— Прошу тебя, сойди с коня. Мой дом — твой дом.
Хозяин был стар, но красив, с гордой осанкой, в поношенном, но дорогом платье. Когда я стал было снимать с коня уздечку и седло, он покачал головой:
— О нем позаботится раб, и незамедлительно. Прошу тебя, входи.
Он провел меня по галерее в небольшую комнату с коврами, подушками и низеньким столиком. В алькове была устроена купальня с ванной, куда лилась вода.
— Освежись, а после поговорим.
Оставшись один в затененной комнате, я разделся и помылся, вытряхнул пыль из одежды. Оделся и, уже пристегивая скимитар, услышал, как поет девушка — красивый, сладкозвучный, часто повторяющийся припев. Я остановился и прислушался.
Вот это… это и составляет жизнь: миг спокойствия, струя, льющаяся в чашу фонтана, девичий голос… миг схваченной красоты. Кто истинно мудр, тот никогда не позволит такому мгновению ускользнуть.
Кто она? Поет ли она от любви или от тоски по ней?
Совершенно неважно, знаю ли я её, ибо она — это романтическая любовь, а любовь так часто таится в саду, за стеной, на сумеречной улице…
Открыв дверь, я вышел в галерею; за колоннадой солнце освещало сад, где росли гибискусы, розы и жасмин. Я немного постоял, давая схлынуть остаткам напряжения.
Ворота, впустившие меня сюда, были теперь закрыты и заперты изнутри на засов.
Глава 10
За пловом мой хозяин объяснил, что его зовут Ибн Тувайс и что он араб из Курайш — племени Пророка. Когда-то был и солдатом, и чиновником халифа.
— Я знал многих франков, а одно время был пленником в Палермо.
— Отец часто рассказывал мне об этом месте.
— Он умер?
— Так мне сказали; однако, возможно, человек лгал либо ошибался.
Как часто всякие истории рассказываются лишь для того, чтобы придать значительности рассказчику! Сплошь и рядом люди уверяют, что своими глазами видели то, о чем на самом деле только слышали…
— Что ты собираешься делать?
— Остаться здесь, учиться, познавать, прислушиваться к новостям. Недаром же сказано, что все новости стекаются в Кордову.
— Мой кров да будет твоим. Нет у меня сына, и «кисмет» — судьба — по доброте своей привела тебя ко мне. Ну, а кроме того, я не лишен источников сведений. Я постараюсь узнать о твоем отце. Его имя хорошо известно среди мореходов, и о нем наверняка станут говорить.
— Ты должен простить меня. Я не смогу разделить с тобой кров, если мне не будет дозволено платить за него. Таков обычай моего народа.
Тувайс поклонился:
— Когда-то я воспринял бы это как оскорбление, но сейчас… я человек бедный. Ты видишь дом благосостояния, и оно было у меня при старых халифах, берберы же не предоставили мне места. Твое общество будет приятно мне, ибо в молодости я много беседовал с учеными Багдада и Дамаска. Более того, у меня есть и немного книг, и некоторые из них очень хорошие… очень редкие.
Он поднялся:
— Хочешь послушать совет старого человека? Говори мало, слушай много. Есть в Кордове красота, есть и мудрость, но есть в ней и кровь.
В эту ночь я, пока не уснул, читал «Хронологию древних народов» аль-Бируни, а также кое-что из «Альмагеста» Птолемея.
Мои мысли обратились к Азизе. Где она? Благополучна ли? Находится ли среди своих друзей? Ее красота осталась для меня незабываемым воспоминанием.
* * *
В последующие дни я читал, бродил по улицам, изучая город, и прислушивался к разговорной речи, пополняя знание арабского языка и учась немного берберскому.
Прошло уже более четырехсот лет с тех пор, как мавры завоевали Испанию. Их вторжение во Францию было отражено Карлом Мартелломnote 7.
Вконец разложившаяся, насквозь прогнившая империя вестготов рухнула при первом же натиске небольшого отряда мусульман под предводительством старого солдата Тарика. Вестготская империя представляла собой смешение народов и языков, многие из которых были наследством от прошлых времен. В ней оставили свой след иберы, финикийцы и многие другие. Финикийцы были семитским народом, расселившимся вдоль побережья, они открывали торговые предприятия и посылали корабли в Атлантику. Их суда и корабли из Карфагена, бывшего когда-то финикийской колонией, огибали Африку, ходили на Скиллийские острова за оловом, достигали берегов Бретани и проникали в Северное море. Поскольку каждый мореход ревниво хранил тайну происхождения своих товаров — природных материалов и изделий рук человеческих, мы, вероятно, никогда не узнаем истинных пределов их путешествий.
Греки, римляне, вандалы, готы — все вторгались в Испанию и все проложили здесь свой след. Вторгающиеся армии прежде, как и теперь, оставляли за собой вспышку повальных беременностей, навсегда разрушая миф о чистоте расы.
Я никогда не уставал бродить по улицам, одна из которых, как в свое время поведал мне солдат Дубан, имела в длину десять миль и вся, из конца в конец, освещалась по ночам. Берега Гвадалквивира были окаймлены рядами домов из мрамора вперемежку с мечетями и садами. Вода подавалась в город по свинцовым трубам, так что на каждом шагу встречались фонтаны, цветы, деревья и виноградники.
Говорили, что в Кордове пятьдесят тысяч роскошных жилищ и столько же более скромных. Верующие молились в семистах мечетях и омывали тела в девятистах общественных банях. И это в то время, когда христианство запрещало купанье как языческий обычай, когда монахи и монашки хвастались нечистостью своего тела как свидетельством святости. Одна из монахинь того времени похвалялась, что за шестьдесят лет своей жизни ни разу не мыла никакую часть тела, за исключением кончиков пальцев перед обедней.
В городе были тысячи мастерских; целые улицы занимали ремесленники, работавшие по металлу, коже и шелку; рассказывали, что в Кордове трудится сто тридцать тысяч ткачей, изготовляющих шелковые и шерстяные ткани.
В одной из боковых улочек я нашел худощавого, свирепого араба, который преподавал искусство обращения со скимитаром и кинжалом, и каждый день ходил к нему упражняться. Долгие часы на весле, а также детство, заполненное бегом, борьбой и лазаньем по скалам, дали мне необыкновенную силу и ловкость. Мой учитель порекомендовал мне ещё одного — борца из Индии, громадного роста, великолепного мастера и знатока в своем деле, теперь уже, правда, постаревшего. Он бегло говорил по-арабски, и в промежутках между схватками мы много беседовали о его родной земле и о тех странах, что отделяют её от Европы.
Я был черноволос, как любой араб; волосы мои вились, а кожа была лишь немного светлее, чем у большинства из них. Теперь я отрастил черные усы и мог легко сойти за араба или бербера. При моем росте да в моем новом платье я привлекал внимание людей на улицах, где проводил много времени, изучая городские нравы, прислушиваясь к торгу купцов и покупателей, сплетням, спорам и ссорам.
Среди прочего я узнал, что никто не может добиться сколько-нибудь заметного положения, если не владеет искусством поэтической импровизации; вообще поэзия всякого рода высоко ценилась как простонародьем, так и людьми, задающими тон в блестящей интеллектуальной и художественной жизни, которой славилась Кордова.
Я пока ещё не выбрал для себя школу, но каждый вечер читал, пока сон не одолевал меня, творения аль-Фараби или Аристотеля, и многому научился. Не имея знакомых, я часто сиживал в одиночестве в одной из кофеен, которых становилось все больше в городах мусульманской Испании.
Вначале, когда кофе только что стал известен, его прессовали в лепешки и продавали как лакомство; потом из него стали приготовлять настой и пить. Утверждали, что он возбуждает мозг и способствует размышлению. Кофейни стали излюбленным местом мыслителей и поэтов.
Кофе происходил из Африки, но вскоре пересек Красное море и распространился в Аравии. Ибн Тувайс, с которым мы беседовали долгими часами, был другом одного ученого человека, который рассказывал ему о старых временах, когда из египетских портов на Красном море, например, из Миос-Ормуса или Береники, каждый день уходили корабли к далеким городам Индии, Тапробана, или же Цейлона, и Китая. Эти суда часто возвращались с грузом чая, и он тоже полюбился многим. Неизвестный в христианской Европе, маврами он употреблялся сначала в лечебных целях, а потом его стали пить просто ради удовольствия.
Ни один из этих напитков не был известен во франкских землях, однако я, сидя в кофейнях, по временам пил и то, и другое, покручивая усы, и всем слухом своим поглощал более опьяняющий напиток — вино разума, этот сладкий и горький сок, добываемый из лозы мысли и древа человеческого опыта.
В то время кадиnote 8 в Кордове был Аверроэс, один из великих мыслителей ислама. Жил здесь раньше Маймонид, еврей и великий ученый, который и сейчас время от времени наезжал в Кордову, — по крайней мере, так говорили.
В чайных и кофейных домах постоянно беседовали и спорили, туда захаживали персы из Джунди-Шапура, греки из Александрии, сирийцы из Алеппо вперемежку с арабами из Дамаска и Багдада.
В одну из кофеен, где я часто бывал, иногда заходил Абуль-Касим Халаф, известный франкам под именем Альбукасиса, знаменитый хирург, впрочем, ещё более прославленный как поэт и мудрец. Его другом был знаток растений Ибн Бейтар; и многие часы просиживал я — спиной к ним, но жадно впитывая каждое их слово. Так пополнялось мое образование, а заодно и знание арабского языка. Время от времени они упоминали в разговоре книги, которые я тут же торопился разыскать для себя, чтобы учиться по ним. На любую сторону познания я набрасывался с жадностью изголодавшегося.
Каждый день прохаживался я по базарам, переходя с места на место, разговаривая с торговцами из чужих земель, и у всех спрашивал, что нового слышно о Кербушаре. Многие не знали ничего; другие уверяли меня, что он мертв, но я все ещё не мог примириться с этим.
О Редуане и об Азизе никто не упоминал, хотя разговоров о политике вообще хватало во множестве.
Хорошо обеспеченный деньгами после продажи галеры, я покупал красивые одежды, становясь чем дальше тем больше изящным молодым щеголем. Но часто забывал обо всем надолго, погрузившись в какую-нибудь рукопись или книгу, купленную на Улице Книготорговцев.
А потом однажды я увидел самую красивую женщину из всех, кого встречал когда-либо. Она пришла в кофейню с самим Аверроэсом, настоящее имя которого было Ибн Рушд. В тот день, когда солнечный свет проникал в помещение через дверь, оставляя все внутри в тени и в тишине, они сели напротив меня. Был час, когда вокруг становится малолюдно; в кофейне не осталось никого, кроме нас троих. Мы сидели, скрестив ноги, на кожаных подушках за низенькими столиками.
Раб принес им чай и сласти — конфеты, называемые «натиф». Незнакомка заняла место рядом со своим спутником, лицом ко мне, и время от времени поднимала глаза и смотрела прямо на меня, ибо не могла этого избежать. Когда она повернулась, чтобы заговорить с Аверроэсом, я мельком увидел её великолепный профиль и заметил, какие длинные у неё ресницы.
Она была божественно прекрасна; но мало ли божественно прекрасных женщин вокруг, когда ты молод, и жизненные токи струятся по жилам бурной волной? Но эта красавица… она превосходила всех!
— Радостно видеть тебя, Валаба, — сказал Аверроэс.
Валаба? Подобно своей тезке, жившей сто лет назад, Валаба сделала свой дом местом встреч выдающихся людей — поэтов, философов, ученых. Это был период огромных достижений, одно из величайших времен в истории науки. После Афин Перикла не было столь могучего подъема мысли, и дом Валабы, как и дома ещё нескольких таких женщин, стал средоточием обмена идеями.
— На Сицилии, — говорила она, — принц Вильгельм рассказывал мне о кораблях викингов, плавающих к острову в северных морях, — это, должно быть, Ультима Тулеnote 9 …
— О да, — согласился Аверроэс, — говорят, что грек по имени Фитий плавал туда.
До чего же она пленительна! Тому, кто захотел бы стать её любовником, не пристало быть увальнем. Подняв на них глаза, я заговорил:
— С вашего позволения… Мне приходилось бывать в этом месте.
Темные глаза Валабы были холодны. Несомненно, многие молодые люди стремились познакомиться с ней и узнать её поближе. Ладно, пускай себе. Они лишь стремятся — а я достигну.
Аверроэс взглянул на меня с интересом:
— О? Так ты человек моря?
— Был недолго. И может быть, стану снова. Земля, о которой вы говорите, — не самая дальняя. Есть земли за нею, а за ними лежат ещё другие.
— Ты плавал в Туле?
— Давно, с берегов Арморики. Наши лодки промышляют рыбу в морях за ледяной землей, где воды покрыты густыми туманами, а иногда плавучими льдами, но изобильны уловом. Когда туман рассеивается и проясняются небеса, часто можно увидеть и другую землю далеко на западе.
— И там ты тоже бывал? — в голосе Валабы звучала нотка сарказма.
— Был и там. Это земля скалистых берегов, густых лесов, и берега её простираются и к югу, и к северу.
— Викинги говорили о зеленой земле, — произнес Аверроэс с сомнением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68