Она еще не привыкла к Маркову стилю общения.
– Случайных совпадений не бывает, – уронила она.
– Конечно, мэм, не бывает, мэм. Вот у меня утерянное второе имя – Галахад; так мне открыли пророческие дневники прабабушки, созданные этой великой женщиной, когда ей было восемь лет… Аллен, да ты что? – Марк хлопнул ладонью по «Преданиям». – Радоваться надо, ты у нас Персиваль, про тебя вон почти целую книжку написали. Ты многих вдохновлял на поэзию…
О Аваллон мой, Аваллон,
Я – храбрый рыцарь Персиваль.
Хоть я умом не наделен,
Зато хочу найти Грааль…
– И кровь свою отдать не жаль… – тихо откликнулся Аллен, глядя в стол.
– Да, это уже не смешно. Сейчас я разрыдаюсь, и меня утешит только, если Мария перестанет сверкать очами и меня ласково поцелует. Не обижайся. – Марк в максимально нежной своей манере потряс друга за плечо:
Отважный рыцарь Персиваль,
Я не хотель Вас обижаль…
Врага б я Вашего поймаль
И… все б ему поотрываль…
Аллен хмыкнул.
– Пациент жив, – радостно провозгласил Марк и забросил в рот кусочек «Новости». – Приступим к следующему пункту. Кого выберем в Галахады?
– Самого тихого, – предложила Мария.
– Сэр Алан сказал мне… – с усилием произнес юноша, не отрывая взгляда от выцветших васильков на скатерти, и сердце его сжалось от того, что двое других тут же замолкли. Он словно бы физически чувствовал, как разреженная Марком атмосфера опять сгущается, подступая к горлу. – Алан сказал, что надо идти в Дом Иосифа. Я не знаю, что он имел в виду. Я даже не знаю, в прямом ли смысле он употреблял слово «идти». Хотя тогда мне казалось, что он говорит очень просто и называет веши своими именами. Вот вы верите, что все это – правда, то есть видение, посланное извне и с некой целью. Теперь, с вами, я в этом уверен, и мне уже не кажется, что я схожу с ума. Спасибо.
– Я верю, – медленно сказала Мария, – что это видение и что пришло оно извне. Но… Понимаете, «извне» бывает разное. Есть верх и низ. И вещи, которые приходят сверху и снизу. Надо иметь мудрость, чтобы отличить одно от другого. Есть она у нас?
Марк пожал плечами. Аллен покачал головой.
– У меня, кажется, нет. Но дело-то в том, что я не знаю ни одного человека, у которого она есть. Вернее, есть настолько, что я мог бы поверить ему больше, чем своему сердцу.
– Я, пожалуй, знаю. Но это не человек. Это Церковь.
Аллен вскинулся:
– Ты думаешь, нам стоит пойти к священнику? А он нас не это… не предаст за что-нибудь анафеме или как это называется?
– Я думаю, мы должны пойти к священнику. На анафему можешь не рассчитывать, – Мария усмехнулась, – не настолько ты солидный враг Церкви, дорогой мой. А с тем, что мы услышим, придется решать, что делать дальше. Может статься, что мы не услышим вообще ничего стоящего. Но, видите ли, в Церкви есть некая вещь, которой нет у людей в отдельности. Там есть Благодать.
Аллен поежился. «Благодать» что-то не внушала ему доверия. Одно дело – читать в книге про мудрых отшельников и архиепископов, и совсем другое – самому говорить со священником/Священников он почему-то ужасно боялся с детства, в церкви бывал пару раз в год – по праздникам, в основном вдохновившись примером какого-нибудь благочестивого Галахада, или просто случайно забредал и попадал на мессу; хотя честно носил на груди серебряный крестик (не сарацин же он все-таки, человек крещеный! К тому же король Артур, например, числится среди «трех праведных мужей христианских»), а из молитв знал «Отче наш» – мама в детстве научила.
Марк только укрепил его сомнения:
– Не могу сказать, чтобы я часто ходил в церковь за последние годы… Кажется, последний раз я там был, когда меня крестили, в возрасте трех месяцев. Да я и не знаю, как говорят со священниками. – На этом слове в голосе Марка мелькнула нотка легкого ужаса. – Тогда я с ними, наверное, как-то общался, но не думаю, что сейчас этот способ подойдет – орать и таращить глаза мне уже не по возрасту.
– Я знаю другие способы, если хотите, могу говорить за всех. – Мария уже загорелась собственной идеей и отступать от нее явно не собиралась. – Вы можете просто посидеть рядом и подождать, помолиться, в самом деле. Не слыхала никогда, чтобы это кому-нибудь повредило…
– Да, наверное, – отозвался Аллен, согласный на все, лишь бы ему не пришлось больше говорить речь. Внезапно посетившая его мысль о зачете показалась очень смешной. Зачет! Что может быть в жизни более элементарного? Прочитавший эту мысль Марк подвинул к нему очередную дымящуюся чашку.
– Выпей чаю, о славный рыцарь Персиваль («Не называй меня так!» – вскинулся тот), чай очень полезен тем, кого ждут великие свершения на ниве науки, а мне пожелай перед уходом приятных сновидений – и помни, сын мой, что завидовать – грешно…
Глава 3
17 мая, пятница
Первым к церкви пришел, как ни странно, Марк – на полчаса раньше срока – и полчаса нервно мерил шагами ее ступени. Эту маленькую церковь – свою любимую – предложила Мария, и называлась она храм Благовещения Непорочной Девы. Аллен вообще узнал за сегодняшнее утро немало интересного о церквях, например, что на ночь они не закрываются, чтобы любой мог прийти за утешением когда угодно, и поэтому же там в ризнице каждую ночь дежурит какой-нибудь священник – или, на худой конец, служка или монах. Но чаще всего все-таки священник – вдруг, например, кому-нибудь ночью надо будет срочно исповедаться? Или позовут к умирающему…
Встречу они назначили, однако, не ночью, а вечером – по окончании последней мессы. Позже всех прибежал невыспавшийся и абсолютно безумный Аллен, который, однако, умудрился утром сдать зачет. Когда он, шатаясь, с красными после бессонной ночи глазами явился к преподавателю, с трудом припоминая, как называется сдаваемый предмет, каменное сердце профессора не выдержало: видно же, что человек ревностно учился всю ночь напролет. Правда, Аллену пришлось выслушать речь о том, почему дневная форма обучения называется именно дневной, а также согласиться с предложением в следующем году попробовать иногда ходить на занятия. Зато наградою за муки стала свобода.
– Сидите здесь и ждите. – Слова Марии гулким шепотом истаяли в полутемных сводах. Изнутри храм оказался много больше, чем снаружи, – совершенно пустой, с одинокой лампой, горящей над алтарем. Друзья опасливо сели на самый краешек длинной скамьи. Мария, сменившая резиновые тапочки на громко стучащие туфли, прошла в ризницу, и ее длинная тень спешила за ней. За приоткрывшейся дверью Аллен успел разглядеть стол, золотистый круг от настольной лампы и человека в белом, склонившегося над письмом. Мария что-то тихо спросила, дверь захлопнулась. В сумраке пахло свечами, ладаном и еще каким-то смутно знакомым с детства церковным запахом, который не поддавался определению. Аллен с замиранием сердца смотрел на едва различимые картины Крестного Пути по стенам, на строгие фигуры статуй у боковых алтарей. И на Крест, конечно. На Крест.
Во всем храме только он был ярко освещен – были видны даже красные потеки на пяти ранах Распятого, все линии Его страдальчески сведенных судорогой мыши. Только лицо с сомкнутыми веками, чуть склоненное к плечу, поражало своей сияющей безмятежностью, смутно напомнившей о сэре Алане – но не как картина может напоминать о прекрасном месте, а скорее наоборот – как прекрасная земля вызывает память о своем отображении. Аллен почувствовал, как в сердце ему проникает знакомая тупая боль – но сейчас она была почему-то облегчающей. «Наверное, так за Него умирали мученики – им хотелось просто разделить это страдание», – шевельнулась внезапная мысль. Аллен встал и хотел было тихонько подойти поближе, но по дороге к распятию вдруг струсил и свернул к боковому алтарю. Оттуда ему в сумраке улыбнулась Дева Мария – нет, пожалуй, все-таки не ему, а высокому белому ангелу с простертыми к ней в приветственном жесте руками. Юноша неуклюже опустился на колени на холодные плиты перед двумя статуями, погруженными в свою навечно застывшую мистерию разговора, и закрыл глаза.
Он хотел помолиться, но понял, что не умеет. Он несколько раз, сбиваясь и шевеля губами, повторил единственную молитву, которую знал, – «Отче наш», а потом неожиданно для себя понял, что уже молится своими собственными словами, и устыдился их, но других у него не было.
«Господи, Ты знаешь, я совсем не умею молиться. Прости меня, пожалуйста, я не научился, я никогда не пробовал научиться – но я надеюсь, что Ты все равно слышишь меня, Господи, и поможешь нам, если мы не замыслили ничего неправильного. Пусть мы узнаем правду, Господи, пусть мы поймем, чего ждешь от нас Ты, – я хотел бы только этого, если Тебе не сложно. То есть Тебе, наверное, ничего не сложно, но я совсем запутался в словах, Господи, и надеюсь только, что Ты видишь мое сердце и понимаешь, что я имею в виду. Помоги нам, пожалуйста. Пусть там, в ризнице, у них все будет хорошо. Пусть все будет… правильно, Господи. Прости меня, если что не так…»
Сгорая от стыда за свою душевную немоту, ибо у него не только верных слов, но и верных мыслей, кажется, не осталось, Аллен открыл глаза и посмотрел наверх. Из-под купола на него ласково взирал крылатый барельефный лев, его человеческие и почему-то очень знакомые черты обрамляла пышная шевелюра резной гривы.
«Где я видел этого льва?»
Поглощенный чувством беспричинного узнавания – на редкость яркого и чистого deja vu – Аллен медленно встал на ноги и только тогда заметил, что молился на плитах в полуметре от обитой бархатом низенькой скамеечки для преклонения колен. На его чистых штанах теперь белели два больших пятна известковой пыли. («По коленям можно узнавать ревностных христиан после мессы», – усмехнулась часть его разума, но сердце его молчало.) Стараясь ступать беззвучно, Аллен прошел по рядам обратно – почему-то ему было неловко поворачиваться к большому деревянному распятию спиной и он все время оглядывался через плечо – и тихонько сел рядом с Марком.
Тут дверь ризницы с треском распахнулась и оттуда стремительно вылетела Мария. За ней не менее стремительно показался дежурный священник в длинной белой одежде – альбе. «Все, конец, сейчас нас отсюда выкинут», – пронеслась бешеная мысль, и Аллен вжался в спинку скамьи. Двое быстро прошли мимо них, только Мария на ходу обернулась и одарила друзей сияющей улыбкой, подняв ладонь в быстром жесте – «порядок»! Священник тоже обернулся и кивнул юношам, Аллен успел разглядеть черные, постриженные в кружок волосы, овал белого, совсем молодого лица – и оторопело подумал: «Да он же мой ровесник!» Прозвучали стремительные шаги, ухнула тяжелая входная дверь, и недоумевающие Марк с Алленом остались в храме одни.
– Как ты думаешь, нас прямо сейчас отлучат от церкви или сначала пристрелят Марию? – склонившись к уху Аллена, спросил его неунывающий друг.
– Он же не старше меня… – невпопад ответил тот, моргая глазами, как совенок на свету. Стереотип старого, убеленного сединами и неизменно сурового святого отца переживал в сознании поэта полный крах.
– Предавать кого-нибудь анафеме можно в любом возрасте, был бы сан, – утешил его Марк, однако язык его, казалось, жил отдельной жизнью от глаз, устремленных – внезапно понял Аллен – туда, вперед, на деревянное раскрашенное распятие.
Некоторое время они ждали в полной тишине.
Вместо ушедших двоих вернулись трое. Третьей была высокая девушка в черном, с покрытой головой (монахиня?) – она шла впереди, замыкающей была Мария. Она поманила двух друзей следовать за ними, и одновременно вскочившие Аллен и Марк едва не опрокинули скамью. По пути в ризницу Аллен улучил момент и шепотом спросил, удержав Марию за руку:
– Что это за лев? Вон там, под самым сводом?
– Евангелист Марк, – так же быстро отвечала она, и в голове его пронесся дикий образ гривастого человекольва в длинной рясе, с пером в когтистой лапе. – То есть его символ, – пояснила Мария, уже входя в маленькую комнатку с распятиями и полками по стенам, залитую теплым желтым светом лампы под маленьким абажуром.
Отцу Йосефу из прихода Благовещения лет было чуть больше, чем казалось на первый взгляд, – а именно двадцать четыре. Рукоположен он был всего два года назад, примерно в то же время, когда Аллен поступил в университет. Два года он служил Церкви усердно, как только мог, и постарался найти в своем сердце искателя Истины верные слова, когда вчера утром к нему подошла Клара, послушница монашеской конгрегации францисканок Святейшего Сердца Иисуса, и попросила наставлений и помощи в истолковании бывшего ей видения.
Дело в том, что ей, кажется, явился Святой Грааль.
Утром, перед самым рассветом, когда душа, полупроснувшись, замирает между сном и явью, она увидела, не раскрывая глаз, как в небесах открылись высокие золотые врата и ангел в одежде из утреннего света, с перистым сиянием вокруг восторженно-юного лица выступил из них. И была в ладонях его серебряная Чаша, похожая на широкий потир, и была та Чаша прекраснее всего, что видели Кларины смертные глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Случайных совпадений не бывает, – уронила она.
– Конечно, мэм, не бывает, мэм. Вот у меня утерянное второе имя – Галахад; так мне открыли пророческие дневники прабабушки, созданные этой великой женщиной, когда ей было восемь лет… Аллен, да ты что? – Марк хлопнул ладонью по «Преданиям». – Радоваться надо, ты у нас Персиваль, про тебя вон почти целую книжку написали. Ты многих вдохновлял на поэзию…
О Аваллон мой, Аваллон,
Я – храбрый рыцарь Персиваль.
Хоть я умом не наделен,
Зато хочу найти Грааль…
– И кровь свою отдать не жаль… – тихо откликнулся Аллен, глядя в стол.
– Да, это уже не смешно. Сейчас я разрыдаюсь, и меня утешит только, если Мария перестанет сверкать очами и меня ласково поцелует. Не обижайся. – Марк в максимально нежной своей манере потряс друга за плечо:
Отважный рыцарь Персиваль,
Я не хотель Вас обижаль…
Врага б я Вашего поймаль
И… все б ему поотрываль…
Аллен хмыкнул.
– Пациент жив, – радостно провозгласил Марк и забросил в рот кусочек «Новости». – Приступим к следующему пункту. Кого выберем в Галахады?
– Самого тихого, – предложила Мария.
– Сэр Алан сказал мне… – с усилием произнес юноша, не отрывая взгляда от выцветших васильков на скатерти, и сердце его сжалось от того, что двое других тут же замолкли. Он словно бы физически чувствовал, как разреженная Марком атмосфера опять сгущается, подступая к горлу. – Алан сказал, что надо идти в Дом Иосифа. Я не знаю, что он имел в виду. Я даже не знаю, в прямом ли смысле он употреблял слово «идти». Хотя тогда мне казалось, что он говорит очень просто и называет веши своими именами. Вот вы верите, что все это – правда, то есть видение, посланное извне и с некой целью. Теперь, с вами, я в этом уверен, и мне уже не кажется, что я схожу с ума. Спасибо.
– Я верю, – медленно сказала Мария, – что это видение и что пришло оно извне. Но… Понимаете, «извне» бывает разное. Есть верх и низ. И вещи, которые приходят сверху и снизу. Надо иметь мудрость, чтобы отличить одно от другого. Есть она у нас?
Марк пожал плечами. Аллен покачал головой.
– У меня, кажется, нет. Но дело-то в том, что я не знаю ни одного человека, у которого она есть. Вернее, есть настолько, что я мог бы поверить ему больше, чем своему сердцу.
– Я, пожалуй, знаю. Но это не человек. Это Церковь.
Аллен вскинулся:
– Ты думаешь, нам стоит пойти к священнику? А он нас не это… не предаст за что-нибудь анафеме или как это называется?
– Я думаю, мы должны пойти к священнику. На анафему можешь не рассчитывать, – Мария усмехнулась, – не настолько ты солидный враг Церкви, дорогой мой. А с тем, что мы услышим, придется решать, что делать дальше. Может статься, что мы не услышим вообще ничего стоящего. Но, видите ли, в Церкви есть некая вещь, которой нет у людей в отдельности. Там есть Благодать.
Аллен поежился. «Благодать» что-то не внушала ему доверия. Одно дело – читать в книге про мудрых отшельников и архиепископов, и совсем другое – самому говорить со священником/Священников он почему-то ужасно боялся с детства, в церкви бывал пару раз в год – по праздникам, в основном вдохновившись примером какого-нибудь благочестивого Галахада, или просто случайно забредал и попадал на мессу; хотя честно носил на груди серебряный крестик (не сарацин же он все-таки, человек крещеный! К тому же король Артур, например, числится среди «трех праведных мужей христианских»), а из молитв знал «Отче наш» – мама в детстве научила.
Марк только укрепил его сомнения:
– Не могу сказать, чтобы я часто ходил в церковь за последние годы… Кажется, последний раз я там был, когда меня крестили, в возрасте трех месяцев. Да я и не знаю, как говорят со священниками. – На этом слове в голосе Марка мелькнула нотка легкого ужаса. – Тогда я с ними, наверное, как-то общался, но не думаю, что сейчас этот способ подойдет – орать и таращить глаза мне уже не по возрасту.
– Я знаю другие способы, если хотите, могу говорить за всех. – Мария уже загорелась собственной идеей и отступать от нее явно не собиралась. – Вы можете просто посидеть рядом и подождать, помолиться, в самом деле. Не слыхала никогда, чтобы это кому-нибудь повредило…
– Да, наверное, – отозвался Аллен, согласный на все, лишь бы ему не пришлось больше говорить речь. Внезапно посетившая его мысль о зачете показалась очень смешной. Зачет! Что может быть в жизни более элементарного? Прочитавший эту мысль Марк подвинул к нему очередную дымящуюся чашку.
– Выпей чаю, о славный рыцарь Персиваль («Не называй меня так!» – вскинулся тот), чай очень полезен тем, кого ждут великие свершения на ниве науки, а мне пожелай перед уходом приятных сновидений – и помни, сын мой, что завидовать – грешно…
Глава 3
17 мая, пятница
Первым к церкви пришел, как ни странно, Марк – на полчаса раньше срока – и полчаса нервно мерил шагами ее ступени. Эту маленькую церковь – свою любимую – предложила Мария, и называлась она храм Благовещения Непорочной Девы. Аллен вообще узнал за сегодняшнее утро немало интересного о церквях, например, что на ночь они не закрываются, чтобы любой мог прийти за утешением когда угодно, и поэтому же там в ризнице каждую ночь дежурит какой-нибудь священник – или, на худой конец, служка или монах. Но чаще всего все-таки священник – вдруг, например, кому-нибудь ночью надо будет срочно исповедаться? Или позовут к умирающему…
Встречу они назначили, однако, не ночью, а вечером – по окончании последней мессы. Позже всех прибежал невыспавшийся и абсолютно безумный Аллен, который, однако, умудрился утром сдать зачет. Когда он, шатаясь, с красными после бессонной ночи глазами явился к преподавателю, с трудом припоминая, как называется сдаваемый предмет, каменное сердце профессора не выдержало: видно же, что человек ревностно учился всю ночь напролет. Правда, Аллену пришлось выслушать речь о том, почему дневная форма обучения называется именно дневной, а также согласиться с предложением в следующем году попробовать иногда ходить на занятия. Зато наградою за муки стала свобода.
– Сидите здесь и ждите. – Слова Марии гулким шепотом истаяли в полутемных сводах. Изнутри храм оказался много больше, чем снаружи, – совершенно пустой, с одинокой лампой, горящей над алтарем. Друзья опасливо сели на самый краешек длинной скамьи. Мария, сменившая резиновые тапочки на громко стучащие туфли, прошла в ризницу, и ее длинная тень спешила за ней. За приоткрывшейся дверью Аллен успел разглядеть стол, золотистый круг от настольной лампы и человека в белом, склонившегося над письмом. Мария что-то тихо спросила, дверь захлопнулась. В сумраке пахло свечами, ладаном и еще каким-то смутно знакомым с детства церковным запахом, который не поддавался определению. Аллен с замиранием сердца смотрел на едва различимые картины Крестного Пути по стенам, на строгие фигуры статуй у боковых алтарей. И на Крест, конечно. На Крест.
Во всем храме только он был ярко освещен – были видны даже красные потеки на пяти ранах Распятого, все линии Его страдальчески сведенных судорогой мыши. Только лицо с сомкнутыми веками, чуть склоненное к плечу, поражало своей сияющей безмятежностью, смутно напомнившей о сэре Алане – но не как картина может напоминать о прекрасном месте, а скорее наоборот – как прекрасная земля вызывает память о своем отображении. Аллен почувствовал, как в сердце ему проникает знакомая тупая боль – но сейчас она была почему-то облегчающей. «Наверное, так за Него умирали мученики – им хотелось просто разделить это страдание», – шевельнулась внезапная мысль. Аллен встал и хотел было тихонько подойти поближе, но по дороге к распятию вдруг струсил и свернул к боковому алтарю. Оттуда ему в сумраке улыбнулась Дева Мария – нет, пожалуй, все-таки не ему, а высокому белому ангелу с простертыми к ней в приветственном жесте руками. Юноша неуклюже опустился на колени на холодные плиты перед двумя статуями, погруженными в свою навечно застывшую мистерию разговора, и закрыл глаза.
Он хотел помолиться, но понял, что не умеет. Он несколько раз, сбиваясь и шевеля губами, повторил единственную молитву, которую знал, – «Отче наш», а потом неожиданно для себя понял, что уже молится своими собственными словами, и устыдился их, но других у него не было.
«Господи, Ты знаешь, я совсем не умею молиться. Прости меня, пожалуйста, я не научился, я никогда не пробовал научиться – но я надеюсь, что Ты все равно слышишь меня, Господи, и поможешь нам, если мы не замыслили ничего неправильного. Пусть мы узнаем правду, Господи, пусть мы поймем, чего ждешь от нас Ты, – я хотел бы только этого, если Тебе не сложно. То есть Тебе, наверное, ничего не сложно, но я совсем запутался в словах, Господи, и надеюсь только, что Ты видишь мое сердце и понимаешь, что я имею в виду. Помоги нам, пожалуйста. Пусть там, в ризнице, у них все будет хорошо. Пусть все будет… правильно, Господи. Прости меня, если что не так…»
Сгорая от стыда за свою душевную немоту, ибо у него не только верных слов, но и верных мыслей, кажется, не осталось, Аллен открыл глаза и посмотрел наверх. Из-под купола на него ласково взирал крылатый барельефный лев, его человеческие и почему-то очень знакомые черты обрамляла пышная шевелюра резной гривы.
«Где я видел этого льва?»
Поглощенный чувством беспричинного узнавания – на редкость яркого и чистого deja vu – Аллен медленно встал на ноги и только тогда заметил, что молился на плитах в полуметре от обитой бархатом низенькой скамеечки для преклонения колен. На его чистых штанах теперь белели два больших пятна известковой пыли. («По коленям можно узнавать ревностных христиан после мессы», – усмехнулась часть его разума, но сердце его молчало.) Стараясь ступать беззвучно, Аллен прошел по рядам обратно – почему-то ему было неловко поворачиваться к большому деревянному распятию спиной и он все время оглядывался через плечо – и тихонько сел рядом с Марком.
Тут дверь ризницы с треском распахнулась и оттуда стремительно вылетела Мария. За ней не менее стремительно показался дежурный священник в длинной белой одежде – альбе. «Все, конец, сейчас нас отсюда выкинут», – пронеслась бешеная мысль, и Аллен вжался в спинку скамьи. Двое быстро прошли мимо них, только Мария на ходу обернулась и одарила друзей сияющей улыбкой, подняв ладонь в быстром жесте – «порядок»! Священник тоже обернулся и кивнул юношам, Аллен успел разглядеть черные, постриженные в кружок волосы, овал белого, совсем молодого лица – и оторопело подумал: «Да он же мой ровесник!» Прозвучали стремительные шаги, ухнула тяжелая входная дверь, и недоумевающие Марк с Алленом остались в храме одни.
– Как ты думаешь, нас прямо сейчас отлучат от церкви или сначала пристрелят Марию? – склонившись к уху Аллена, спросил его неунывающий друг.
– Он же не старше меня… – невпопад ответил тот, моргая глазами, как совенок на свету. Стереотип старого, убеленного сединами и неизменно сурового святого отца переживал в сознании поэта полный крах.
– Предавать кого-нибудь анафеме можно в любом возрасте, был бы сан, – утешил его Марк, однако язык его, казалось, жил отдельной жизнью от глаз, устремленных – внезапно понял Аллен – туда, вперед, на деревянное раскрашенное распятие.
Некоторое время они ждали в полной тишине.
Вместо ушедших двоих вернулись трое. Третьей была высокая девушка в черном, с покрытой головой (монахиня?) – она шла впереди, замыкающей была Мария. Она поманила двух друзей следовать за ними, и одновременно вскочившие Аллен и Марк едва не опрокинули скамью. По пути в ризницу Аллен улучил момент и шепотом спросил, удержав Марию за руку:
– Что это за лев? Вон там, под самым сводом?
– Евангелист Марк, – так же быстро отвечала она, и в голове его пронесся дикий образ гривастого человекольва в длинной рясе, с пером в когтистой лапе. – То есть его символ, – пояснила Мария, уже входя в маленькую комнатку с распятиями и полками по стенам, залитую теплым желтым светом лампы под маленьким абажуром.
Отцу Йосефу из прихода Благовещения лет было чуть больше, чем казалось на первый взгляд, – а именно двадцать четыре. Рукоположен он был всего два года назад, примерно в то же время, когда Аллен поступил в университет. Два года он служил Церкви усердно, как только мог, и постарался найти в своем сердце искателя Истины верные слова, когда вчера утром к нему подошла Клара, послушница монашеской конгрегации францисканок Святейшего Сердца Иисуса, и попросила наставлений и помощи в истолковании бывшего ей видения.
Дело в том, что ей, кажется, явился Святой Грааль.
Утром, перед самым рассветом, когда душа, полупроснувшись, замирает между сном и явью, она увидела, не раскрывая глаз, как в небесах открылись высокие золотые врата и ангел в одежде из утреннего света, с перистым сиянием вокруг восторженно-юного лица выступил из них. И была в ладонях его серебряная Чаша, похожая на широкий потир, и была та Чаша прекраснее всего, что видели Кларины смертные глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42