Я уже спешил к знакомому дому, когда новая мысль остановила меня. Куда торопиться? Дома меня хватятся только послезавтра, потому что мама – в санатории в Старой Руссе, а наш телефон как на грех сломан. Не разумнее ли повременить с возвращением, получше изучить окружающий мир, а главное – «технику перехода» в это пространство? Но твердой уверенности, что я войду в лифт и выйду на нужной мне станции, у меня уже не было. Способ проверки (а именно – положить в лифт какую-нибудь вещь и нажать, не входя внутрь, на кнопку шестого алешиного этажа: если, поднявшись на шестой этаж, я не обнаружу этой вещи в лифте, значит, связь действует) мог быть применен только в современных лифтах, а это был старый решетчатый, с железной дверью, запускавшийся только при наличии внутри пассажира.
Выбирать, однако, не приходилось. Я вошёл в подозрительный лифт, закрыл за собой решетчатую дверь и отодвинул упругие деревянные створки. Ничего не произошло, я был все еще в мире, где 9 мая было обычным днем календаря. Тогда я осторожно нажал на кнопку шестого этажа. Лифт тронулся, а я стал прислушиваться к своим ощущениям. Снова никаких изменений. Едва лифт остановился, как загудела алешина дверь, и вскоре он сам появился на лестничной площадке.
– О! Вальдемар, – воскликнул он. – А мне говорил, что поехал в библиотеку.
И верно, я сегодня собирался в библиотеку. Но как спросить его, виделись ли мы полчаса назад? Я решил спросить в лоб:
– Ты за кого собираешься голосовать?
– А что, скоро выборы? – переспросил он.
– Да, в июне… выборы президента…
– Какого президента?.. Ты что-то путаешь, Вальдемар…
– И верно… верно… – поспешно согласился я. Значит, я не смог вернуться обратно. Это меня и радовало, и печалило. Если Алеша узнал меня, значит, я есть в этом мире, а это, как нетрудно догадаться, многое меняло в моем положении.
– Если ты в столь иронической форме намекаешь на выборы президента США, то они будут не в июне, а в октябре, – продолжал он, явно задетый. – А если ты намекаешь на мою англоманию, то я думаю, это не такой уж криминал. В «Правде» вот пишут о недопустимости прогерманского уклона во внешней политике и неприемлемости для советской идеологии национал-социалистического тезиса о неравенстве рас… Что там у тебя? – сменил он тему, заметив мою ношу.
– Да вот… – купил сегодня, – я показал ему телевизор, налаженный им же час назад (к счастью, отечественного производства, по поводу чего Алеша всего час назад иронизировал).
– «Электроника», говоришь. Странно, никогда не встречал такой марки. Такие, правда, выпускали в Риге лет двадцать назад.
– Это новая модель.
– Так, я сейчас спешу. В восемь я должен быть на «Техноложке». Сколько такой?
Телевизор стоил миллион ельцинских рублей или двести долларов США.
– Сто тридцать пять рублей, – закончил я расчеты. – У тебя найдется двушка?
Мы уже спускались на лифте. Я с надеждой выглянул из темного подъезда, но нет: Россия там была советской. Алеша порылся в карманах и дал мне маленькую монетку в две копейки.
– Я к тебе, собственно, за этим и зашел. Я ключ потерял, и теперь надо домой дозваниваться, пока кто-то придет…
Алеша усмехнулся и предложил:
– Поехали со мной. У нас там встреча, девчонок позвали, и Серый будет.
– Рад был бы, но нет… Мне домой надо… И вот что еще… Мне стыдно признаться, но я забыл свой телефон. У меня такое иногда бывает.
– Да что с тобой сегодня? Совсем заучился! – и Алеша назвал телефон из восьми цифр (здесь, видимо, уже была общегосудаственная телефонная сеть). Мы вошли в метро.
– Ну, пока, звони.
Алеша прошел через контроль, ловко показав карточку, а я направился к автомату и после двух долгих гудков услышал в трубке собственный голос:
– Алло!
А у меня и язык отнялся, С чего начать?
– Вальдемар Тарнавский, – я как мог, изменил свой голос, – вам звонят из университета. Мне поручено передать вам вашу работу.
На том конце провода почувствовалось замешательство:
– Какую работу? Как вы хотите?
– Где вы живете?
– Улица Героев Халхин-Гола, дом 3, квартира 14.
Такой улицы я не знал.
– А где это?
– Это Юго-Запад. Доезжаете на метро до станции «Кораблестроительный Институт», – объяснял он, – а там направо по проспекту Стачек метров двести.
Мне ничего не оставалось, как ответить:
– Хорошо, спасибо, я скоро буду, – и повесить трубку.
Над автоматом висела металлическая карта Ленинградского имени Ленина ордена Ленина метрополитена. Я долго, подобно дремучему провинциалу, изучал её. Ленинград не превышал по размерам знакомый мне город, но восемь линий метро переплелись такой невообразимой паутиной, что я далеко не сразу нашёл нужную. Она начиналась в Невском районе, на улице Дыбенко, пересекала Невско-Василеостровскую линию с переходом на Ломоносовскую, через две станции («Тегеранская» и «Проспект Славы») пересекала Московско-Петроградскую линию с переходом на «Московскую», потом пересекала Кировско-Выборгскую линию с переходом на «Ленинский проспект» и шла вдоль Ленинского проспекта: станции «Кораблестроительный институт» и «Улица Андропова». Поскольку Великой Отечественной войны не было, должна отсутствовать вся связанная с нею топонимика.
Я прошел через метрополитенный контроль, хладнокровно предъявив контролерше свою студенческую карточку, чья стоимость равнялась стоимости «москвича». Тут мне вспомнился чешский анекдот о человеке, который всякий раз, входя в метро, предъявлял контролерше разные бумажки: от свидетельства о рождении до справки по болезни, а под конец помахал просто рукой. Через пять минут я уже мчался в переполненном вагоне метро. Приятно удивило меня отсутствие настырной рекламы. А люди вокруг все те же, что и обычно: веселые, грустные, задумчивые, многие читают.
Станция «Кораблестроительный институт» была украшена скудным орнаментом на морскую тему и не имела эскалатора. Разумеется, нигде не сидели попрошайки. Мороз на улице все крепчал, и мои глаза заслезились. Здания вокруг тоже смахивали на сталинскую архитектуру: массивные формы, фигурные балконы, арки, лепные карнизы, шпили. Все это строительство должно было занять много времени и средств, но если этим людям не пришлось восстанавливать 1400 городов и поселков, они могли позволить себе такую роскошь. А в просветах между этими дворцами проглядывали самые убогие «хрущобы» с мусорными баками во дворах. Мой двойник жил в доме похуже «сталинки», но получше «хрущевки» на тихой улице Героев Халхин-Гола, почти совпадающей в пространстве с улицей Лени Голикова. Впрочем, это не зависело от исторических случайностей.
Я поднялся на пятый этаж и позвонил в нужную дверь. Открыл мне сам Вальдемар. Его удивление длилось гораздо короче, чем я мог ожидать.
– Я сразу узнал тебя, – пояснил он. – Ты звонил мне по телефону. А четыре дня назад мне приснился дурацкий сон: прихожу я домой, а там я сижу. Откуда ты?
– Из другого мира.
– Понимаю, – он старался вести себя, как ни в чем не бывало: этакий дачник, принимающий марсианина. – Из какого?
– Судя по тому, что я уже успел узнать, наши миры разветвились в 1941 году.
– Проходи, – пригласил меня он. – Я сейчас один.
Мы вошли в просторную комнату, служившую ему спальней и кабинетом – если позволительно будет в конце XX века проводить такие градации. На столе стоял миниатюрный новенький телевизор, по которому шла какая-то юморина: несколько молодых людей в альпийский шапочках плясали и пели:
Дойчланд вокруг…
Айн, цвай, драй,
Фридрих Энгельс.
Айн, цвай, драй.
Доктор Геббельс.
Айн, цвай, драй,
Пчела Майя!
Айн, цвай, драй,
Ну и я!
Вальдемар заметил, как я впился взглядом в экран, но все же отключил его. Тогда я увидел над стулом крупную цветную фотографию. На ней Вальдемар обнимал ту самую девушку, которую и я любил (увы, безнадежно) в своем мире.
– Это…
– …моя супруга. – ответил он со свойственной мне рисовкой.
Мы подошли к зеркалу. Действительно, мы были идентичны. Только мои волосы были короче, ведь я недавно постригся. Одновременно мы машинальным движением коснулись своих челюстей: и у него, и у меня не хватало одного зуба, удаленного шесть лет назад.
– У вас нашли способ путешествий в параллельные миры?
– Нет. Это произошло случайно. Я опускался на лифте, возвращаясь от нашего с тобой «общего друга», и… попал сюда.
– А как же ты меня нашел?
– Мне подсказал это Алеша, твой номер телефона.
Он думал. Потом еще раз внимательно рассмотрел меня, перевел взгляд на мой пуховик и кожаную сумку с телевизором. Я как мог подробно и кратко рассказал о нашем варианте истории.
– Это маловероятный вариант истории, – пожал плечами мой двойник. – А у нас все было иначе. С Германией мы никогда не воевали. Были, конечно, охлаждения отношений, особенно при Хрущёве, но война… Нет. А вот с Ниппонией, действительно, война была, в 52-м году, потом умер Сталин, и новые руководители заключили договор: Хрущев-дурак вторую половину Сахалина отдал. Ниппония же четыре года всевала с Америкой, и их война закончилась ядерными ударами: американцы уничтожили Хиросиму, а ниппонцы три дня спустя – Лос-Анджелес… А потом наступил так называемый «вооруженный мир». Германская победа привела к развалу колониальной системы, и теперь все четыре империи борются за влияние в тропических странах. За нас – Куба, Ангола, Эфиопия. Германские сателлиты – Палестина, Заир и Мадагаскар. Американцы хозяйничают в Западном полушарии, а Ниппон – в Юго-Восточной Азии, – он протянул мне большой географический атлас.
Я полистал. Действительно, в центре Европы простирался от Вогезов до Немана Священный Рейх Германской Нации. Италия владела почти половиной Средиземного моря. На месте Израиля было Арабское Государство Палестина со столицей в городе Аль-Кудс. Индия дробилась на множество мелких государств.
– Странно, – произнес я наконец, – мы живем в разных мирах, однако, мы похожи до неотличимости, мы живем в одном и том же районе одного и того же города, у нас есть как минимум один «общий знакомый». Тебе это не кажется странным?
– Да, странно, – согласился он, пожав характерным для меня жестом плечами. – Из этого следует, что события последних пятидесяти пяти лет не повлияли или почти не повлияли на историю нашей семьи… Давай-ка сверим вехи.
Мы назвали с десяток наших знакомых и обнаружили, что процентов на семьдесят эти реестры совпадают. Потом мы взяли по машинописному листу, и каждый самостоятельно набросал наше генеалогическое древо. У него оно оказалось богаче.
– Это вполне естественно. В твоем варианте – двое погибших на войне. Младший брат деда, Аркадий, кстати, до сих пор жив. Ему уже семьдесят. Он работал в управлении Литовского МГБ. А это его потомки…
У меня оставался последний аргумент:
– Но ведь наши с тобой дедушка и бабушка познакомились только благодаря войне.
– Как именно?
Я рассказал.
– А в нашем варианте, – возразил он, – все было иначе. В 1947 году над американским штатом Монтана появилась летающая тарелка. Тогда все четыре империи стали строить систему слежения за подобными объектами: все думали, что это тайное оружие соседей. И вот представь, по всему Советскому Союзу строится система наблюдательных станций. Это у Чингиза Айтматова в романе «И дольше века длится день» описывается. Один из таких объектов устраивается в Гуляй-Поле. А дед в это время как раз окончил авиационное училище…
– Он поступил туда, невзирая на дворянское происхождение? – удивился я.
– В сорок первом году все классовые ограничения были сняты. Таким образом, мы нейтрализовали эмиграцию и вернули в страну добрую половину инженеров, писателей и военных, бежавших от троцкистов в гражданскую войну. Так вот, его как раз и командировали в Гуляй-Поле как специалиста. А там он и познакомился с самой красивой девушкой городка – школьной учительницей.
– Все равно странно… После войны у нас на одного жениха приходилось по десять невест, но у вас… Ей тогда было двадцать два года. Почему она не вышла замуж до тех пор?
– У нее был жених, но он попал под трактор в сорок третьем году.
– А в моем варианте он в то же самое время воевал под Курском…
– Под Курском?!! Вы что? от немцев до Курска бежали?!
– Хуже. Немцы дошли до Сталинграда.
– Однако! Ну и вояки у вас там!
– Это ваши же вояки. Только у вас, поскольку вы не воевали, их некомпетентность не вылезла наружу – отсиделись вы. А мы за это очень дорого заплатили.
– Ну, мы тоже полмиллиона положили на Амуре в пятьдесят втором. И все же личность Сталина, я считаю, положительна и необходима в советской истории. Он уберег нас (да и вас) от троцкистской нечисти и космополитических вырожденцев. Видишь ли, в двадцатые годы была единственная валена: между Сталиным и Троцким…
– Валена? – переспросил я.
– Германоязычное слово. Означает выбор.
– У нас говорят: альтернатива. Англоязычное слово.
– Ах да! у вас же Америка самая главная страна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Выбирать, однако, не приходилось. Я вошёл в подозрительный лифт, закрыл за собой решетчатую дверь и отодвинул упругие деревянные створки. Ничего не произошло, я был все еще в мире, где 9 мая было обычным днем календаря. Тогда я осторожно нажал на кнопку шестого этажа. Лифт тронулся, а я стал прислушиваться к своим ощущениям. Снова никаких изменений. Едва лифт остановился, как загудела алешина дверь, и вскоре он сам появился на лестничной площадке.
– О! Вальдемар, – воскликнул он. – А мне говорил, что поехал в библиотеку.
И верно, я сегодня собирался в библиотеку. Но как спросить его, виделись ли мы полчаса назад? Я решил спросить в лоб:
– Ты за кого собираешься голосовать?
– А что, скоро выборы? – переспросил он.
– Да, в июне… выборы президента…
– Какого президента?.. Ты что-то путаешь, Вальдемар…
– И верно… верно… – поспешно согласился я. Значит, я не смог вернуться обратно. Это меня и радовало, и печалило. Если Алеша узнал меня, значит, я есть в этом мире, а это, как нетрудно догадаться, многое меняло в моем положении.
– Если ты в столь иронической форме намекаешь на выборы президента США, то они будут не в июне, а в октябре, – продолжал он, явно задетый. – А если ты намекаешь на мою англоманию, то я думаю, это не такой уж криминал. В «Правде» вот пишут о недопустимости прогерманского уклона во внешней политике и неприемлемости для советской идеологии национал-социалистического тезиса о неравенстве рас… Что там у тебя? – сменил он тему, заметив мою ношу.
– Да вот… – купил сегодня, – я показал ему телевизор, налаженный им же час назад (к счастью, отечественного производства, по поводу чего Алеша всего час назад иронизировал).
– «Электроника», говоришь. Странно, никогда не встречал такой марки. Такие, правда, выпускали в Риге лет двадцать назад.
– Это новая модель.
– Так, я сейчас спешу. В восемь я должен быть на «Техноложке». Сколько такой?
Телевизор стоил миллион ельцинских рублей или двести долларов США.
– Сто тридцать пять рублей, – закончил я расчеты. – У тебя найдется двушка?
Мы уже спускались на лифте. Я с надеждой выглянул из темного подъезда, но нет: Россия там была советской. Алеша порылся в карманах и дал мне маленькую монетку в две копейки.
– Я к тебе, собственно, за этим и зашел. Я ключ потерял, и теперь надо домой дозваниваться, пока кто-то придет…
Алеша усмехнулся и предложил:
– Поехали со мной. У нас там встреча, девчонок позвали, и Серый будет.
– Рад был бы, но нет… Мне домой надо… И вот что еще… Мне стыдно признаться, но я забыл свой телефон. У меня такое иногда бывает.
– Да что с тобой сегодня? Совсем заучился! – и Алеша назвал телефон из восьми цифр (здесь, видимо, уже была общегосудаственная телефонная сеть). Мы вошли в метро.
– Ну, пока, звони.
Алеша прошел через контроль, ловко показав карточку, а я направился к автомату и после двух долгих гудков услышал в трубке собственный голос:
– Алло!
А у меня и язык отнялся, С чего начать?
– Вальдемар Тарнавский, – я как мог, изменил свой голос, – вам звонят из университета. Мне поручено передать вам вашу работу.
На том конце провода почувствовалось замешательство:
– Какую работу? Как вы хотите?
– Где вы живете?
– Улица Героев Халхин-Гола, дом 3, квартира 14.
Такой улицы я не знал.
– А где это?
– Это Юго-Запад. Доезжаете на метро до станции «Кораблестроительный Институт», – объяснял он, – а там направо по проспекту Стачек метров двести.
Мне ничего не оставалось, как ответить:
– Хорошо, спасибо, я скоро буду, – и повесить трубку.
Над автоматом висела металлическая карта Ленинградского имени Ленина ордена Ленина метрополитена. Я долго, подобно дремучему провинциалу, изучал её. Ленинград не превышал по размерам знакомый мне город, но восемь линий метро переплелись такой невообразимой паутиной, что я далеко не сразу нашёл нужную. Она начиналась в Невском районе, на улице Дыбенко, пересекала Невско-Василеостровскую линию с переходом на Ломоносовскую, через две станции («Тегеранская» и «Проспект Славы») пересекала Московско-Петроградскую линию с переходом на «Московскую», потом пересекала Кировско-Выборгскую линию с переходом на «Ленинский проспект» и шла вдоль Ленинского проспекта: станции «Кораблестроительный институт» и «Улица Андропова». Поскольку Великой Отечественной войны не было, должна отсутствовать вся связанная с нею топонимика.
Я прошел через метрополитенный контроль, хладнокровно предъявив контролерше свою студенческую карточку, чья стоимость равнялась стоимости «москвича». Тут мне вспомнился чешский анекдот о человеке, который всякий раз, входя в метро, предъявлял контролерше разные бумажки: от свидетельства о рождении до справки по болезни, а под конец помахал просто рукой. Через пять минут я уже мчался в переполненном вагоне метро. Приятно удивило меня отсутствие настырной рекламы. А люди вокруг все те же, что и обычно: веселые, грустные, задумчивые, многие читают.
Станция «Кораблестроительный институт» была украшена скудным орнаментом на морскую тему и не имела эскалатора. Разумеется, нигде не сидели попрошайки. Мороз на улице все крепчал, и мои глаза заслезились. Здания вокруг тоже смахивали на сталинскую архитектуру: массивные формы, фигурные балконы, арки, лепные карнизы, шпили. Все это строительство должно было занять много времени и средств, но если этим людям не пришлось восстанавливать 1400 городов и поселков, они могли позволить себе такую роскошь. А в просветах между этими дворцами проглядывали самые убогие «хрущобы» с мусорными баками во дворах. Мой двойник жил в доме похуже «сталинки», но получше «хрущевки» на тихой улице Героев Халхин-Гола, почти совпадающей в пространстве с улицей Лени Голикова. Впрочем, это не зависело от исторических случайностей.
Я поднялся на пятый этаж и позвонил в нужную дверь. Открыл мне сам Вальдемар. Его удивление длилось гораздо короче, чем я мог ожидать.
– Я сразу узнал тебя, – пояснил он. – Ты звонил мне по телефону. А четыре дня назад мне приснился дурацкий сон: прихожу я домой, а там я сижу. Откуда ты?
– Из другого мира.
– Понимаю, – он старался вести себя, как ни в чем не бывало: этакий дачник, принимающий марсианина. – Из какого?
– Судя по тому, что я уже успел узнать, наши миры разветвились в 1941 году.
– Проходи, – пригласил меня он. – Я сейчас один.
Мы вошли в просторную комнату, служившую ему спальней и кабинетом – если позволительно будет в конце XX века проводить такие градации. На столе стоял миниатюрный новенький телевизор, по которому шла какая-то юморина: несколько молодых людей в альпийский шапочках плясали и пели:
Дойчланд вокруг…
Айн, цвай, драй,
Фридрих Энгельс.
Айн, цвай, драй.
Доктор Геббельс.
Айн, цвай, драй,
Пчела Майя!
Айн, цвай, драй,
Ну и я!
Вальдемар заметил, как я впился взглядом в экран, но все же отключил его. Тогда я увидел над стулом крупную цветную фотографию. На ней Вальдемар обнимал ту самую девушку, которую и я любил (увы, безнадежно) в своем мире.
– Это…
– …моя супруга. – ответил он со свойственной мне рисовкой.
Мы подошли к зеркалу. Действительно, мы были идентичны. Только мои волосы были короче, ведь я недавно постригся. Одновременно мы машинальным движением коснулись своих челюстей: и у него, и у меня не хватало одного зуба, удаленного шесть лет назад.
– У вас нашли способ путешествий в параллельные миры?
– Нет. Это произошло случайно. Я опускался на лифте, возвращаясь от нашего с тобой «общего друга», и… попал сюда.
– А как же ты меня нашел?
– Мне подсказал это Алеша, твой номер телефона.
Он думал. Потом еще раз внимательно рассмотрел меня, перевел взгляд на мой пуховик и кожаную сумку с телевизором. Я как мог подробно и кратко рассказал о нашем варианте истории.
– Это маловероятный вариант истории, – пожал плечами мой двойник. – А у нас все было иначе. С Германией мы никогда не воевали. Были, конечно, охлаждения отношений, особенно при Хрущёве, но война… Нет. А вот с Ниппонией, действительно, война была, в 52-м году, потом умер Сталин, и новые руководители заключили договор: Хрущев-дурак вторую половину Сахалина отдал. Ниппония же четыре года всевала с Америкой, и их война закончилась ядерными ударами: американцы уничтожили Хиросиму, а ниппонцы три дня спустя – Лос-Анджелес… А потом наступил так называемый «вооруженный мир». Германская победа привела к развалу колониальной системы, и теперь все четыре империи борются за влияние в тропических странах. За нас – Куба, Ангола, Эфиопия. Германские сателлиты – Палестина, Заир и Мадагаскар. Американцы хозяйничают в Западном полушарии, а Ниппон – в Юго-Восточной Азии, – он протянул мне большой географический атлас.
Я полистал. Действительно, в центре Европы простирался от Вогезов до Немана Священный Рейх Германской Нации. Италия владела почти половиной Средиземного моря. На месте Израиля было Арабское Государство Палестина со столицей в городе Аль-Кудс. Индия дробилась на множество мелких государств.
– Странно, – произнес я наконец, – мы живем в разных мирах, однако, мы похожи до неотличимости, мы живем в одном и том же районе одного и того же города, у нас есть как минимум один «общий знакомый». Тебе это не кажется странным?
– Да, странно, – согласился он, пожав характерным для меня жестом плечами. – Из этого следует, что события последних пятидесяти пяти лет не повлияли или почти не повлияли на историю нашей семьи… Давай-ка сверим вехи.
Мы назвали с десяток наших знакомых и обнаружили, что процентов на семьдесят эти реестры совпадают. Потом мы взяли по машинописному листу, и каждый самостоятельно набросал наше генеалогическое древо. У него оно оказалось богаче.
– Это вполне естественно. В твоем варианте – двое погибших на войне. Младший брат деда, Аркадий, кстати, до сих пор жив. Ему уже семьдесят. Он работал в управлении Литовского МГБ. А это его потомки…
У меня оставался последний аргумент:
– Но ведь наши с тобой дедушка и бабушка познакомились только благодаря войне.
– Как именно?
Я рассказал.
– А в нашем варианте, – возразил он, – все было иначе. В 1947 году над американским штатом Монтана появилась летающая тарелка. Тогда все четыре империи стали строить систему слежения за подобными объектами: все думали, что это тайное оружие соседей. И вот представь, по всему Советскому Союзу строится система наблюдательных станций. Это у Чингиза Айтматова в романе «И дольше века длится день» описывается. Один из таких объектов устраивается в Гуляй-Поле. А дед в это время как раз окончил авиационное училище…
– Он поступил туда, невзирая на дворянское происхождение? – удивился я.
– В сорок первом году все классовые ограничения были сняты. Таким образом, мы нейтрализовали эмиграцию и вернули в страну добрую половину инженеров, писателей и военных, бежавших от троцкистов в гражданскую войну. Так вот, его как раз и командировали в Гуляй-Поле как специалиста. А там он и познакомился с самой красивой девушкой городка – школьной учительницей.
– Все равно странно… После войны у нас на одного жениха приходилось по десять невест, но у вас… Ей тогда было двадцать два года. Почему она не вышла замуж до тех пор?
– У нее был жених, но он попал под трактор в сорок третьем году.
– А в моем варианте он в то же самое время воевал под Курском…
– Под Курском?!! Вы что? от немцев до Курска бежали?!
– Хуже. Немцы дошли до Сталинграда.
– Однако! Ну и вояки у вас там!
– Это ваши же вояки. Только у вас, поскольку вы не воевали, их некомпетентность не вылезла наружу – отсиделись вы. А мы за это очень дорого заплатили.
– Ну, мы тоже полмиллиона положили на Амуре в пятьдесят втором. И все же личность Сталина, я считаю, положительна и необходима в советской истории. Он уберег нас (да и вас) от троцкистской нечисти и космополитических вырожденцев. Видишь ли, в двадцатые годы была единственная валена: между Сталиным и Троцким…
– Валена? – переспросил я.
– Германоязычное слово. Означает выбор.
– У нас говорят: альтернатива. Англоязычное слово.
– Ах да! у вас же Америка самая главная страна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27