— Пойдет к матери. — Джатонди в последний раз безнадежно дернула дверь. — Приведет ее прямо сюда.
— И что тогда?
— Видел когда-нибудь вблизи извержение вулкана?
— Близко — нет. Может, сумеем ее убедить?
— Может, и сумеем, когда она успокоится настолько, что услышит нас. Со временем. А может, и нет.
— Прости, что я втянул тебя в это дело, гочанна.
— Я сама втянулась. И хватит об этом. Если мы собираемся просмотреть записи Ширардира, надо торопиться. Другой возможности у нас уже не будет.
— Хладнокровная же ты девушка.
— Продукт первоклассного вонарского воспитания.
— Тут не только воспитание.
— У нас мало времени. — Джатонди старалась не встречаться с ним взглядом.
— Ты что-нибудь понимаешь в его книге?
— Кое-что. — Она нахмурилась. — Там что-то о неустойчивости атмосферы, о некой слабине, в которой может возникать… отверстие… проход… По словам Ширардира, такая неустойчивость существует здесь, именно здесь. Под «атмосферой» он понимает не обычный воздух или какой-то газ, а скорее…
— Потом расскажешь.
Джатонди кивнула. Вернулась к упавшему на пол фолианту, подняла его и погрузилась в чтение. Ренилл поставил свечи, взял с полки другой том, перелистал… Значки, таблицы, числа… Невнятица. Он вернул книгу на место, хотел попытать счастье со следующей, но тут Джатонди заговорила срывающимся шепотом:
— Вот тут… целая страница… о том, как установить связь. Если это правда, можно беседовать с… с теми, кто там, за проходом.
Ренилл взглянул на открытую страницу. Его глазам знаки не говорили ничего.
— Ты сама могла бы это сделать? — спросил он. — Поговорить с…
— С богами?
— Если это боги, в чем я сомневаюсь.
— Думаю, я могла бы все это запомнить, но нужно время. Сразу понятно, что нужно обладать мысленной сосредоточенностью, которую…
Ее прервал звук открывающейся двери. В Святыню Ширардира вошла гочалла Ксандунисса. Она, как видно, одевалась второпях, черное одеяние было накинуто наискось, из прически выбивались колечки непокорных волос, веки припухли. Должно быть, ее только что разбудили. За ней шел Паро со светильником в руках.
— Лучезарная… — аккуратно отложив фолиант, Джатонди склонилась в церемониальном поклоне, выпрямилась и взглянула в лицо матери.
Ренилл тоже поклонился. Гочалла не замечала его. Ее черные глаза встретились с глазами дочери.
— Значит, это правда… — Голос гочаллы звучал сдавленно, видно, она с трудом сдерживала чувства. — До этой минуты я не могла поверить. Но это правда.
— Я проникла сюда, не заручившись согласием гочаллы, не могу отрицать.
— Вот как? И чего еще ты не можешь отрицать, гочанна? Но нет, я не должна называть тебя так, ты больше не достойна этой чести. Ты ведь не можешь отрицать, что прокралась в мою опочивальню и выкрала Ключ к Замку? Ибо как еще могла ты узнать его? Ты не можешь отрицать, что стала простой воровкой? Скажи, что это не так!
— Не могу, — невыразительно повторила Джатонди.
— Можешь ли ты отрицать, что рылась в моих шкафах, что нашла мой дневник и читала его — похитив тайны моего сердца, осквернив саму мою душу? Можешь ли ты отрицать, что предала доверие, попрала всякое достоинство?
— Не могу.
— Можешь ли ты отрицать,, что открыла высшую тайну Святыни Ширардира чужеземцу, вонарцу, нашему врагу?
— Нет.
— Можешь ли ты отрицать, что дала приют и помогала соглядатаю с запада? — Исполненный презрения взгляд гочаллы на миг метнулся к лицу Ренилла, впервые показав, что она заметила его присутствие.
— Нет.
— И какова же твоя награда за предательство, ты, Безымянная? Надеюсь, ты продала тайну Авескии за хорошую цену? Чем тебе заплатили?
— Знанием, — бесстрастно отвечала Джатонди. — Я стремилась понять.
— Что?
— Богов, их природу.
— Понимаю. Жажда просвещения, и ничего более.
— Лучезарная, я хотела…
— Но если в самом деле такова была твоя цель, — с той же противоестественной холодностью продолжала Ксандунисса, — то, может быть, ты объяснить, зачем здесь этот иноземец? Ты могла бы прийти сюда одна. К чему брать с собой прихвостня во Трунира? Или ты скажешь, что он способствовал твоему просвещению?
— Этот человек, — спокойно возразила Джатонди, — проник в тайны ДжиПайндру. Он своими глазами видел ритуал Обновления и то существо, которое мы называем Аоном.
— И ты этому веришь!
— Гочалла, это правда, — вмешался Ренилл, — и то, что я видел…
— Ты этому веришь, — повторила Ксандунисса, словно не слыша его голоса.
— Верю, — ответила ей Джатонди, — потому что он рассказал то, о чем не мог знать, не будь его слова правдивы. И еще я верю, потому что уважаю этого человека. Он был любезен, великодушен и добр в тот день, когда мы встретились в ЗуЛайсе. Ты сама признала это, гочалла. Ты отказываешься от своих слов?
— Я со стыдом вспоминаю, как обманулась тогда. Теперь глаза мои открылись, но слишком поздно.
— Выслушай его, гочалла. Ты не останешься равнодушной, как не осталась и я.
— Как и ты… А. — Ксандунисса помолчала, размышляя. — Кажется, я начинаю понимать. Теперь все становится куда яснее.
— Выслушай рассказ мастера во Чаумелля, и ты поймешь…
— Быть может, я пойму, как низко пала та, которая когда-то звалась гочанной. — Выдержка начала изменять Ксандуниссе. Она часто дышала, у уголков губ залегли морщинки. — Она предала свой народ и семью из любви, как она заявляет, к знаниям. А может быть, просто ради любви? Этот соглядатай, эта тварь… ты приютила его здесь во дворце или непосредственно в собственной спальне?
— Что хочет сказать гочалла? — даже в тусклом свете лампы заметно было, как побледнела Джатонди.
— Он хорош собой, красноречив. Он явился к тебе, словно переодетый принц из старых легенд. Все это так романтично, так увлекательно… а жизнь в УудПрае скучна для молодой девушки, не так ли?
— Ты же не думаешь…
— Что та, которой я дала жизнь, стала вонарской шлюхой? Их безмозглой куклой, игрушкой, да и доносчицей заодно? Ты права, смириться с глупостью труднее даже, чем с низостью.
— Гочалла, вы несправедливы к своей дочери, — перебил Ренилл. Она оказала гостеприимство и выказала доброту к несчастному чужеземцу, но никогда ни в малейшей…
— Молчи, — приказала гочалла, не потрудившись даже взглянуть на него. — Я не давала тебе позволения говорить.
— Тем не менее, я должен заверить…
— Придержи свой язык, или я прикажу Паро заставить тебя повиноваться мне. — Она по-прежнему не сводила взгляда с лица дочери.
Ренилл обернулся к слуге. Встретив его изучающий взгляд, великан выразительно положил руку на рукоять старинного дуэльного пистолета, торчавшую из складок зуфура.
Паро сумеет заткнуть ему рот. Ренилл покорился неизбежности. Вряд ли его дерзкое вмешательство поможет гочанне.
— Гочалла, я признала правоту твоих обвинений, но последнее из них несправедливо. — Сказала Джатонди, гордо выпрямившись. — Мастер во Чаумелль оказал мне все уважение…
— … какого ты заслуживаешь. Не сомневаюсь в том.
— Он не позволил себе ни вольностей, ни… сомнительных намеков…
— И я должна тебе верить?
— Я никогда не лгала тебе.
— Да, ты всего лишь обокрала меня. Обманула, утаила правду и поступила наперекор моей воле. А в остальном ты пряма, как солнечный луч.
— Я раскаиваюсь и стыжусь себя. Но, Лучезарная, все это было сделано ради достойной цели. Ты сама поймешь, когда услышишь, что узнал мастер во Чаумелль в ДжиПайндру.
— Я не стану слушать россказней вонарца.
— Тогда выслушай меня. В глубинах ДжиПайндру существо, называемое Аон, зачинает потомство в телах смертных женщин. Прежде естественного срока младенцев вырывают из материнских лон, и Аон пожирает их. То, что он нуждается в такой нище, говорит о многом. Такой голод едва ли приличен совершенной, самодовлеющей природе божества.
— Страшные сказки неграмотных нянек. Этот человек одурачил тебя.
— Это правда, гочалла, — настаивал Ренилл. — Я видел своими глазами.
— Паро! — Ксандунисса сделала повелительный жест. Слуга достал пистолет и прицелился. — Если он еще раз заговорит без позволения, застрели его.
— Мать, не…
— Никогда не называй меня так! — самообладание гочаллы иссякло, она сорвалась на крик. — У тебя нет матери!
— Прости, Лучезарная. — Губы Джатонди задрожали Она помолчала, собираясь с силами, и закончила: — Возможно, Аон, хотя и обладает могуществом, недостоин имени бога.
— Ты кощунствуешь, берегись!
— Именно в намерении узнать природу тех, кого мы называем богами, и пришла я в святыню Ширардира. И я привела с собой мастера во Чаумелля, потому что он совершил отважное деяние и заслужил право на знание.
— Право! Ты — его послушное орудие, а он лжив насквозь!
— Не думаю. И в свете того, что он мне рассказал, я считаю нашим долгом узнать истину. Если и вправду мы поклоняемся фальшивому божеству, пора исправить заблуждение и положить конец власти Аона-отца. Помощь друзей нашего рода, меньших богов, даст нам необходимую силу. Гочалла обладает властью призвать их. Не прибегнет ли она к ней, чтобы освободить свой народ от жестокого культа? Разве она не хочет знать правду?
— Она уже знает. — Казалось, какой-то ком в горле мешает гочалле говорить. Ее голос стал хриплым, а грудь тяжело вздымалась. — Она знает, что несчастная, которую она когда-то любила как дочь, потеряна, навеки потеряна для достоинства и чести. Она знает, что очаровательное дитя, на которое она возлагала столько надежд, мертво, и на его месте я вижу зловонные мерзкие останки. Гочанны Джатонди больше нет. Осталась вороватая шлюха, продавшая тайну своей страны за случайное объятие западного шпиона-полукровки. И эта падшая женщина готова продать весь мир за любовь? Что-то она скажет через полгода?
— Гочалла, умоляю, поверь мне. Я не сказала ничего, кроме правды.
— Ты забыла, что значит — правда.
— Если бы ты только выслушала Ренилла…
— Ах, он уже «Ренилл»? Какая милая фамильярность.
— Только выслушай его…
— Молчи! Ни слова больше. Я слышала достаточно. Теперь слушай ты, и пусть слушает твой соблазнитель. — Не бойтесь скуки — я буду говорить кратко. Не нужно много слов, чтобы объяснить, что вашей розовой идиллии пришел конец. Будьте благодарны, что мы живем не в древние, суровые времена, когда я приказала бы предать этого человека мучительной смерти. Нo мы больше не хозяева в своей стране, и даже гочалла должна повиноваться закону чужеземцев. И потому, как ни сложно мне сдержать свой гнев, он уйдет невредимым. Я всего лишь изгоняю его из УудПрая. И пусть он возблагодарит богов за свое спасение. Что до тебя, Безымянная, я еще не решила твою судьбу. Пока я не приму решения, ты останешься в своих прежних покоях. Они станут твоей тюрьмой. Отправляйся туда. Паро проводит чужеземца к воротам. Попрощайся с ним, если хочешь, потому что больше ты его не увидишь.
— Ты не можешь выгнать мастера во Чаумелля из дворца, — сказала Джатонди.
Мать в изумлении взглянула на нее.
— Он пришел во дворец, преследуемый вивури с их смертоносными крылатыми ящерицами, — продолжала девушка. — Изгнать его безоружным значит предать смерти прямо перед воротами УудПрая.
— Это зрелище доставит мне огромное удовольствие, — заметила гочалла.
— Лучезарная, это равносильно убийству.
— Я сказала, что не причиню ему вреда. Если он станет добычей других охотников, это не моих рук дело.
— Не подобает гочалле прибегать к уловкам. Если ее решение привело человека к смерти, эта смерть на ее совести, и она это знает.
— Возможно ли, чтобы грязная подстилка поучала меня? Этот обломок добродетели смеет меня упрекать? Не проявила ли я умеренности, выдержки и мягкосердечия? Но всякому терпению приходит конец!
— Гочалла не нуждается в поучениях. Совесть подскажет ей, как поступить.
— Берегись, чтобы ее совесть не потребовала заставить тебя вместе с ней наблюдать из окна за изгнанием вонарца.
— Он не уйдет безоружным. Честь гочаллы не позволит ей запятнать чистоту УудПрая.
— О чем идет речь?
— Мастер во Чаумелль много дней был принят во дворце как гость.
— Не я принимала его. А ты… твои гости — твоя забота.
— Верно. Но кто бы ни пригласил его, он был гостем под этой крышей. Это событие вплетено в ткань истории УудПрая. Его не вычеркнуть оттуда. И если гость погибнет по воле обитателей дворца, УудПрай будет запятнан навеки.
Ксандунисса молчала.
— УудПрай разрушается, — добавила Джатонди, — но его душа оставалась чистой — по сей день.
— Змея, ты пользуешься моей любовью к дворцу, чтобы добиться своего!
— Я всего лишь привлекаю внимание гочаллы к истинной сути дела.
— Я бы возненавидела тебя, будь ты достойна моей ненависти, — превозмогая себя, гочалла согласилась, — Вонарец может взять с собой нож.
Ренилл и на то не смел надеяться, но Джатонди этого показалось мало.
— Не годится. Он не сумеет защититься от Сынов Аона и их ящериц одним ножом.
— Он должен считать величайшим счастьем и это.
— Этого мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54