– неотступно думал он. – Такого флага я ещё никогда в жизни не видел".
Потом он обратился к прогуливавшемуся по набережной лоцману:
– Друг мой, не знаете ли, что это за флаг?
Лоцман не знал. Он мог только сказать, что в судовом журнале яхты значится, что она идёт из Бриндизи; документы её были проверены начальником порта и оказались в полном порядке. А так как это была спортивная яхта, – власти решили уважить её инкогнито.
Затем Петер Батори подозвал лодку и велел доставить себя на "Саварену", а марокканка с великим изумлением наблюдала, как он удаляется от берега.
Через несколько минут юноша уже стоял на палубе яхты и спрашивал, здесь ли доктор.
Приказ, запрещавший посторонним находиться на "Саварене", явно не касался Петера, так как боцман ответил ему, что доктор у себя в каюте.
Петер Батори передал свою визитную карточку и попросил узнать, может ли доктор принять его.
Вахтенный взял карточку и спустился по трапу, ведущему в салон на корме.
Через минуту он вернулся и доложил, что доктор просит гостя пожаловать к нему.
Молодого человека тотчас же провели вниз, и он очутился в салоне, где царил полумрак, ибо все иллюминаторы были занавешены.
Доктор Антекирт сидел на диване, в тёмном углу. При виде сына Иштвана Батори он вздрогнул, но Петер не мог этого заметить. У доктора невольно вырвалось: "Это он! Это Иштван!"
И правда, Петер Батори был живой портрет отца, каким тот был в двадцать два года: та же решимость во взоре, та же благородная осанка, тот же взгляд, мгновенно воспламеняющийся при виде всего светлого, возвышенного, прекрасного.
– Я очень рад, господин Батори, – сказал доктор, вставая, – что вы приняли моё приглашение.
Доктор жестом указал ему на кресло, и Петер Батори сел в другом углу салона.
Доктор говорил по-венгерски, зная, что это родной язык юноши.
– Сударь, – ответил Петер Батори, – я отдал бы вам визит, нанесённый вами моей матери, даже если бы вы и не пригласили меня к себе. Я знаю, что вы – один из тех неведомых нам друзей, кому дорога память о моём отце и о двух патриотах, погибших вместе с ним. Я благодарен вам за то, что вы чтите их память.
Вспомнив прошлое, теперь уже далёкое, назвав имена отца и его друзей, графа Матиаса Шандора и Ладислава Затмара, Петер не в силах был сдержать волнение.
– Простите, доктор, – сказал он. – Когда я вспоминаю их подвиг, я не могу…
Неужели он не чувствовал, что доктор растроган, пожалуй, больше него и молчит только потому, что боится выдать своё волнение?
– Вам незачем просить у меня извинения – ваша скорбь вполне естественна, господин Батори, – сказал он наконец. – К тому же в ваших жилах течёт венгерская кровь, а у кого из сынов Венгрии не сожмётся сердце при этих воспоминаниях! В то время, пятнадцать лет тому назад, – да, прошло уже пятнадцать лет, – вы были ещё ребёнком. Вы, можно сказать, почти не знали своего отца и не представляли себе тех событий, в которых он принимал участие.
– Моя мать – его двойник, доктор! – ответил Петер Батори. – Она с детства внушила мне благоговение к памяти человека, которого она оплакивает и по сей день! Всё, что он сделал, всё, что он хотел совершить, вся его жизнь, полная забот о соотечественниках, полная любви к отчизне, – все это мне хорошо известно благодаря ей. Когда отец умер, мне было всего восемь лет, но мне кажется, что он и не умирал, потому что он живёт в сердце моей матери!
– Вы горячо любите мать, и она вполне этого заслуживает, Петер Батори, – отвечал доктор Антекирт, – мы же все чтим её, как вдову мученика!
Петер был глубоко благодарен доктору за выраженные им чувства. Когда доктор говорил, сердце юноши взволнованно билось, и он даже не замечал того холодка, нарочитого или невольного, который чувствовался в словах собеседника и был, по-видимому, присущ ему.
– Позвольте вас спросить, вы были знакомы с моим отцом? – продолжал Петер.
– Да, – ответил доктор не без колебания, – но я знал его лишь в той мере, в какой студент знает профессора, а ведь ваш отец был одним из самых талантливых венгерских профессоров. Я изучал медицину и физику у вас на родине. Я был учеником вашего отца, который был старше меня всего лет на десять. Он внушал мне искреннее уважение и любовь, потому что в его лекциях чувствовалось то душевное благородство, которое было свойственно этому пламенному патриоту. Я расстался с ним только тогда, когда мне пришлось уехать за границу, чтобы продолжить образование, начало которому было положено в Венгрии. Но вскоре после этого профессор Иштван Батори пожертвовал своей карьерой учёного ради идей, которые он считал благородными и справедливыми, и уже никакие личные интересы не могли остановить его на избранном им пути. Именно тогда он уехал из Братиславы и поселился в Триесте. В это трудное время ваша мать поддерживала его своими советами, окружила его нежной заботой. Она обладала всеми женскими добродетелями, как ваш отец – всеми мужскими. Простите, господин Петер, что я воскрешаю эти тягостные воспоминания, но ведь вы, конечно, не из тех, кто отрекается от прошлого.
– Разумеется, нет, доктор, – воскликнул Петер со всем пылом юности. – Я не забуду этого, как и Венгрия никогда не забудет трёх героев, что отдали жизнь за родину – Ладислава Затмара, Иштвана Батори и, быть может, самого отважного из них, графа Матиаса Шандора.
– Если он и был самым отважным, – ответил доктор, – то его друзья, поверьте, не уступали ему ни в самоотверженности, ни в преданности, ни в храбрости! Все трое достойны равного уважения! Все трое заслуживают того, чтобы за них отомстили!
Доктор умолк. Он думал: сказала ли госпожа Батори сыну, при каких обстоятельствах были преданы главари заговора, произнесла ли она при нём слово "предательство"?.. Поведение молодого человека не давало ответа на этот вопрос.
В действительности госпожа Батори ничего не сказала ему об этом. По-видимому, ей не хотелось отравлять жизнь сына ненавистью, а, может быть, она боялась направить его на ложный след, поскольку имена предателей неизвестны.
Поэтому доктор счёл себя не вправе – по крайней мере теперь – касаться этой темы.
Зато он не колеблясь сказал юноше, что если бы не гнусный поступок испанца, который выдал беглецов, укрывшихся в доме рыбака Андреа Феррато, то граф Шандор и Иштван Батори, вероятно, ускользнули бы от ровиньскнх жандармов. А перейди они в каком угодно месте австрийскую границу – все двери распахнулись бы перед ними, чтобы их принять.
– У меня они нашли бы убежище в любое время, – добавил он.
– А где именно, доктор?
– В Кефалонич, где я тогда жил.
– Да, на Ионических островах, под покровительством Греции, они были бы спасены, и отец мой был бы ещё жив!
Некоторое время оба молчали, отдавшись воспоминаниям. Но вот доктор снова заговорил:
– Господин Петер, мы с вами унеслись в прошлое. Но вернёмся к настоящему, даже более того, я хочу поговорить с вами о будущем, – я кое-что имею в виду для вас.
– Я слушаю вас, доктор, – ответил Петер. – В своём письме вы дали мне понять, что речь идёт о моих интересах, быть может…
– Так оно и есть, господин Батори. Я знаю, как заботилась о вас ваша мать, когда вы были ребёнком, как она отдавала вам все свои силы, но мне известно также, что вы достойно пережили тяжкие испытания, выпавшие вам на долю, и теперь, когда вы стали мужчиной…
– Мужчиной! – не без горечи повторил Петер Батори. – Мужчиной, который до сих пор не может прокормить себя, а тем более – отплатить матери за всё, что она сделала для него!
– Пусть так, – возразил доктор, – но ведь это не ваша вина. Я отлично знаю, как теперь трудно пробиться, – конкурентов множество, а мест так мало. Вы инженер?
– Да, доктор. У меня аттестат инженера, но я не хочу иметь дело с государственными учреждениями. Поэтому я старался устроиться при какой-нибудь промышленной фирме, но до сих пор не нашёл ничего подходящего – по крайней мере в Рагузе.
– А вне Рагузы?
– Вне… – повторил Петер Батори, замявшись.
– Да, в другом месте. Разве вы не по этому поводу ездили на днях в Зару?
– Действительно, мне говорили, что на одном металлургическом предприятии есть место…
– И что же?
– Мне его предложили.
– А вы отказались?
– Пришлось отказаться, потому что это связано с переездом в Герцеговину…
– В Герцеговину? Так, значит, госпожа Батори не может поехать туда вместе с вами?
– Матушка поехала бы со мною всюду, куда мне пришлось бы направиться.
– Так почему же вы не приняли это место? – настойчиво спросил доктор.
– Сударь, в настоящее время я не могу уехать из Рагузы по очень серьёзной причине, – ответил юноша.
Доктор заметил, что Петер смущается, отвечая ему ка последний вопрос. Когда юноша говорил о своём решении не покидать Рагузу – голос его заметно дрожал. Что же это за важная причина, по которой он отклоняет предложенную ему должность?
– Значит, неосуществим и тот план, который я хотел предложить вам, – продолжал доктор Антекирт.
– Он связан с отъездом из Рагузы?
– Да… в страну, где я провожу большие работы, руководство которыми я охотно поручил бы вам.
– Я весьма сожалею, сударь, но, поверьте, что такое решение я принял лишь…
– Верю, господин Петер, и сожалею об этом, быть может, даже больше, чем вы сами. Я был бы счастлив перенести на вас любовь, какую питал к вашему отцу.
Петер Батори молчал. В его душе происходила борьба; видно было, что ему очень тяжело. Доктор чувствовал, что юноша хотел бы высказаться, но не решается. Но вот какая-то непреодолимая сила повлекла Петера Батори к человеку, проявившему такое участие и к его матери и к нему самому.
– Доктор… доктор… – проговорил он в волнении, которого уже не пытался скрыть. – Пожалуйста, не думайте, что я отказываюсь из-за простой прихоти, из-за упрямства! Вы говорили со мною как друг Иштвана Батори!.. Вы всю эту дружбу хотите перенести на меня!.. Я тоже испытываю к вам безграничное доверие, хоть знаком с вами всего несколько минут… О сударь, я готов полюбить вас, как родного отца!..
– Петер!.. Дитя моё! – воскликнул доктор, схватив руку юноши.
– Да, сударь! – продолжал Петер Батори. – И я признаюсь вам во всём! Я люблю девушку, которая живёт в этом городе!.. Между нами лежит бездна, отделяющая нищету от богатства!.. Но я не пожелал считаться с этой бездной, да и девушка, вероятно, пренебрегает ею. Хотя я вижу её редко – на улице или в окне, – для меня это такое счастье, от которого я не в силах отказаться… Мысль, что мне придётся уехать, и уехать надолго, сводит меня с ума!.. Доктор!.. Поймите меня… и простите, что я отказываюсь…
– Да, Петер, я понимаю вас, и мне нечего вам прощать! – ответил доктор Антекирт. – Вы хорошо сделали, что откровенно признались мне. Это обстоятельство все меняет… А ваша мать знает то, о чём вы мне сейчас рассказали?
– Я ещё ничего не говорил ей, сударь. Я не решался открыться ей потому, что она, приняв во внимание наше бедственное положение, вероятно, постаралась бы лишить меня всякой надежды!.. А может быть, она и сама догадывается и понимает, как мне тяжело!..
– Петер, вы мне доверились, и вы поступили правильно!.. Эта девушка богата?
– Очень богата! Очень! Слишком богата для меня!
– А она вас достойна?
– Если бы эта девушка была недостойна, разве я осмелился бы просить мать, чтобы она назвала её своей дочерью?
– В таком случае, Петер, – продолжал доктор, – быть может, пропасть не так уж глубока и её можно перейти.
– Сударь! Не смущайте меня несбыточной надеждой! – вскричал юноша.
– Несбыточной!
И в тоне, каким доктор Антекирт произнёс это, слово, звучала такая вера в свои силы, что Петер Батори как бы преобразился, почувствовав себя хозяином настоящего, хозяином будущего.
– Да, Петер, положитесь на меня!.. Когда сочтёте удобным – назовите мне имя этой девушки, и я приму меры…
– Зачем мне скрывать его от вас, доктор? – возразил Петер Батори. – Это мадемуазель Торонталь!
Чтобы сохранить спокойствие при звуке этого ненавистного имени, доктору пришлось сделать неимоверное усилие; словно бомба разорвалась возле него. На некоторое время – всего лишь на несколько секунд – он умолк и замер на месте.
Потом, скрывая волнение, он сказал:
– Хорошо, Петер! Дайте мне время все это обдумать, все взвесить…
– Позвольте откланяться, доктор, – ответил юноша, крепко пожимая ему руку, – разрешите мне поблагодарить вас, как я поблагодарил бы своего отца!
Петер Батори вышел из салона, поднялся на палубу, сел в лодку и, высадившись на пристани, направился в Рагузу.
Иностранка, поджидавшая его возвращения с "Саварены", опять пошла вслед за ним.
Петер Батори испытывал огромное облегчение. Наконец-то ему удалось излить душу! Нашёлся Друг, которому можно все сказать… Может быть, даже больше, чем другу! Какой блаженный день! Судьба не часто дарит такие дни!
Когда он проходил мимо особняка на Страдоне, счастье ещё раз улыбнулось ему: он заметил, как занавеска на одном из окон на мгновение приподнялась, потом сразу же опустилась!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Потом он обратился к прогуливавшемуся по набережной лоцману:
– Друг мой, не знаете ли, что это за флаг?
Лоцман не знал. Он мог только сказать, что в судовом журнале яхты значится, что она идёт из Бриндизи; документы её были проверены начальником порта и оказались в полном порядке. А так как это была спортивная яхта, – власти решили уважить её инкогнито.
Затем Петер Батори подозвал лодку и велел доставить себя на "Саварену", а марокканка с великим изумлением наблюдала, как он удаляется от берега.
Через несколько минут юноша уже стоял на палубе яхты и спрашивал, здесь ли доктор.
Приказ, запрещавший посторонним находиться на "Саварене", явно не касался Петера, так как боцман ответил ему, что доктор у себя в каюте.
Петер Батори передал свою визитную карточку и попросил узнать, может ли доктор принять его.
Вахтенный взял карточку и спустился по трапу, ведущему в салон на корме.
Через минуту он вернулся и доложил, что доктор просит гостя пожаловать к нему.
Молодого человека тотчас же провели вниз, и он очутился в салоне, где царил полумрак, ибо все иллюминаторы были занавешены.
Доктор Антекирт сидел на диване, в тёмном углу. При виде сына Иштвана Батори он вздрогнул, но Петер не мог этого заметить. У доктора невольно вырвалось: "Это он! Это Иштван!"
И правда, Петер Батори был живой портрет отца, каким тот был в двадцать два года: та же решимость во взоре, та же благородная осанка, тот же взгляд, мгновенно воспламеняющийся при виде всего светлого, возвышенного, прекрасного.
– Я очень рад, господин Батори, – сказал доктор, вставая, – что вы приняли моё приглашение.
Доктор жестом указал ему на кресло, и Петер Батори сел в другом углу салона.
Доктор говорил по-венгерски, зная, что это родной язык юноши.
– Сударь, – ответил Петер Батори, – я отдал бы вам визит, нанесённый вами моей матери, даже если бы вы и не пригласили меня к себе. Я знаю, что вы – один из тех неведомых нам друзей, кому дорога память о моём отце и о двух патриотах, погибших вместе с ним. Я благодарен вам за то, что вы чтите их память.
Вспомнив прошлое, теперь уже далёкое, назвав имена отца и его друзей, графа Матиаса Шандора и Ладислава Затмара, Петер не в силах был сдержать волнение.
– Простите, доктор, – сказал он. – Когда я вспоминаю их подвиг, я не могу…
Неужели он не чувствовал, что доктор растроган, пожалуй, больше него и молчит только потому, что боится выдать своё волнение?
– Вам незачем просить у меня извинения – ваша скорбь вполне естественна, господин Батори, – сказал он наконец. – К тому же в ваших жилах течёт венгерская кровь, а у кого из сынов Венгрии не сожмётся сердце при этих воспоминаниях! В то время, пятнадцать лет тому назад, – да, прошло уже пятнадцать лет, – вы были ещё ребёнком. Вы, можно сказать, почти не знали своего отца и не представляли себе тех событий, в которых он принимал участие.
– Моя мать – его двойник, доктор! – ответил Петер Батори. – Она с детства внушила мне благоговение к памяти человека, которого она оплакивает и по сей день! Всё, что он сделал, всё, что он хотел совершить, вся его жизнь, полная забот о соотечественниках, полная любви к отчизне, – все это мне хорошо известно благодаря ей. Когда отец умер, мне было всего восемь лет, но мне кажется, что он и не умирал, потому что он живёт в сердце моей матери!
– Вы горячо любите мать, и она вполне этого заслуживает, Петер Батори, – отвечал доктор Антекирт, – мы же все чтим её, как вдову мученика!
Петер был глубоко благодарен доктору за выраженные им чувства. Когда доктор говорил, сердце юноши взволнованно билось, и он даже не замечал того холодка, нарочитого или невольного, который чувствовался в словах собеседника и был, по-видимому, присущ ему.
– Позвольте вас спросить, вы были знакомы с моим отцом? – продолжал Петер.
– Да, – ответил доктор не без колебания, – но я знал его лишь в той мере, в какой студент знает профессора, а ведь ваш отец был одним из самых талантливых венгерских профессоров. Я изучал медицину и физику у вас на родине. Я был учеником вашего отца, который был старше меня всего лет на десять. Он внушал мне искреннее уважение и любовь, потому что в его лекциях чувствовалось то душевное благородство, которое было свойственно этому пламенному патриоту. Я расстался с ним только тогда, когда мне пришлось уехать за границу, чтобы продолжить образование, начало которому было положено в Венгрии. Но вскоре после этого профессор Иштван Батори пожертвовал своей карьерой учёного ради идей, которые он считал благородными и справедливыми, и уже никакие личные интересы не могли остановить его на избранном им пути. Именно тогда он уехал из Братиславы и поселился в Триесте. В это трудное время ваша мать поддерживала его своими советами, окружила его нежной заботой. Она обладала всеми женскими добродетелями, как ваш отец – всеми мужскими. Простите, господин Петер, что я воскрешаю эти тягостные воспоминания, но ведь вы, конечно, не из тех, кто отрекается от прошлого.
– Разумеется, нет, доктор, – воскликнул Петер со всем пылом юности. – Я не забуду этого, как и Венгрия никогда не забудет трёх героев, что отдали жизнь за родину – Ладислава Затмара, Иштвана Батори и, быть может, самого отважного из них, графа Матиаса Шандора.
– Если он и был самым отважным, – ответил доктор, – то его друзья, поверьте, не уступали ему ни в самоотверженности, ни в преданности, ни в храбрости! Все трое достойны равного уважения! Все трое заслуживают того, чтобы за них отомстили!
Доктор умолк. Он думал: сказала ли госпожа Батори сыну, при каких обстоятельствах были преданы главари заговора, произнесла ли она при нём слово "предательство"?.. Поведение молодого человека не давало ответа на этот вопрос.
В действительности госпожа Батори ничего не сказала ему об этом. По-видимому, ей не хотелось отравлять жизнь сына ненавистью, а, может быть, она боялась направить его на ложный след, поскольку имена предателей неизвестны.
Поэтому доктор счёл себя не вправе – по крайней мере теперь – касаться этой темы.
Зато он не колеблясь сказал юноше, что если бы не гнусный поступок испанца, который выдал беглецов, укрывшихся в доме рыбака Андреа Феррато, то граф Шандор и Иштван Батори, вероятно, ускользнули бы от ровиньскнх жандармов. А перейди они в каком угодно месте австрийскую границу – все двери распахнулись бы перед ними, чтобы их принять.
– У меня они нашли бы убежище в любое время, – добавил он.
– А где именно, доктор?
– В Кефалонич, где я тогда жил.
– Да, на Ионических островах, под покровительством Греции, они были бы спасены, и отец мой был бы ещё жив!
Некоторое время оба молчали, отдавшись воспоминаниям. Но вот доктор снова заговорил:
– Господин Петер, мы с вами унеслись в прошлое. Но вернёмся к настоящему, даже более того, я хочу поговорить с вами о будущем, – я кое-что имею в виду для вас.
– Я слушаю вас, доктор, – ответил Петер. – В своём письме вы дали мне понять, что речь идёт о моих интересах, быть может…
– Так оно и есть, господин Батори. Я знаю, как заботилась о вас ваша мать, когда вы были ребёнком, как она отдавала вам все свои силы, но мне известно также, что вы достойно пережили тяжкие испытания, выпавшие вам на долю, и теперь, когда вы стали мужчиной…
– Мужчиной! – не без горечи повторил Петер Батори. – Мужчиной, который до сих пор не может прокормить себя, а тем более – отплатить матери за всё, что она сделала для него!
– Пусть так, – возразил доктор, – но ведь это не ваша вина. Я отлично знаю, как теперь трудно пробиться, – конкурентов множество, а мест так мало. Вы инженер?
– Да, доктор. У меня аттестат инженера, но я не хочу иметь дело с государственными учреждениями. Поэтому я старался устроиться при какой-нибудь промышленной фирме, но до сих пор не нашёл ничего подходящего – по крайней мере в Рагузе.
– А вне Рагузы?
– Вне… – повторил Петер Батори, замявшись.
– Да, в другом месте. Разве вы не по этому поводу ездили на днях в Зару?
– Действительно, мне говорили, что на одном металлургическом предприятии есть место…
– И что же?
– Мне его предложили.
– А вы отказались?
– Пришлось отказаться, потому что это связано с переездом в Герцеговину…
– В Герцеговину? Так, значит, госпожа Батори не может поехать туда вместе с вами?
– Матушка поехала бы со мною всюду, куда мне пришлось бы направиться.
– Так почему же вы не приняли это место? – настойчиво спросил доктор.
– Сударь, в настоящее время я не могу уехать из Рагузы по очень серьёзной причине, – ответил юноша.
Доктор заметил, что Петер смущается, отвечая ему ка последний вопрос. Когда юноша говорил о своём решении не покидать Рагузу – голос его заметно дрожал. Что же это за важная причина, по которой он отклоняет предложенную ему должность?
– Значит, неосуществим и тот план, который я хотел предложить вам, – продолжал доктор Антекирт.
– Он связан с отъездом из Рагузы?
– Да… в страну, где я провожу большие работы, руководство которыми я охотно поручил бы вам.
– Я весьма сожалею, сударь, но, поверьте, что такое решение я принял лишь…
– Верю, господин Петер, и сожалею об этом, быть может, даже больше, чем вы сами. Я был бы счастлив перенести на вас любовь, какую питал к вашему отцу.
Петер Батори молчал. В его душе происходила борьба; видно было, что ему очень тяжело. Доктор чувствовал, что юноша хотел бы высказаться, но не решается. Но вот какая-то непреодолимая сила повлекла Петера Батори к человеку, проявившему такое участие и к его матери и к нему самому.
– Доктор… доктор… – проговорил он в волнении, которого уже не пытался скрыть. – Пожалуйста, не думайте, что я отказываюсь из-за простой прихоти, из-за упрямства! Вы говорили со мною как друг Иштвана Батори!.. Вы всю эту дружбу хотите перенести на меня!.. Я тоже испытываю к вам безграничное доверие, хоть знаком с вами всего несколько минут… О сударь, я готов полюбить вас, как родного отца!..
– Петер!.. Дитя моё! – воскликнул доктор, схватив руку юноши.
– Да, сударь! – продолжал Петер Батори. – И я признаюсь вам во всём! Я люблю девушку, которая живёт в этом городе!.. Между нами лежит бездна, отделяющая нищету от богатства!.. Но я не пожелал считаться с этой бездной, да и девушка, вероятно, пренебрегает ею. Хотя я вижу её редко – на улице или в окне, – для меня это такое счастье, от которого я не в силах отказаться… Мысль, что мне придётся уехать, и уехать надолго, сводит меня с ума!.. Доктор!.. Поймите меня… и простите, что я отказываюсь…
– Да, Петер, я понимаю вас, и мне нечего вам прощать! – ответил доктор Антекирт. – Вы хорошо сделали, что откровенно признались мне. Это обстоятельство все меняет… А ваша мать знает то, о чём вы мне сейчас рассказали?
– Я ещё ничего не говорил ей, сударь. Я не решался открыться ей потому, что она, приняв во внимание наше бедственное положение, вероятно, постаралась бы лишить меня всякой надежды!.. А может быть, она и сама догадывается и понимает, как мне тяжело!..
– Петер, вы мне доверились, и вы поступили правильно!.. Эта девушка богата?
– Очень богата! Очень! Слишком богата для меня!
– А она вас достойна?
– Если бы эта девушка была недостойна, разве я осмелился бы просить мать, чтобы она назвала её своей дочерью?
– В таком случае, Петер, – продолжал доктор, – быть может, пропасть не так уж глубока и её можно перейти.
– Сударь! Не смущайте меня несбыточной надеждой! – вскричал юноша.
– Несбыточной!
И в тоне, каким доктор Антекирт произнёс это, слово, звучала такая вера в свои силы, что Петер Батори как бы преобразился, почувствовав себя хозяином настоящего, хозяином будущего.
– Да, Петер, положитесь на меня!.. Когда сочтёте удобным – назовите мне имя этой девушки, и я приму меры…
– Зачем мне скрывать его от вас, доктор? – возразил Петер Батори. – Это мадемуазель Торонталь!
Чтобы сохранить спокойствие при звуке этого ненавистного имени, доктору пришлось сделать неимоверное усилие; словно бомба разорвалась возле него. На некоторое время – всего лишь на несколько секунд – он умолк и замер на месте.
Потом, скрывая волнение, он сказал:
– Хорошо, Петер! Дайте мне время все это обдумать, все взвесить…
– Позвольте откланяться, доктор, – ответил юноша, крепко пожимая ему руку, – разрешите мне поблагодарить вас, как я поблагодарил бы своего отца!
Петер Батори вышел из салона, поднялся на палубу, сел в лодку и, высадившись на пристани, направился в Рагузу.
Иностранка, поджидавшая его возвращения с "Саварены", опять пошла вслед за ним.
Петер Батори испытывал огромное облегчение. Наконец-то ему удалось излить душу! Нашёлся Друг, которому можно все сказать… Может быть, даже больше, чем другу! Какой блаженный день! Судьба не часто дарит такие дни!
Когда он проходил мимо особняка на Страдоне, счастье ещё раз улыбнулось ему: он заметил, как занавеска на одном из окон на мгновение приподнялась, потом сразу же опустилась!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66