Она хотела спуститься и выйти на улицу, но в последнее мгновение передумала и пошла вверх. Преодолев четыре крутых скрипучих пролета и еще маленькую железную лесенку, привинченную к стене, Пэми очутилась на крыше.
Люк часто оставляли открытым, сегодня он тоже не был заперт, и Пэми вылезла из него, опираясь ладонью о застеленную толем крышу, еще хранившую солнечный зной. Медленно подойдя к фасаду здания, она села на парапет, достигавший коленей, и посмотрела сквозь кроны деревьев на проулок. В темноте утрамбованный грунт дороги казался мягким, похожим едва ли не на подушку.
«Интересно, почему я убила датчанина? – думала Пэми. – Что мне было нужно? Теперь я хочу только спать, устала копаться в этом дерьме. Хватит с меня этого дерьма. Хватит этих клиентов, похожих на датчанина, хватит этого дерьмового жилья, где приходится заколачивать себя гвоздями. Не надо мне этой поганой болячки в крови. Что же будет, когда появятся язвы? Тогда уж никто не даст мне двадцать шиллингов. Тогда уж меня и задарма никто не трахнет. Что же мне было нужно? И что нужно мне теперь?»
Пэми подняла глаза и пожалела, что на небе нет звезд. На глаза ее навернулись слезы, и Пэми устремила их на небосвод, жалея, что звезд сегодня не видно. Она расслабилась, глядя вверх, стараясь ни о чем не думать. Просто отдохнуть и наплевать на все…
– Хочешь спрыгнуть?
Пэми испуганно оглядела крышу. Она хлопала глазами, и слезы падали с ресниц.
– Где вы? Кто вы?
Голос был женский, но откуда он доносился?
– Я тут, – ответила женщина и помахала рукой; она сидела в углу крыши, опираясь спиной о низкий парапет. – Если пришла охота прыгать, дай я сперва спущусь вниз.
– Не собираюсь я прыгать, – ответила Пэми. Она встала с парапета, чуть покачнулась, потеряла равновесие, но вновь обрела его и не сверзилась вниз. – И никогда не собиралась, – добавила она угрюмым тоном человека, обнаружившего, что за ним подглядывают.
– Ты была бы не первой, кто сиганул с этой крыши.
– Но я не сиганула. Просто поднялась подышать свежим воздухом.
– Я тоже.
Пэми подошла к женщине и увидела, что та – такая же шлюха, как и она сама. Такая же тощая чернокожая девица, которой некуда податься. Пэми снова уселась на парапет, поближе к ней, но на этот раз над боковым фасадом здания. Под ней, футах в семи или восьми, виднелась крыша соседнего дома.
– Я прихожу сюда бессонными ночами и грежу, – объяснила женщина.
– Вот уж чего не люблю, так это грез, – ответила Пэми.
– Мне нравится грезить наяву, – сказала женщина. – Прихожу сюда и мечтаю о том, что бы я сделала, будь у меня много денег.
Пэми почувствовала внезапную тревогу. Много денег? Неужели это какой-то знак? Знамение?
– И что бы ты сделала? – спросила она. – Что бы ты сделала, будь у тебя много денег?
– Начала бы с того, что смылась отсюда, – ответила женщина и засмеялась.
Пэми последовала ее примеру, вспомнив о спрятанных в стене деньгах. Начнем с того, что она еще ни с чего не начала и никуда не смылась. И вообще пока ничего не предприняла.
– А куда бы ты поехала? – спросила она.
– В Америку, – ответила женщина.
Пэми бросила на нее удивленный взгляд.
– В Америку? Зачем?
– А почему нет? Ведь все богатые люди там, не так ли? Будь у меня много денег, я, естественно, пожелала бы разделить общество богатых людей.
«Что мне делать в Америке?» – спросила себя Пэми, и этот вопрос пробудил в ней какое-то странное чувство.
Женщина снова заговорила. Голос ее звучал, как колыбельная песня, казалось, она старается убаюкать себя.
– Я бы поехала в Америку, туда, где живут черные американцы. Тогда все подумают, что я тоже американка. Я говорю по-английски, как они. У меня всегда была бы вода для питья, мытья и стирки. Уж я бы тогда завела гардероб.
– Надо думать, – ответила Пэми, подначивая женщину.
– Нет, это все для полиции, – пояснила та.
Пэми нахмурилась и подалась поближе к собеседнице.
– Гардероб для полиции? О чем это ты?
– Разумеется, я не хочу, чтобы меня отправили восвояси, – ответила женщина. – Представь себе, что у меня много денег.
– Так?
– А выгляжу я, как сейчас. Прихожу в билетную кассу, сую тридцать тысяч шиллингов и говорю: «Дайте-ка мне билет до Нью-Йорка». Знаешь, что они подумают?
– Что ты богатая, – сказала Пэми.
– Нет, про меня такое не подумают, – с горечью ответила женщина: она знала, что говорит. – Про меня подумают: наркотики. Вот маленькая девочка, без чемоданов, платит наличными за авиабилет. Девушка из глухомани, прежде никогда нигде не бывала, на прошлой неделе получила новехонький паспорт. Они позвонят в Нью-Йорк и скажут: «Приглядывайте за этой девицей, когда сойдет с трапа. Пошарьте у нее в лоханке, наверное, найдете мешочки с кокаином».
– А никакого кокаина нет, – сказала Пэми и рассеянно похлопала себя по промежности, словно хваля ее за непричастность к контрабанде наркотиков.
– Нет, но на тебя будут коситься, – сказала женщина. – Ты же не хочешь, чтобы полицейские пялились на тебя: ведь потом они объявят тебя нежелательной иностранкой, посадят на следующий самолет и отправят обратно. А обратно тебе совсем не хочется. Только не сюда.
– Да уж, не хочется, – согласилась Пэми.
– У меня уже все расписано, – похвасталась женщина. – Первым делом я куплю пару платьев поприличнее тех, что у меня уже есть. Потом чемодан. Потом получу паспорт. Потом пойду в турбюро и скажу, что мой богатый любовник, правительственный служащий, только что отдал концы и отписал мне все свои наличные деньги. Куплю билет в оба конца и прямо тут, в Найроби, заплачу людям из турбюро, чтобы сняли мне номер в нью-йоркской гостинице, в обычной туристской гостинице. Тогда я и сама буду выглядеть как обычная туристка, и никто не сочтет нужным придираться ко мне в аэропорту.
– Билет в оба конца? Зачем так тратиться?
– Тебя не пустят в Америку, если заподозрят, что ты хочешь там остаться.
– Да, у тебя и впрямь все просчитано, – восхищенно молвила Пэми.
– Это я так мечтаю, – ответила женщина. – Когда-нибудь я улечу с этой крыши. Если не на самолете, – она указала большим пальцем через плечо и через парапет, – то просто улечу. Так или иначе, но когда-нибудь мне суждено улететь. Мне нравится мечтать, что я полечу вверх, а не вниз.
Пэми сидела, подавшись вперед, уперев острые локотки в костлявые колени, смотрела на женщину и размышляла о разных способах передвижения по воздуху. Она молчала. На душе было спокойно. Страшные видения не преследовали ее, они остались внизу, в комнате.
Женщина повернула голову и устремила взгляд на восток.
– Вот и день, – сказала она. – Старый добрый новый день.
Пэми ничего не ответила.
10
Два завтрака в одно утро не лучшим образом действовали на конгрессмена Стивена Шлэрна. Он это предвидел, но куда было деваться? В сутках до черта часов, каждые два года проводятся перевыборы, а главная забота любого конгрессмена заключается в том, чтобы поддерживать связи. Газеты местного масштаба взяли за правило хотя бы раз в год поминать в статьях каждое семейство городка, дабы создать и поддержать впечатление, что такая-то и сякая-то газета – ваша газета и вам следует постоянно ее читать. У конгрессмена та же задача, только в уравнение добавляется еще и величина, обозначающая власть. Если семейство не пользуется влиянием, ему можно трафить и пореже, влиятельные же семейства требуют частых подтверждений своего влияния.
Вот откуда берутся два завтрака по утрам, зачастую два или три обеда днем, два ужина вечером, а во время избирательной кампании – еще и эти ужасные «закусоны» с представителями национальных меньшинств, которые продолжаются целыми днями с перерывом только на обед. Джерри Зейдельбаум, старший помощник конгрессмена, держал в чемоданчике изрядный запас пилюль пептобисмола, но даже они не могли свести на нет ущерб здоровью.
Первый завтрак нынче утром состоялся в восемь часов в желтом бетонном зале Рыцарей Колумба, озаренном яркими лампами дневного света. Тут собрались все тренеры Малой Лиги – местные предприниматели, добровольно тратившие свои деньги, силы и время (благие, очень благие порывы души), но лишь на деяния, которые они считали достойными настоящих мужчин.
Конгрессмен Шлэрн очень быстро понял, что быть настоящим мужчиной в восемь утра чертовски трудно, но коль скоро его задача заключалась именно в этом, он то и дело отпускал замечания в духе Гарри Трумэна: «Зададим им перцу» и так далее, сдобренные немного затасканными бейсбольными шуточками. Угощение исчерпывалось отвратной непрожаренной яичницей-болтуньей, похожей на головку маленькой сиротки Энни и имевшей вкус младенческой отрыжки; к ней подали венские колбаски, которые, похоже, несколько дней и ночей кряду коптились в крематории, и куски белого поджаренного хлеба, плававшие в топленом масле.
Прямая дорожка к внезапной остановке сердца. Конгрессмен ограничился кофе, выпив его ровно столько, сколько нужно, чтобы заработать изжогу. Он с часок поулыбался и со всей возможной быстротой покинул своих сотрапезников.
За рулем сидел Лемьюел, а сзади вольготно расположились сам Шлэрн и Джерри Зейдельбаум. Конгрессмен уныло жевал пептобисмол и слушал помощника, который наставлял его, как вести себя во время завтрака номер два.
– Может, хоть угощение будет более сносное, – предположил Джерри.
– Мне это не поможет, – ответил конгрессмен. – Мне бы с недельку вообще ничего не есть.
Джерри уже научился воздерживаться от замечаний, когда конгрессмен сокрушался по поводу своей горькой доли. Поэтому он просто возобновил наставления.
– Прием устраивает Ходдинг Кэйбел Карсон, президент университета Грейлинг.
– А, Грейлинг, – откликнулся Шлэрн и довольно улыбнулся, что случалось с ним крайне редко. – Кажется, однажды они присвоили мне почетную степень, не так ли?
– Дважды. Девять лет и три года назад.
– Премилое местечко. Стены увиты плющом, квадратный дворик, где можно всласть побродить. Вот куда мне следовало поступать.
Надо сказать, что Шлэрн окончил Куинс-колледж и Городской университет Нью-Йорка и получил степень по правоведению, вызывавшую у выпускников университетов Лиги Плюща покровительственные улыбочки. Впрочем, конгрессмен не тот человек, которому можно улыбаться покровительственно, независимо от того, где он получил высшее образование. В этом заключалось одно из преимуществ Шлэрна, дававшее возможность подсластить блевотную яичницу-болтунью.
– Кроме Карсона, – продолжал Джерри, – там будет Тони Поттер, старший администратор лаборатории «Юнитроник».
– Оборона?
– Постольку поскольку. Главное их направление – «синее небо», нетрадиционные источники энергии.
– О Боже, – буркнул Шлэрн. – Ветряные мельницы.
– Нет, нет, Стив, это вам не «Гринпис». Они принадлежат Англо-голландской нефтяной компании и представляют ее интересы.
Ага! Это кое о чем говорило.
– Я встречал Тони Поттера, – сказал Шлэрн. – Он британец.
– Едва ли не в большей степени, чем нужно, – заметил Джерри.
– О чем пойдет речь?
– О трудах доктора Марлона Филпотта.
Круглая, как каравай, физиономия Шлэрна покрылась морщинами, выдававшими напряженную работу мысли.
– Откуда я могу знать это имя?
– Ученый. Физик. Иногда выступает на слушаниях в Вашингтоне.
– Преподает в Грейлинге, верно?
– Один из бриллиантов в их венце, – подтвердил Джерри. – Кроме того, «Юнитроник» помогает ему деньгами.
– Он тоже будет там?
– Не думаю.
– Тогда зачем это развеселое сборище?
– Полагаю, когда мы приедем, они сами нам скажут, – ответил Джерри.

Увидев Карсона, Шлэрн тотчас вспомнил его, этого пустого и тщеславного белого американского южанина-протестанта, от которых у конгрессмена сводило зубы, как от алюминиевой фольги. Подобно всем белым американским южанам-протестантам, Карсон был раболепным англофилом. Он представил гостям Тони Поттера с таким видом, словно возвещал по меньшей мере о Втором Пришествии.
– С того берега «лужи», – объявил Карсон, ощерив в улыбке свои лошадиные зубы. – Мы очень рады, что он сумел выбраться к нам нынче утром, как и вы двое.
– Мы уже знакомы, – сказал Тони Поттер. Рукопожатие у него было твердое, но не задиристое. Широкий в кости, но статный и ладный мужчина лет сорока пяти, с грубым, но миловидным лицом и спокойным уверенным взглядом, он имел бы шесть футов и четыре дюйма росту, если бы не так рьяно сутулился. Казалось, его позвоночник сделан из резины. Впрочем, было видно, что сутулится он лишь затем, чтобы показать свое снисходительное отношение к мелкой сошке. Но это не имело большого значения, ибо Тони Поттер никак не влиял на жизнь и служебный рост Стивена Шлэрна. К сожалению, человеком, от которого конгрессмен и впрямь зависел, был Ходдинг Кэйбел Карсон.
Пятым участником сборища был Уилкокс Харрисон, ректор Грейлинга, человек того же склада, что и Карсон, только не такой противный. После церемонии знакомства началась бессмысленная беседа, призванная сломать лед;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48