Совершенно верно. Вы, госпожа Кассирова, наверняка видели этот «Мерседес» много раз, только обращали внимание не на номер, а на всякие воздушные шарики, цветочки и свадебные ленты, коими он обычно бывает украшен. В общем, ваш «Мерседес» 66-88 – из бюро добрых услуг. А «покупатель», видать, не дурак, умеет пыль в глаза пустить. Возьмем хоть его «прикид» – вы прекрасно запомнили его пиджак, цепь, мобильник и прочие прибамбасы, а на лицо внимания не обратили. Впрочем, похоже, что все эти аксессуары – такая же «липа», как и «Мерседес».
– Так ведь это же замечательно! – возликовал Серапионыч. – Теперь нам остается узнать в бюро добрых услуг, кто арендовал «Мерседес», и брать его тепленьким!
– Не думаю, что он взял «Мерседес» на свое имя, – с сомнением покачал головой Дубов. – Хотя, конечно, и это направление нужно отработать.
– Значит, вы согласны мне помочь? – обрадовалась Кассирова.
– Я должен подумать, – уклончиво ответил Дубов. – Госпожа Кассирова, как я понял, вы собирались продать десять писем Тургенева к вашей прабабушке. И это все, чем вы располагаете?
– Да нет, не совсем. Всего их сохранилось... м-м-м... двенадцать. Но два я решила оставить как семейную реликвию. – Софья извлекла из сумочки несколько бумаг. – Вот одно из них. Вернее, ксерокопия. Если желаете, я вам его зачитаю. – И, не дожидаясь изъявления желаний, принялась с выражением читать:
– "Баден-Баден, Шиллерштрассе 7. Среда, 22/10 мая 1867.
Не могу и выразить, Татьяна Никитична, сколь порадовало меня Ваше письмо, как всегда и умное и дельное. Рад, что у Вас все в порядке и что Вы среди забот о хозяйстве и детях изыскали время не только прочесть мою повесть, но и высказать о ней свое мнение. (Речь идет о романе «Дым», -пояснила Кассирова). Читая Ваши замечания, я об одном сожалел – что Вы не ознакомились с книгой в рукописи, ибо с большинством Ваших замечаний я вполне согласен, но увы – теперь уже поздно что-либо поправить.
Относительно Потугина не могу с Вами до конца согласиться – его я ввел в повесть намеренно и ничуть об этом не сожалею. Как я и ожидал, на него все набросились, и очень рад этому – особенно теперь, в самое время всеславянского опьянения. (Почти такими же словами Иван Сергеевич пишет об этом двумя неделями позже Писареву, – добавила Кассирова). Впрочем, известный Вам милейший Павел Васильевич Анненков грозится написать большую статью с обстоятельным разбором «Дыма», каковую Вы, Татьяна Никитична, сможете прочесть в одном из ближайших номеров «Вестника Европы».
Как жаль, что мы с Вами столь содержательно беседуем в письмах и столь же редко видимся лично. Если Вы все же надумаете отправиться в Европу, то непременно отпишите мне – я несказанно буду рад увидать Вас и насладиться Вашим всегда дельным и умным разговором.
Засим желаю Вам, дорогая Татьяна Никитична, всяческого счастья и удачи в делах как личных, так и в хозяйственных. Кланяюсь Вашим милым деткам и крепко жму руку Вашему супругу Александру Николаевичу – охотится ли он, как прежде, с Дианкой на тетеревей?
Остаюсь преданный Вам Ив. Тургенев".
– Да-а, – вздохнул Серапионыч по окончании чтения, – Иван Сергеич и в эпистолярном жанре столь же хорош, как и в обычной прозе.
– Архив оказался весьма обширным, – продолжала Кассирова, – и, кроме прочего, я там обнаружила дневник, который прабабушка вела долгие годы -полтора десятка тетрадей. Уж не знаю почему, но Владлен Серапионыч предположил, что он может вас заинтересовать, и прихватила с собой последнюю тетрадь, неоконченную. – Софья протянула Василию пожелтевшую тетрадку.
– Вы позволите мне пока оставить ее у себя? – попросил Дубов. -Знаете, доктор прав – иногда установить истину помогают совсем неожиданные предметы и обстоятельства. – Детектив бережно отправил тетрадку в стол.
– Василий Николаевич, так вы согласны взяться за мое дело? – еще раз настойчиво спросила Кассирова.
– Я должен подумать, – вздохнул сыщик. – Прямо и не знаю, с какого бока приняться – зацепок слишком уж мало. Разве что этот посредник...
– Завтра я с ним встречаюсь, – вдруг заявила Кассирова.
– Вот как? – насторожилился детектив. – Где и когда?
– В полдень, в кафе «Кислоярочка».
Василий задумался:
– Конечно, я мог бы туда придти, но вряд ли из этого получится что-то путное – возможно, он меня знает в лицо. И если ваш посредник в сговоре с «бизнесменом», то они наверняка тут же «залягут на дно». Впрочем, возможны любые варианты. Знаете, госпожа Кассирова, сегодня я все обдумаю и завтра вам позвоню.
– Буду ждать! – Обрадованная Кассирова подхватила сумочку и стала пробираться к двери. – Надеюсь на вашу помощь. До свидания, Василий Николаич. До свидания, доктор.
– Надеюсь, до скорого, – кивнул Василий. Серапионыч вскочил со стула и галантно поклонился, приподняв воображаемую шляпу.
Когда дверь за посетительницей закрылась, Василий Николаевич неспеша встал из-за стола и подошел к другой двери, ведущей в небольшую комнатку при сыскной конторе, которую он именовал «девичьей». На сей раз она полностью оправдала свое название, так как дверь, стоявшая в течение визита Софьи Кассировой чуть приоткрытой, отворилась шире, и кабинете появилась молодая женщина.
– Вот так сюрприз, – пробормотал доктор.
– Владлен Серапионыч, позвольте вам представить мою новую помощницу Надежду Чаликову, – довольный произведенным эффектом, сказал Дубов.
– А, здравствуйте, Наденька, – приветливо раскланялся Серапионыч, будто был знаком в нею по меньшей мере сто лет. – А я вас именно такою и представлял. Василий Николаич про вас мне все уши прожужжал...
– А вы, стало быть, и есть тот доктор Серапионыч, о котором я наслышалась столько всякой жути, – рассмеялась Надя.
Доктор хотел было возразить, что слухи о его «жути» сильно преувеличены, но Василий сразу приступил к делу:
– Надя, вы слышали наш разговор с госпожой Кассировой от начала до конца. Что вы со своей стороны могли бы сказать по этому делу?
– По делу пока ничего, – призналась Чаликова, – но собственно госпожа Кассирова показалось мне дамой весьма неискренней и даже более того – элементарно корыстолюбивой.
– Это ваша журналистская интуиция? – спросил Дубов, удерживая Серапионыча, который уже собирался броситься в бой на защиту своей пациентки.
– Не только, – чуть подумав, ответила Надя. – Ясно видно, что она что-то скрывает, или, скажем так, недоговаривает. Она пришла к вам за помощью, а вам приходилось чуть не клещами вытаскивать у нее слово за словом. И потом, торговать личной перепиской собственной прабабушки! По-моему, это уж просто верх бесстыдства.
– Но ведь она же продала не все письма, – не выдержал доктор. – Две штуки оставила.
– Думаю, что больше, – не задумываясь заявила Надя. – И поверьте мне, отнюдь не как семейную реликвию. Если об этих десяти узнает общественность и в печати поднимется шумиха – как же, обнаружили доселе неизвестные автографы Тургенева! – то за каждый новый материал Кассирова уже будет получать все больше, в зависимости от степени сенсации. А кончатся письма, так и бабушкины дневники в ход пойдут.
– Вы, сударыня, просто предубеждены к госпоже Кассировой, – с обидой произнес Серапионыч. – А ведь она поэтесса, и деньги ей нужны для издания своих произведений.
– Судя по ее крокодильским стишкам, госпожа Кассирова такая же поэтесса, как я – космонавт, – парировала Надежда. – И если этим она собирается потчевать читателей...
– Вы ничего не понимаете в поэзии! – выкрикнул Серапионыч. Тут уж Василий, почувствовав, что дискуссия вот-вот сойдет с рельсов конструктивности, решил вмешаться:
– Наденька, да вы не обижайтесь на доктора – он всегда так: хоть и понимает, что не прав, но продолжает спорить из упрямства.
Серапионыч с мнимо уязвленным видом замолк, а Надя продолжала:
– Да я и не обижаюсь. В конце концов, может быть, доктор и прав – я действительно не ахти какой знаток поэзии. Но меня несколько смутила форма сделки. Казалось бы, не все ли равно, от кого получить деньги – от покупателя или от посредника? И я понимаю, почему Кассирова так настаивала на личной встрече с «бизнесменом». Она надеялась, получив сто тысяч наличными, каким-то образом «кинуть» посредника: или вообще не отдавать его десять процентов, или отдать только часть.
– Нельзя так дурно думать о людях, Наденька, – укоризненно покачал головой доктор. – Василий Николаич, скажите хоть вы свое веское слово!
– Знаете, Надя, мне ваши выводы кажутся все-таки несколько поспешными, – раздумчиво сказал Дубов, – хотя в некотором резоне им не откажешь.
– Во всяком случае, на вашем месте помогать Кассировой я бы не стала, – резюмировала Надя.
– М-да, пожалуй, – вздохнул детектив, – но дело, к сожалению, не в одной Кассировой. На свободе опасный мошенник, который не только обманывает людей, но и дискредитирует честных бизнесменов, которых все-таки большинство.
При этих словах Серапионыч, не выдержав, громко фыркнул.
– Поэтому, Наденька, я прошу вашей помощи, – строго глянув на доктора, продолжал Дубов, – и не столько госпоже Кассировой, сколько мне. А точнее, делу справедливости.
– И что от меня требуется? – глаза журналистки загорелись.
– Как вы слышали, завтра в полдень наша клиентка встречается в кафе «Кислоярочка» с посредником, личность и роль которого во всем этом деле пока что для нас остается неясной. И я, и доктор – лица, давно примелькавшиеся в нашем городе, а вы...
– Поняла, поняла, – закивала Надя. – Постараюсь оправдать доверие... Ах, совсем забыла!
– Что? – повскакивали на стульях Дубов и Серапионыч.
– Проездом из Цюриха в Кислоярск я побывала в Санкт-Петербурге и в местных газетах прочла, будто некий бизнесмен-меценат, пожелавший остаться анонимным, передал в Пушкинский Дом несколько ранее не известных писем Тургенева.
– Ах, вот оно что, – протянул Василий. – Хорошо хоть письма действительно попали в надежные руки, а не сгинули где-то в частных коллекциях.
– У нас же дневник ее прабабушки, – напомнила Надя. – Давайте посмотрим. Все-таки женщина, с которой был близко знаком сам Тургенев!
– Да-да, – оживился Серапионыч, – читая такие документы, как бы приобщаешься к иной эпохе, ощущаешь связь времен...
– Однако тут всего пару страниц, – заметил Василий, достав дневник из стола, – а дальше чистые листы.
– Ну да, Кассирова же говорила, что это последняя тетрадка, -вспомнила Чаликова.
Разбирая не совсем четкий почерк, Дубов стал вслух читать:
– "28 октября 1898 года. Начинаю новую тетрадь своего дневника. Боюсь, что последнюю. Сегодня ко мне заходил милейший доктор Никифор Павлович. И хотя он всячески старался заверить меня, что дело идет на поправку, я понимаю, что дни мои сочтены. Ну что же, мне есть что вспомнить, оглядывая свою жизнь. Я была счастлива в муже и детях и дождалась даже внуков. Я была знакома с лучшими людьми своего времени, а с одним из них меня связывали и более тесные узы, хотя наши отношения с И.С., несмотря на все кривотолки, никогда не заходили далее некоего порога, отделяющего истинное чувство от того, что зовут греховной любовью. Как бы там ни было, я пронесла чувство к нему через всю свою долгую и, надеюсь, небесполезную жизнь". Так, ну дальше тут что-то о лекарствах, которые ей прописал Никифор Павлович... Ага, вот: «Не забыть бы дать указание Аннушке, чтобы после моей...»
– Ну, что же, что же? – нетерпеливо вопросил Серапионыч, когда молчание Дубова затянулось.
– А на этом рукопись обрывается, – показал детектив Наде и доктору пустые страницы. – Видимо, больше уже Татьяна Никитична в свой дневник ничего не записала.
– Да, но не могла же она оборвать дневник чуть не на полуслове, -возразила Надя. – Дайте взглянуть. Видите, вот здесь, возле скобок, остатки вырванного листа. На нем, видимо, и окончание записей.
– Ну-ка, ну-ка, – Василий извлек из кармана огромную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно рассмотрел то место, которое указала Надежда. А затем перевел лупу на соседнюю, чистую страницу. – Татьяна Никитична писала с сильным нажимом, – пояснил он, – и если на отсутствующем листе что-то написано, то можно будет прочесть оттиск... О, кое-что я уже вижу! Владлен Серапионыч, записывайте.
Доктор схватил со стола карандаш и листок бумаги, а Василий начал медленно, то и дело прерываясь, диктовать:
– ...смерти предать... предать огню... письма Ивана Сер... А дальше уж совсем ничего не разберешь.
– Ну ясно – предать огню письма Ивана Сергеича Тургенева, -подытожил Серапионыч. – И я понимаю Татьяну Никитичну – совершенно естественное желание, чтобы никто не копался в ее отношениях с писателем. Но потом она рассудила, что письма Тургенева – все-таки достояние мировой культуры, и вырвала этот листок.
– Уверена, что все было совсем иначе, – заявила Надя. – Татьяна Никитична оставила пожелание в силе, но Аннушка – вероятно, ее дочка или близкая подруга – не решилась уничтожить письма и оставила их в семейном архиве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60