть сами выбираются из этой страны, как смогут? Разве я отвечаю за них?
Нет, не отвечаю… Но я прекрасно понимал, что, освобожденные и с деньгами в кармане, они соблазнятся злачными местами Кадиса, привлекут к себе внимание окружающих, быстро будут разоблачены как беглые рабы и снова окажутся в цепях.
Моя одежда была тщательно вычищена, и я снова выглядел молодым щеголем. Скимитар на перевязи и дамасский кинжал за поясом прибавляли мне значительности, но все равно для своей задачи я выглядел слишком молодо. Мне нужен был помощник — в годах и с достоинством, вид которого вызывал бы уважение.
Селим, сопровождавший меня, имел слишком свирепую наружность, слишком походил на пирата; такой внушит что угодно, только не доверие.
Кадис в этом, 1176 году был одним из великих портов мира, и на его базары съезжались купцы с шелками, специями, камфорой и жемчугом, благовониями и слоновой костью. Сюда привозили на продажу шерсть из Англии, меха из Скандинавии, франкские вина и левантские ковры.
В толпе можно было встретить людей всех наций в одеждах на любой манер. Купцы смешались здесь с пиратами, солдатами, работорговцами и учеными. С давних времен Кадис был знаменит мореплаванием и торговлей. Мой старый учитель, происходящий из греко-арабской семьи, рассказывал мне о рукописи, оставленной неким Эвдоксием, который описывал, как в море у берегов Восточной Африки нашли нос корабля из Кадиса — и это задолго до времен Христа…
— Подайте милостыню! Милостыню! Ради Аллаха! — дернул меня за руку какой-то нищий.
Я внимательно взглянул на него. У него было ястребиное лицо, худое, с пронзительными глазами и крючковатым, как клюв, носом, лицо, состаренное грехом и затененное коварством; однако в нем светилось и ещё что-то, — может быть, проблеск ехидного юмора?
— О отец вшей, — сказал я, — чего ради просишь ты милостыню? Ты выглядишь, как вор и сын воров!
В проницательных глазах старика мелькнула искра сатанинского веселья:
— Тысяча извинений, о благороднейший! Сжалься над моей бедностью и слабостью! Милостыни прошу, ради Аллаха!
Это лицо, эти манеры… ну, а если его отмыть?
— О разносчик кровососов, я не подаю милостыню, но если хочешь заработать золотую монету, тогда поговорим. Золотую монету, — добавил я, — либо острое стальное лезвие, если предашь меня.
— Золотую монету? — Его глаза злобно блеснули. — За золотую монету я проведу тебя тайком в лучший гарем Испании! За золотую монету я мог бы… о, я знаю настоящую девчонку! Она истинный дьявол, демон из ада, но искушена в искусстве удовольствий, и у неё есть…
— Я ничего не говорил о женщинах. Следуй за мной.
Мы остановились у общественной бани. Там стоял мускулистый негр с толстыми золотыми кольцами в ушах. Указав на нищего, я велел:
— Возьми этот мешок блох, окуни его, отскреби его, подстриги и причеши. Я хочу, чтобы он хоть издали напоминал благородного человека!
— Клянусь Аллахом! — раб сплюнул в пыль. — Разве я джинн, чтобы творить чудеса?
Нищий злобно покосился на него, потом повернулся ко мне:
— О владыка! Зачем из множества бань в Кадисе привел ты меня в ту, где обретается эта падаль, это зловоние в ноздрях человеческих? Почему должен я в мои преклонные лета выслушивать эту тень невежества?
— Хватит! — оборвал я старого болтуна, ибо мы, Кербушары, знаем, как показать власть. — Проводи его внутрь. Сожги этот гнилой блошиный улей, которое служит ему вместо одежды. Я вернусь меньше чем через час с чистым платьем!
Когда нищий в конце концов предстал передо мною — с подрезанной бородой, с подстриженными и причесанными волосами, одетый, как подобает человеку с достоинством и средствами, — он выглядел благородным, хоть и лукавым стариком, именно таким, как мне хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68