Я останусь с нею навсегда!
– Аминь. – Не убирая ножа, я кивнул зятю. – Если вы хотите остаться в живых, я потребую от вас платы за жизнь.
– Платы?! Боюсь, что сам я не смогу собрать достойного выкупа, но уверен, что мой благородный тесть Пьер Лордат поможет мне. Сколько вы хотели бы получить за мою жизнь и свободу?
Должно быть, он не узнал замка и посчитал себя моим пленником. Я ухмыльнулся.
– Я потребую не золота и не ваши земли, которых у вас, кстати, нет. Единственное, чего я вправе требовать от вас, это прекратить ревновать вашу супругу к каждому встречному-поперечному рыцарю, оруженосцу и, прости Господи, безродному крестьянину. Потому что в этом случае вы мараете и ее честь, и свою собственную!
Он попытался дернуться, но я кольнул его в кадык. В дверь постучали.
– Вы понимаете, что если я пожелаю прирезать вас, я сделаю это? – склонившись к самому уху Исильдора-Дени, шепнул я. В дверь теперь уже не стучали, а скорее барабанили. – Сударь, ваши деяния и недостойное рыцаря и дворянина поведение дошло до магистра вашего ордена. – На самом деле, я понятия не имел, к какому такому ордену принадлежит распростертый передо мной рыцарь, но он же тоже не мог знать о моей неосведомленности. – Я уполномочен властью, которая выше всех тронов, гербов и корон, навести, наконец, порядок в Божьем воинстве! И начну я с вас! С рыцаря, который своей неуместной ревностью и жестоким отношением к женщине позорит само звание рыцаря. Я говорю с вами, Исильдор-Дени де Ломбриве, и требую: подчинитесь голосу разума! Оставьте шумную Тулузу, если уж не можете переносить, когда рядом с вашей супругой оказывается кто-нибудь из рыцарей, и переселяйтесь в Лордфорд. В противном случае я имею власть отсечь ваши шпоры и лишить вас самого рыцарского звания, так что вы будете опозорены на все последующие века и лишены достойного посмертия.
– Я... я... – де Ломбриве был попросту убит подобной перспективой.
Я убрал нож от его горла, но казалось, что он даже не заметил этого. В дверь теперь уже ломились.
– Я смирю гордыню, достойный лорд, я прекращу ревновать мою жену и сделаюсь смирным, как агнец. – Он молитвенно сложил руки. – Простите меня, мессен Анри, простите ради всего святого и не исполняйте ваших страшных угроз, лучше смерть, чем бесчестье! Что же касается моей любимой, то, вы правы, я виноват перед ней, так виноват. Но всему причиной ее молодость и красота. Я ревновал ее потому, что боялся потерять. Потому что невыносимо для человека один-единственный раз на пути из многих жизней встретить любовь и понимать, что любой смазливый оруженосец может отобрать ее у тебя, в то время как ты словно видишь перед собой все прошедшие жизни – жизни без любви, и предчувствуешь грядущие эпохи, которые еще предстоит прожить! И все это без любви! Без любви, свет которой лишь коснулся тебя, чтобы...
– Ты опять?
– Нет, мессен, честное слово, я исправлюсь. Я буду достойным моей дамы.
– Хорошо, рыцарь. Даю тебе последний шанс. – С этими словами я подошел к двери и, отодвинув тяжелый засов, впустил толпу слуг во главе с тощим монахом, лекарем и Диламеей, которая, заметив, что муж ее пришел в сознание, тут же бросилась перед ним на колени, плача от счастья.
– Какого черта ты здесь делаешь? – Пьер взял меня под руку и отвел в дальний конец коридора, где нас не могли услышать.
– Я ничего не сказал ей. Клянусь честью.
Я вдруг почувствовал, что не хочу покидать этого места, хочу видеть, как будут развиваться отношения Диламеи с ее непутевым мужем. И вздохнул, понимая, что, если я действительно хочу блага для своей дочери, самое правильное будет незамедлительно покинуть замок и никогда больше не возвращаться в него.
– Диламея рассказала мне обо всем, Анри.
Пьер показал мне знаком следовать за ним; минуя несколько коридоров и лестничный проем, мы оказались в покоях, в которых он разговаривал со мной в первый раз.
– Когда-то ты стал причиной всех моих несчастий, ты отобрал у меня леди Амалию. Как я ненавидел тебя тогда. Но сегодня ты возвращаешь мне дочь, и я не могу не признать, что тем самым ты возвращаешь меня самого к жизни. И, справедливости ради, я готов в присутствии сначала своей семьи, а затем знати Фуа и Тулузы признать тебя братом и вернуть утраченное имя Анри Лордат.
Я вздрогнул.
– Не хочу причинять беспокойства леди Амалии, но если бы ты сказал до... госпоже Диламее, что я ее родной дядя, и позволил бы хотя бы изредка видеть ее, это было бы самым лучшим для меня. Что же касается Тулузы – забудь. Я вполне сжился с именем Горгулья.
Я махнул рукой, стараясь не выдавать охватившего меня смущения и – больше всего на свете в этот момент – желания обнять брата, которого должен был ненавидеть.
На самом деле, после того что выкинул мой молодой хозяин, мне уже не хотелось носить семейный герб или похваляться древностью рода, как это делали все вокруг. Служа дьяволу в преисподней, не станешь носить при себе святыни. Имя же моей семьи и герб с луной, рыбой и башней были и остаются святынями для меня.
Первый удар по Лангедоку
Распрощавшись с моей вновь обретенной семьей, я вернулся к Раймону, ждать, когда тот придет к власти и сделает меня главнокомандующим. Во всяком случае, всякий раз после веселых попоек Романе вис на мне, описывая, как же хорошо заживем мы все после смерти его дорогого отца.
Бедный наследник – он страдал оттого, что любил своих родителей, и одновременно с тем маялся бездельем и все время ускользающими от него перспективами. Его отец Раймон Пятый правил Тулузой с девяти лет, Роже-Тайлефер в двенадцать получил Каркассон и Безье. Вокруг него постоянно копошились молодые и охочие до денег, власти и славы рыцари, совершающие громкие дела и вырывающие у судьбы все то, что она не собиралась им давать по праву рождения.
Началась массовая подготовка к Третьему Крестовому походу, целью которого было отбить у нехристей Иерусалим. При дворе все чаще начали звучать боевые сирвенты вдохновителя Христова воинства, славного Бертрана де Борна. Жиро де Борнель и Пейре Видаль пели о войне, призывая на ратный подвиг рыцарей, чьи имена должны были навечно вписаться в историю.
В предчувствии грядущей разлуки дамы сделались более страстными и самоотверженными. Они заранее проливали слезы, представляя себе, как осиротеют веселые земли Лангедока без славных рыцарей и прекрасных трубадуров. Весело стучали молотки кузнецов, изготовляющих великолепные, похожие на чешую рыб, кольчуги, ладные шлемы, мечи и специальные металлические пластины, которые следовало набивать на кожаные латы в особо уязвимых местах, дабы сохранить жизнь смелым воинам.
Постепенно по всему краю начали появляться страшно довольные собой рыцари в белых плащах с разнообразными крестами, соответствующими символике рыцарского ордена, к которому они относились.
«В Святой земле все по-другому, – делились своими воспоминаниями ветераны, – дома ты можешь быть никем, но там... там ты станешь тем, кем только сможешь стать. Там в один день можно разбогатеть, пленив какого-нибудь султана. Их же там не сосчитать, потому что у каждого правителя огромные гаремы с множеством жен. А те, ясное дело, исправно рожают им наследников. А наследник султана – и сам султан. Ты можешь добиться невиданной воинской славы и снискать любовь высокородной дамы. Ты вообще можешь стать бароном или королем. Там – воистину Святая земля, где исполняются самые смелые мечты. Там простятся все твои вольные и невольные прегрешения, ты очистишься и сможешь начать жизнь заново. Вот что такое Святая земля!»
Я тоже подумывал попытать счастье в землях неверных, но мой молодой хозяин был вынужден сиднем сидеть в Тулузе, защищая свое наследство от сделавшегося коварным и весьма злокозненным младшего братца.
Любопытно, что родившийся в Триполи Раймон Пятый никогда не стремился отправиться в Святую землю, должно быть, предчувствуя, что сразу же после его смерти в его родной Тулузе настанут события почище битв с сарацинами, и врагом его будет не благородный, хотя и чужой Саладин, а коварные святые отцы во главе с Папой Иннокентием Третьим, да покарает Господь его душу, да пребудет он в вечном адовом пламени во веки веков. Аминь!
Неожиданно я получил письмо от брата. Пьер писал, что вполне оправившийся от полученных на турнире ран Исильдор-Дени принял крест, вновь вступив в воинство Ричарда Львиное Сердце. Диламея же сделалась придворной дамой при леди Жанне Английской, сестре короля, сопровождающей его в этом походе.
С тех пор я ни разу не был в Лордфорде и потерял след своей дочери.
Через четыре года после смерти Беатрис Раймон женился на дочери кипрского короля Бургильде де Лузиньян. Придворные трубадуры пели об этом союзе, как о редкостном единении двух любящих сердец, но, прошу прощения, где Кипр, и где наша родная Тулуза?
Романе не знал и не мог знать Бургильду до свадьбы. Отправляющиеся вместе с Ричардом Львиное Сердце тулузские рыцари везли письма Раймона Пятого к королю Кипра с предложением заключить этот выгодный во всех отношениях союз.
На обратном пути эти же рыцари были счастливы сопровождать невесту наследника в Тулузу.
Я не нашел общего языка с супругой Романе и мало что могу сообщить об этой достойной донне, кроме того, что это именно с ней он вступил наконец на престол Тулузского графства.
В апреле 1194 года прозвучало страшное и одновременно с тем долгожданное: «Умер Раймон Пятый, да здравствует Раймон Шестой!»
В ту пору Романе, или теперь уже Раймону, исполнилось тридцать восемь лет. Вступление на престол произошло в Сен-Пьер де Кюизин, где была проведена торжественная служба, по окончании которой наш новый граф запланировал пиры, народные гуляния и турниры по случаю вступления на престол, плавно переходящие в традиционные майские гуляния.
Но праздника не получилось. Казалось, что покойный граф унес всю радость и беззаботность, присущую его времени, с собой в могилу. Натужно шутили друзья Раймона, поднимая кубки, натянуто звучали учтивые речи благородных рыцарей и невеселыми были улыбки придворных дам. Скучными и неинтересными стали праздники и выступления трубадуров. Потому что не было среди поющих здравицы новому графу лучшего трубадура Лангедока, его золотого соловья и ласкового рыжего солнышка – Пейре Видаля. Пейре же, надев на себя одежды цвета ночи, обрил свои шелковые кудри и отпустил бороду, как это делали мусульмане. Не мылся и не пел своих песен, а только и делал, что горевал по старому Раймону, желая лишь как можно скорее сойти за ним в холодную могилу.
А вместе с Пейре страдали и лили слезы трубадуры, которых Раймон Пятый осыпал своими милостями, а без трубадуров плакал целый двор. Обескураженный и сбитый с толку Раймон был вынужден обратиться к своей сестре, ныне уже год как овдовевшей виконтессе Каркассона, Безье и Альби, правящей по-рыцарски мягко, но справедливо, с просьбой начинать наконец турниры и праздники. Но и виконтесса не знала, как вновь вдохнуть в трубадура жажду жизни.
Из Отфора был срочно вызван Бертран де Борн, но, увидев траурное настроение Тулузы, он и сам пожелал примкнуть к Пейре, с которым они теперь только и делали, что день-деньской заливали свое горе вином.
Несколько раз Раймон подсылал к Видалю гонцов с письмами, в которых новый тулузский сюзерен обещал ему богатые деревни в обмен на его улыбку и сундуки с золотом за песню.
Но Пейре не желал ничего и никого слышать. Золото перестало его интересовать. Присланных же Аделаидой красоток прогнала в три шеи супруга Видаля, несравненная Апполинария Константинопольская, с которой он сочетался браком в ставке Английского Льва на Кипре.
Наконец Аделаида нашла способ спасти трубадура. Она собрала всех рыцарей, которые только смогли услыхать ее зов, и прекрасных дам, которые с богатыми дарами и словами любви бросились к ногам безродного музыканта, умоляя его вернуть им радость и веселье.
Раймон страдал из-за того, что какой-то Пейре Видаль имеет влияние, которое он, тулузский граф, наверное, никогда не сможет снискать. Скорее всего, он убил бы безобидного Пейре, если бы не боготворил его голос и не стремился хотя бы время от времени слышать его песни.
В это время я возобновил отношения с все еще крепким стариком Мишелем де Савером и от его имени перезаключил договор с Раймоном Шестым, бравшим теперь под свое покровительство самую сильную и знаменитую в Лангедоке школу наемных убийц.
За это соглашение де Савер теперь сам платил мне проценты, как когда-то это делал за меня мой сеньор. Справедливость восторжествовала.
Подросли и сыновья Раймона, но я не занимался этими лоботрясами, отдавая все свои силы подготовке тулузских воинов и укреплению крепостей. Подобно Раймону Пятому, его старший сын также женил своих сыновей на подобранных для них невестах. Все было более или менее ничего, если бы не странное предчувствие надвигающейся беды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39